Муравечество

— «Как делишки, братишка?» — не фильм.

— Слушай, нехорошо так говорить, Лу. Уверен, они над ним немало потрудились.

— Это не фильм. Забыл? Я его придумал не больше трех минут назад.

— Тогда и волноваться не о чем. Все пойдут на наш фильм. Это единственный настоящий фильм в городе.

— Хватит.

— Чего.

— Просто хватит.

— Ладно, Лу.

— Суть в том, Бад, что скоро эти олухи исчезнут со сцены.

— Фокусы настолько отличаются от нашего жанра, что, по-моему, переживать не о чем и…

— Не так исчезнут.

— А как?

— Это будет смертельный номер.

— То есть уб-б-б-б-бийство?

— А нам что, впервой? Ты забыл?

— Всё как в тумане.

— Это ты как в тумане. Мадд и Моллой.

— Точно! Эм-м… Ну не знаю, Лу. Ты говоришь об убийстве. Это преступление. Одно из самых серьезных.

— Я это делаю ради нас, Бад.

— Ну да, пожалуй.

— В общем, у меня есть приятель, который строит декорации. Он мне должен. Руни и Дудл готовятся снять свой первый фильм, где они, судя по всему, играют плотников-неудачников. Когда Руни забьет первый гвоздь, оба погибнут. Никто не сбежит. Проблема решена.

— А как же их семьи?

— Оба — сироты, из известного во всем мире Актерната. Никто не расстроится.

Вы спросите, кто такие Эбботт и Костелло? Представьте себе экструдер в форме Эбботта. Результирующий Эбботт — это экструзия материала Эбботта, прошедшего через экструдер, что-то вроде пластилина. Причем экструзия в форме Эбботта — впрочем, скорее в форме эбботтоподобного тубуса или червяка, но раз мы способны видеть только «срезы» Эбботта во времени, а не эбботтовский тубус во всей его полноте, то в нашем восприятии этот Эбботт движется во времени. То же относится к Костелло. Таким образом, их «понимание времени и ритма комедии» — иллюзия, поскольку само время — это иллюзия.

В действительности же они не смешнее неподвижных тубусов. — Дебекка Демаркус, «Экструзия/Интрузия на Хребте Путаницы в штате Юта и геология желания».

Мадд и Моллой попивают пиво в баре маленького городишки.

— Как там Олеара Деборд? — спрашивает Мадд.

— Величественная, но холодная и неприступная.

— Ну, я слышал, она очень занята. Причем, возможно, кем-то. Так уж говорят орогенические складки.

— Слушай, у меня есть идея для фильма. Помнишь, Эбботт и Костелло как-то раз встречались с Невидимкой?

— Ага.

— Ну, это сделать мы уже не можем.

— Знаю.

— Не можем получить права у «Юниверсал», чтобы снять собственную версию Невидимки, потому что «Юниверсал» принадлежит то самое «ничто», которое они называют Невидимкой.

— Угу.

— Тогда мы придумаем собственного монстра. Назовем его как-нибудь иначе, — говорит Моллой.

— Угу, — говорит Мадд.

— Незримка.

— Угу.

— «Мадд и Моллой встречают Незримку».

— Ладно.

— И вот самое гениальное: бюджет нулевой, потому что Незримки не существует. На самом деле можно набрать столько незримых монстров, сколько захотим, хоть целую армию. За нами гоняется миллион незримых монстров, и это не стоит ни гроша. Знаешь почему?

— Потому что они все незримые.

— Именно.

— Ну, не знаю, Чик. Не представляю, как мы это снимем.

— А знаешь, кто еще невидимый?

— Нет.

— Монотеистический авраамический бог. Может, в этом фильме за нами гоняется бог. Миллион монотеистических авраамических богов. Вот что я задумал. Этакий еврейско-лавкрафтовский кошмар.

— А чего они хотят-то, эти боги?

— Мучить нас.

— Это точно комедия?

— Я уже смеюсь, — говорит Моллой.

