Муравечество
Шрифт:
— Потому что вы президент, — отвечает кто-то высокий в костюме. Но ниже меня. И костлявый.
— Вот именно, Скелет, — говорю я. — Пожуй сэндвич. Какой-то ты тощий.
С мужиками так можно, потому что мужики не начинают истерить каждый раз, как что-нибудь скажешь.
— Итак, вот как все пройдет. Я скажу свое «Вернем Америке былое величие» и все такое. А потом еду в Мар-а-Лаго[120].
— Очень хорошо, сэр, — говорит еще какой-то жиробас.
— Где микрофон? Давайте! Погнали! Я президент! Не заставляйте меня ждать!
Вокруг тут же забегали. Это я люблю. Перепуганных. Перепуганных, потому что они в обществе президента Соединенных Штатов. Какая-то девушка ведет меня к столу с микрофоном. Я на нее не смотрю. По запаху чую, что мне хотелось бы ее поцеловать. От девушек так классно пахнет, что так и
— Собратья-американцы, присутствующие в Зале президентов. Посмотрите, сколько сегодня пришло людей. Много народу. Говорят, больше, чем когда-либо в истории Зала президентов. Если честно, сюда никто и не ходил. Это все знают. Надо сказать, это считалось дурацким аттракционом для лузеров. Лучше уж на американские горки сходить или еще куда. На штуку, которая крутится. Всем было плевать на Зал президентов. А теперь сами посмотрите. «Фейк-Ньюс» вам наговорят, что сегодня народу мало, но они «Фейк-Ньюс», и хотят уничтожить меня, и вернуть в болото элиту, Голливуд и[121]… Но вы сами посмотрите, как здорово. Я вас всех люблю! Да? Всех вас люблю. И мы Вернем Америке Былое Величие, да? Я прав? А то. Потому что Китай — и мексиканцы, которые шлют нам свою голытьбу — да? MS-13[122]. Об этом никто не хочет говорить. Но это правда, и я положу этому конец. У нас будет большая прекрасная стена. И уголь. Американцам нужна работа. Уголь. Так и будет. Уж лучше поверьте. Уголь, и мы… у нас будет много производства. Попомните мои слова. Мне все компании говорят: господин президент, мы хотим вернуться в страну, но не можем. А мы… Короче, слушайте, я богатый. Очень богатый. Невероятно богатый. А значит, мне не нужны деньги. Я этим занимаюсь не ради денег. Я жертвую свою зарплату. Не беру взятки у корпораций. Я стал вашим президентом себе в ущерб. Так что задумайтесь… Перед началом шоу ко мне подошел маленький мальчик и сказал: «Господин президент, пожалуйста, вы можете, помочь моей семье? Мы очень бедные и черные». Милый маленький афроамериканский мальчик. А я ответил: выходи на сцену во время шоу. Хочу, чтобы все видели, какой ты милый афроамериканский мальчик… просит помочь своей семье. И я помогу. Это была великая страна. Выходи, маленький афроамериканский паренек…
— Сэр, позвольте перебить, — говорит костлявый. — На этих шоу среди зрителей почти наверняка не будет афроамериканского мальчика, который выйдет. В смысле, может, раз или два будет, но запись закольцуют и будут крутить двадцать пять раз в день. Так что его не получится пригласить на сцену. Потому что он не выйдет. Потому что вы его только что придумали, сэр.
— Не выйдет? — говорю я. — Включите микрофон обратно!
Микрофон включают. Я теперь злой.
— Ты чего, маленький афроамериканский мальчик? Тебя на сцену приглашает президент Соединенных Штатов, а ты отказываешься выйти? Это великая честь! Я президент. Это потому, что я не афроамериканец? А если бы попросила кукла Барри Обамы, ты бы вышел? Это расизм. Вот вам расизм! Это расизм. Я отменяю свое приглашение подняться. Что, съел? Вернем Америке Былое Величие. Я помчал.
Какое-то время в будке тихо.
— А по сценарию не прочитаем? — спрашивает костлявый. — Просто на всякий случай.
— Не-а, — говорю я. — Я знаю свой народ.
— Хорошо, сэр, — говорит скелет.
— Слушайте, только что придумал: давайте сделаем маленького черного мальчика-робота, чтобы он выходил, пока я толкаю речь?
— Это нарушит порядок аттракциона, господин президент.
— Пофиг. Теперь мне пора в Мар-а-Лаго.
— А перед уходом, сэр, не хотите взглянуть на свою аниматронную модель?
— Ну да, почему нет. Все равно. Но чтоб была хорошей. Не такой шутливой, как хэллоуинские маски, которые надо мной издеваются, или политические карикатуры «Фейк-Ньюс», на которых я жирный и со следами говна на штанах для гольфа. Я не жирный. И не срусь в штаны.
— Думаю, вам понравится, сэр.
— Уж надеюсь, — говорю я, глядя на часы. — Только быстро. Не хочу пропустить свои шоу.
