Мучная война

— В управление полиции, мой дорогой, и постараемся объехать Министерство финансов стороной!

На улице Платриер собралась большая толпа, и им пришлось подать назад. Несколько вопивших во всю глотку мужчин и женщин пытались взломать двери булочной, молотя по ним палками, шестами и железными ломами. Находчивость спасла булочники от расправы: схватив только что вытащенный из печи противень с хлебом, он со второго этажа бросил в толпу горячие булки. В кожаных фартуках, в колпаках, надвинутых так глубоко, что лиц не было видно, возмутители спокойствия держали в руках мешки и крючья. Подскочив к фиакру, один из них, с налитыми кровью глазами, закричал:

— На Бастилию, вперед, на Бастилию! А потом на Бисетр! Долой замки, выпустим узников на улицы!

— Как же, на Бастилию! — проворчал Бурдо. — Пусть только попробуют, крепость неприступна.

Отряды городской стражи в бессилии взирали на бесчинствующих молодчиков. Осыпаемые бранью и угрозами, они под улюлюканье толпы сделали вид, что заряжают ружья. Однако офицеры велели им отступить. Проходя мимо фиакра, один из них процедил сквозь зубы: «Пусть только прикажут, мы в два счета разгоним это сборище!»

Скрипя осями, экипаж покатил в объезд по улице Жюсьен, где царили покой и тишина. Итак, мятеж, похоже, вспыхивал в определенных кем-то местах и распространялся по указанным кем-то улицам, не затрагивая основную часть города. Николя приказал гнать в управление полиции. На вопрос Бурдо, отчего они едут именно туда, он коротко изложил свою беседу с Полеттой, а потом и собственные соображения.

— Итак, — подвел он итог, — сейчас мы не в состоянии никому помочь. Приказы, которые должны быть отданы, не отдаются. Как вы уже поняли, главное, что сообщила мне наша давняя приятельница, — это тайные собрания торговцев и скупщиков муки. Хорошо бы узнать…

Сжав кулаки, он размеренно ударял ими по потертому бархату сиденья:

— …что делал у Гурдан мэтр Мурю. Волочился ли за юбкой или явился на собрание. Судя по запасам муки у него в подвале, он активно скупал самый важный для питания народа продукт. Уверен, мы имеем дело с самым настоящим заговором провокаторов, скупающих муку и порождающих ажиотаж вокруг цен на хлеб.

— Так вы уверены, что убили его не свои, не домашние?

— Одно другому не мешает.

— И для этого вам надобно кое-что выяснить в полицейском управлении.

— …где находится бюро инспектора Марэ.

Бурдо хлопнул себя по лбу.

— Как же я не подумал! Он действительно должен быть в курсе. Начальник службы полиции нравов хранит не только списки девиц для утех, но и листовки с адресами, которые распространяют сводни. Однако к нему трудно подступиться, у него всегда несколько личин в запасе, ведь ему известны секреты едва ли не всех высокопоставленных особ, отчего ему постоянно приходится пребывать настороже. В сущности, он ходит по краю пропасти…

— А нет ли у нас, случайно, какого-нибудь средства убеждения, дабы применить к нему? Или мы имеем дело с новоявленным Ларденом?

Бурдо лукаво улыбнулся.

— Один из его служащих регулярно посещает Гурдан, чтобы выпить чашечку кофе.

— Видимо, он включил эти визиты в свои служебные обязанности. Среди служащих полиции нравов многие по собственной инициативе облагают данью содержательниц заведений и бедных девушек, нарушая закон и тираня несчастные создания, отнимая у них веру в справедливость.

— Согласен, хотя не все переходят границы. Тот, о ком я говорю, некий Мино, злоупотребляет своей властью и предупреждает Гурдан о поданных на нее жалобах, дабы потом за вознаграждение их замять.

— Да вы в курсе всего, Пьер. Откуда такая осведомленность?

— Вы парите в верхних сферах, я стою на земле. В двадцать лет, к счастью для нас обоих, вы одним прыжком очутились на самом верху лестницы. Но у такой старой рабочей лошадки, как я, повсюду остались связи. В нашем ремесле без связей никуда. Как только в нашем расследовании мелькнуло имя Гурдан, я вспомнил всех своих приятелей…

Бурдо, как всегда, угадывал еще не высказанные пожелания комиссара.