— Только на самом деле нет. В этом-то и штука, — говорит Мадд.

— Значит, я скоро буду уже смеяться.

— Я не видел, как ты смеешься, с самой комы, не считая этого пронзительного вопля, который ты нас заставляешь изображать в представлениях.

— Может, мы тоже выпьем зелье невидимости. В фильме.

— А, еще и зелье.

— Определенно. И если мы его тоже выпьем в фильме, фильм станет только дешевле. Пустые улицы со звуками наших шагов и непрестанной комедийной болтовни. Назовем это «Мадд и Моллой встречают Незримых людей». Или «Авраамических богов».

— «И тоже становятся Незримыми людьми?»

— Именно! «И тоже становятся Незримыми людьми!» Гениально! Длинное, а следовательно, гениальное название.

— Ну, не знаю, Чик.

Забавная штука память. И не в комедийном смысле забавная, хотя иногда да, и это тоже. Если, например, мы что-то вспоминаем неправильно — скажем, вспоминаем утку в ковбойской шляпе, что наверняка неправильно, если только эта утка не в цирке, или еще в каком представлении, или, возможно, в юмористической рекламе, — тогда это забавно во всех смыслах слова. Ковбойская утка. Уверен, недавно видел, как такая шла по улице. Но я явно ошибаюсь.

* * *

Мутт и Мале, так и не добившись успеха в нацистской комедии, перепробовали различные конторские нацистские профессии и на протяжении комедийной монтажной нарезки забираются все выше, несмотря на свою никчемность, пока не попадают под начало Альфреда Розенберга, руководителя по вопросам идеологии и воспитания НСДАП, в качестве неуклюжих слуг.

Однажды, убираясь в ванной Розенберга, они обнаруживают на раковине здоровый кусок его губы, который он, можно предположить, нечаянно отрезал, пока брился.

— Вам не нужен кусочек губы, сэр? — окликает Мале.

— Нет. Уберите! Черт бы вас побрал.

— Может пригодиться, — говорит Мале Мутту, запихивая губу в карман для часов.

— Для чего? — спрашивает Мутт. — По-моему, ты барахольщик, Мале. Все-таки уже не первую губу прибираешь. Сколько губ может понадобиться одному человеку?

— На сей раз это губа герра Розенберга, друг мой. Губа герра Розенберга. Губа великого человека — ergo, это великая губа.

На компьютере со зловещим и задорным звуком «динь» появляется блог моей дочери «Корни Фэрроу», на который я подписался вопреки здравому смыслу.

БРР! Нескончаемая холодная война

Между мой и моим хол-отцом

Вы же слышали про ледяных королев и фригидных женщин? Конечно, слышали, потому что мы живем в патриархальном обществе, где на женщин вешают ярлык Других, чтобы списать их возмущение на невроз (истерию!), живем в культуре, которая никак не может понять, почему она не хочет ебаться с тобой. Знаешь, что? Ебись ты сам. Как тебе такое? Но для чего мы еще не придумали ярлыка, так это для Холодного Отца. Большинству они знакомы. У некоторых они даже были. У меня был. Его инициалы — БРР, и они ему впору, как перчатка на улице в гребаный дубак. Мой отец — мужчина. Это его первое и главное оскорбление. Как почти все мужчины, мой отец всегда прав. Поразительно, сколько знаний мужчины могут впихнуть в свою плешивую и стремную мозговую емкость. Менсплейнинг — это одно, но он в подметки не годится папсплейнингу, особенно возмутительному тем, что, когда тебе что-нибудь объясняет папа, он, черт возьми, раздувает собственное эго за счет долбаного ребенка. А в ребенке из-за этого развивается всяческий пиздец, не в последнюю очередь — пожизненное ощущение, будто ее пол хуже. Понимаете, у дочери еще недостаточно опыта, чтобы понять, что отец ебокряк. Так что ей остается верить, будто этот мужчина знает все, верны все его мнения, а значит, и мнения всех мужчин. Это может и обязательно доведет девочку до эмоционально опасного дерьма.