Мучная война

— Галантные?

— Да нет же, дурная твоя голова! Негоцианты, денежные воротилы, крупные коммерсанты, из тех, что торгуют зерном и мукой. Ну, соображаешь? Только сделай милость, сразу не дребезжи на всю улицу.

— Вы хотели сказать: молчите в тряпочку?

— Чего? Молчать в тряпочку? Ох, да не сбивай ты меня. Да, она привечает спекулянтов, тех, что все захапали и к себе пригребли. Об этом много болтают. Кстати, последнее собрание состоялось ночью, дня три-четыре назад. Понимаешь, всегда можно сказать, что они собрались развлечься, ну, там, утехи вчетвером, потом поменялись…

— И о чем же говорят на этих собраниях?

— Продул без единой взятки! Совсем ума лишился! Понятное дело, о своей торговле. Дом Гурдан полон тайн. Они проникают к ней незаметно, через потайную дверь, которой пользуются развратники в рясах. Дверь эта находится в соседнем доме, там, где лавка торговца картинами. К нему каждый может войти, не вызывая подозрений. А с Гурдан у них свой разговор. Ход к ней из соседнего дома открывается в одном из шкафов в…

— Картина поистине интригующая.

— Вот тебе мой совет. Поговори с инспектором Марэ, у него есть полный список галантных заведений. Он много чего может порассказать!

Выпустив последние стрелы, противники расстались вполне мирно. Луи с узелком в руках уже ждал Николя.

— Я забрал книги, подаренные господином де Ноблекуром.

— Вы могли продать их и выручить деньги на ваши нужды.

— Мои книги! Да еще подаренные господином де Ноблекуром! Отец, как вы могли подумать?

— Нет, конечно, нет. Я пошутил. Я знаю, сколь серьезно вы относитесь к учению и как дорожите привязанностью господина де Ноблекура.

Едва они оказались на улице, как к ним метнулся странный субъект. Николя узнал Сортирноса; клеенчатый плащ, прикрывавший коромысло с ведрами, делал его похожим на летучую мышь.

— Рад тебя видеть, наконец-то ты вернулся, — улыбнулся Сортирнос. — Узнав, что ты здесь, те, что тут караулили, быстренько смотались. Вокруг сегодня кое-где маленько поскандалили. Понятное дело, утром хлеб продавали по четырнадцать су четыре фунта.

— Надеюсь, ты мне скажешь, почему они кружили вокруг «Коронованного Дельфина»?

— Что говорить-то, они тут, чтобы защитить твоего малыша! Он уже несколько дней живет у старой сводни. По приказу Бурдо.

Итак, инспектор все знал, и Ноблекур тоже. Но они хотели, чтобы он сам уладил свои отношения с Луи, и лишь наблюдали, чтобы с мальчиком ничего не случилось.

— Скажи им, что каждый получит премию, — произнес он, вкладывая в руку Сортирноса двойной луидор.

— Всегда к вашим услугам, от всего сердца.

— Мне кажется, ведра твои пусты…

— Еще бы! Клиентов больше нет, и мне пришлось бросить ремесло.

Притопывая, словно медведь на ярмарке, он принялся напевать:

Давно по городу брожу, Чтоб каждый мог свою нужду Ко мне в ведро отлить. Теперь куда захочешь — лей, Не нужен мой сортир, ей-ей!

— Но ведь ты по-прежнему носишь свои игрушки!

— Сам знаешь, из любви к тебе я завел дружбу с осведомителями. Нынче я снова в деле, а с этими ведрами я могу появляться где угодно, не вызывая подозрений.

— Ты мне, без сомнения, понадобишься. Где тебя найти?

— Бурдо и Рабуин знают.

Пока они ехали на улицу Монмартр, Луи с удивлением спросил комиссара, почему к нему обращаются на «ты», и Николя объяснил, что учтивый человек должен уметь встать вровень с теми, кто с ним разговаривает, особенно когда эти люди, разумеется, по-своему, как умеют, выказывают ему свое дружеское расположение. Уверенный, что Луи примут как родного, Николя высадил сына у ворот дома Ноблекура и поехал дальше. Увидев, как мимо церкви Сент-Эсташ торопливо шагает Бурдо, он велел кучеру остановиться, открыл дверцу и подождал, пока инспектор заберется в экипаж.

— Я боялся пропустить вас.

Николя пожал ему руку.

— Пьер, я никогда не забуду, что вы для меня сделали. Я все знаю. Луи вернулся в родные стены. Я все понимаю. Мне трудно передать, насколько меня растрогала ваша деликатность. Мой долг вам возрос до бесконечности.

Бурдо покраснел, глаза его увлажнились, и он поторопился перевести разговор на иную тему.

— В Шатле прибывают тревожные известия. Грозные толпы людей под предводительством отчаянных вожаков стекаются в Париж. Сведения поступили с застав Конферанс, Сен-Мартен и Вожирар.

— Сортирнос рассказал мне о волнениях в квартале, что неподалеку от «Коронованного Дельфина».

— Наши осведомители сообщили, что мятежники пользуются условным языком. Когда в Вожираре кто-то спросил всадника в сапогах, куда им идти, тот ответил: «Три точки и тридцать один»; его ответ передавали от одного к другому, и, похоже, все его поняли. Самая густая толпа двинулась прямо к зерновому рынку; думаю, сейчас она уже там.

— Народ идет за толпой?

— Нет! Он в этом не участвует. Разумеется, всегда есть любопытствующие, готовые поживиться задарма хлебом, но в грабежах никто не участвует. Многие запирают двери и, отворив окна, глазеют, словно перед ними проходит процессия Тела Господня. Даже ремесленники, которые, казалось бы, могли присоединиться к разрушителям, в большинстве своем сохраняют спокойствие.

— А те, кто должен охранять общественный порядок?

— Полное замешательство, неуверенность и некомпетентность! Маршал Бирон отказался отменить церемонию благословения знамен отрядов гарнизона, хотя ему посоветовали…

— Посоветовали? Разве еще есть время для советов? Пора приказывать! Нынешние действия наших начальников выше моего понимания.

— Советчиком выступил Морепа; он вполне справедливо оценил обстановку. Бирон же боится, что жесткие меры возбудят народ и сыграют роль фитиля в пороховой бочке. Только черные мушкетеры заняли позиции на рынке.

— Да будет угодно Господу, чтобы их верность и стойкость смогли остановить толпу!

— В остальном приказов никаких. Одни мы с нашими осведомителями, бегаем из конца в конец, пытаясь понять, куда двинется толпа. Чем пассивней ведут себя власти, тем более дерзкими становятся подстрекатели. Когда Тюрго возвращался в Версаль, по дороге его остановила шайка подстрекателей. Потрясая кусками заплесневелого хлеба, эти люди орали, что народ хотят отравить. Когда один из наших выхватил у них кусок, мы убедились, что хлеб был черный, засохший, но ничуть не заплесневелый. Его просто опустили в какую-то зеленоватую краску. А в квартале Мобер толпа захватила и разграбила дом тамошнего комиссара, господина Конвер-Дезормо. Куда мы катимся?