— Сплетни собирать бесполезно. Письмо Мино к Гурдан мы получили от одной из тех девиц, что сохнет по Рабуину.

Вытащив из кармана листок, он принялся читать:

«У вас, сударыня, грядут неприятности. Только что в полицию принесли на вас жалобу, но я сумел ненадолго отвлечь от нее внимание. Так что если вы придете ко мне около четырех часов, я сообщу вам ее содержание, избавив вас таким образом от последующих неприятностей.

Но, поверьте, сударыня, неприятности не только у вас. Сейчас мне пришлось выложить двадцать пять луидоров, что поставило меня в весьма затруднительное положение, ибо завтра я должен оплатить вексель на эту сумму. Жду вас в четыре часа. Не опаздывайте. Бумага, кою мне удалось задержать, может быть пущена в ход…»

— Фи, вот мерзавец! Что ж, с этим мы заставим говорить и Марэ, и Мино, и сводню. Однако, девица, раздобывшая сей документ, поистине бесценный агент!

— Надеюсь, мы сумеем воспользоваться столь неоспоримой уликой.

— Если Марэ начнет упрямиться, мы предъявим ему доказательства.

— Кстати, этот обоюдоострый клинок прекрасно подойдет и для Гурдан.

Встреча с инспектором нравов прошла достаточно мирно. Не имея возможности опровергнуть доводы комиссара, инспектор, постоянно потиравший руки, не упорствовал и после нескольких формальных выпадов, согласился ознакомить следователя по особым поручениям с делом Гурдан.

Маргарита Сток, как звучало ее настоящее имя, вышла замуж за некоего Гурдана, сборщика податей из Шампани, ставшего затем управляющим по налогам в Бресте. Быстро расставшись с мужем, она открыла табачную лавочку, а потом под именем Дариньи начала работать «тайной сводней» — сначала на улице Сент-Анн, а затем на улице Контес-д'Артуа, откуда и пошло ее прозвище Маленькая Графиня. [31] У себя она принимала сливки общества: принца де Конти, герцогов Шартрского и де Лозена, маркиза де Ла Тремуйля и де Дюра. Впрочем, об этом Николя уже знал. Марэ явно чувствовал себя не в своей тарелке и постоянно старался отвлечь непрошеных визитеров от истинного характера его отношений с самой известной сводней Парижа.

31

Графиня — фр. «Cortesse», название улицы: Cortesse-d’Artois.

Приберегая тяжелую артиллерию на закуску, Николя до такой степени измотал собеседника мелкими словесными перепалками, что тот, сбитый с толку, в конце концов сам коснулся интересующего комиссара вопроса. Видимо, подумал Николя, инспектору не раз приходилось закрывать глаза на нарушения Гурдан.

В самом деле, Марэ поведал, что на Гурдан неоднократно подавали жалобы, и, если бы он дал им ход, она давно бы потеряла и репутацию, и заведение. Некий галантерейщик жаловался, что сводня развратила его жену, а когда он попытался вернуть супругу, пригрозила, что с помощью своих высокопоставленных покровителей упечет его в тюрьму. Еще более серьезной, по мнению Марэ, была жалоба в Парламент на то, что в своем заведении она развратила госпожу д’Оппи, супругу великого бальи Дуэ; сейчас, обвиненная в супружеской измене, несчастная пребывала в Сент-Пелажи, а Парламент угрожал Гурдан арестом. Понимая, что лучше пожертвовать частью, чем потерять все, Гурдан согласилась стать осведомительницей. Тем не менее правосудие в любую минуту могло опустить на нее свою карающую длань, поэтому имелись все основания полагать, что она не окажется глухой к вопросам комиссара Ле Флока. Марэ подтвердил, что таинственные собрания, происходившие в доме по улице Де-Пон-Сен-Совер с завидной регулярностью, не имели никакого отношения к торговле сладострастием, но его любопытство не простиралось настолько, чтобы выяснять имена участников, что, учитывая занимаемую Марэ должность, показалось Николя странным.