Меня ведут к подземной двигающейся дорожке — она идет туда, где делают кукол-президентов. Вижу кучу других президентских кукол. Несколько стародавних, из шестнадцатого века, с белыми хвостами на голове. Но себя не вижу. Начинаю злиться, потому что на кой черт мне сдались остальные? Меня подводят к чему-то под полотном. Чему-то большому, так что, видать,
это я. Мне говорят, я из самых высоких президентов, если не самый высокий. Выше кенийца, это я вам отвечаю.— Это я? — спрашиваю я.
Полотно снимают, и я гляжу на себя. Кукла меня в мой рост. Очень хорошая. Правда впечатляет. Я представляю, как он говорит то, что я только что записал. Обычно не видишь себя вне себя. Наверно, со мной это бывает чаще, потому что я знаменитость с самой рейтинговой телепередачей и президент. Так что меня все время снимают, все время вижу себя в новостях. Но этого себя я могу потрогать. Трогаю. Лицо очень мягкое. Наверное, как мое, а оно очень мягкое, это я прямо говорю. У меня всегда была самая лучшая кожа. Мягкая на ощупь. Не как у женщин. Но такая, что много, много женщин делали мне комплименты. Много, это я вам отвечаю. Мягкая, но очень мужская.
— Нам пора, господин президент, — говорит Келли.
Но я не готов уходить. Не могу отвести взгляд от куклы себя. Не могу перестать трогать. Поворачиваюсь к остальным.
— Кто у вас тут главный по куклам? — спрашиваю.
Поднимает руку жирдяй в гавайской рубашке.
— Сделай мне такую.
— Прошу прощения, господин президент?
— Я хочу себе такую же куклу себя.
— Господин президент… — говорит он.
— Конечно-конечно, господин президент, — говорит другой — этот стремный, мелкий и в костюме.
— Хорошо. К концу недели, — говорю я.
— Да, сэр.
— И чтоб могла ходить, двигаться и есть.
— Да, сэр.
— И чтоб ей нравилась такая же еда, как и мне.
— Они не могут…
— Хочу куклу, чтоб ей нравилась такая же еда.
Стремный и гавайский переглядываются.
— Да, сэр, — говорит стремный клоп.
— И черного пацана вы тоже сделайте. А то по-идиотски будете выглядеть, когда кукла скажет мою речь, а черного пацана-робота нет.
— Да, сэр.
Дальше я лечу в собственном личном президентском вертолете в Мар-а-Лаго. Я переделал салон; теперь тут все из золота — не просто позолоченные стены, но и подлокотники из золота, и занавески, и столики. Из настоящего золота. А на встроенном телевизоре — закольцованная запись, где я в замедленном движении машу и улыбаюсь радостным толпам. Большим толпам. По-моему, другим пассажирам хорошо на душе, когда они видят на экране, насколько Америка меня любит. Настоящая Америка. Не Голливуд. Не элита. Не то болото, которое я осушаю.
Я смотрю свои шоу. Вот я играю в гольф. Пожимаю руки каким-то уродам. Шучу, и все смеются. Ем гамбургеры. В Мар-а-Лаго есть частный «Макдональдс» для меня одного. Но не маленький; реально большой, говорят, самый большой «Макдональдс» в мире. Могу садиться на самые разные золотые сиденья, смотря по настроению. И столики обслуживают, это необычно. Мелонии и пацана нет. Не знаю, где они. Хотелось бы мне ее любить. Но с первой леди развестись нельзя. Я проверял. Она неблагодарная и уже не такая молодая. Сколько ей там, сорок пять? Не знаю, но давайте скажем прямо: я миллиардер и президент Соединенных Штатов. Какой в этом всем смысл, если мне не достаются юные киски? Прям как в «Сумеречной зоне», когда наконец получаешь все, что хотел, а юных кисок — нельзя. В смысле и у меня уже не то желание, что раньше. Это я никому не скажу. Не надо им знать. Повредит репутации. Но с таблетками я могу все, что требуется от стояка, и скажу вам прямо, мне звонит много актрисок, втайне, потому что в Голливуде вредно появляться со мной на людях, но они звонят и говорят: «Господин президент, хочу вам отдаться». Много знаменитых актрисок и певичек тоже. Прикольно. Говорят: «Господин президент, верните мне былое величие». Иногда говорят: «Господин президент, арестуйте меня». Говорят: «Господин президент, у вас наверняка бальшущий!» Но мне нельзя, потому что секс, когда ты президент Соединенных Штатов, — это дело публичное. Мне одиноко.
В Белый дом прибывает кукла Транка, причем ровно такая, как я надеялся. Она пожимает мне руку. Твердое, мужское пожатие, почти не хуже, чем у меня. Мы перетягиваем, но в конце концов побеждаю я.
— А разговаривает?
— Да, сэр. Мы засэмплировали вашу речь для создания искусственного голоса и…
— О’кей-о’кей. Не грузи технической фигней. А… у него… может, странный вопрос, но у него есть чувства?
— Это неодушевленный объект, сэр.
— Ну то есть нет, правильно?
— Да, господин президент.