Мурена

— А футбол любишь?

Мужчина все еще сидит на ветке, держа в руках змея.

— Что, вообще не нравится спорт?

Франсуа прикрывает глаза.

— Ну, бывает, что-то и не нравится…

Да заткнись уже, думает Франсуа. Он не двигается, по-прежнему прижимается лбом к стеклу и беззвучно шевелит губами.

— Тут еще есть интересное, вот…

Франсуа проводит лбом справа налево, словно стирая что-то со стекла.

— Что там еще?

Что там еще? Да в сравнении с тем, что действительно имеет значение для них, все эти футболы, велогонки, прогнозы погоды, новые автовокзалы — полная чепуха. А вот искалеченные ноги, сожженная кожа, отсутствие рук, взмокшие чресла…

— Чем вы будете потом заниматься? — спрашивает Франсуа. — Ну, когда выпишут.

Он легонько постукивает лбом о стекло.

— Бухучетом, чем же еще, — отзывается Тома. — Это по мне. И ходить не надо.

— А мне обещали работу в конторе, на шахте. Не Перу, конечно, но что ж поделаешь…

Они понимают, что этот вопрос Франсуа задает не им, а себе. Вот он-то что будет делать, когда его выпишут? Он рассказывал им, что был каменщиком, плотником, каменотесом, виноделом, разнорабочим, батрачил. Ответ тут один: ничего. Они найдут занятие. У них дети, жены, они понимают, что будет непросто, и не строят иллюзий. Ночами они тоже думают о будущем, но молчат об этом. Они понимают, что Франсуа придется хуже всех. Виктор и Тома вспоминают, как его привезли сюда, в двенадцатую палату, и они подумали: да, знатно эти его отделали. Под «этими» подразумевались все: и хирург, и снег, и контактный провод, Бог, неудача.

— Но ты еще молод, — говорит ему Тома.

Виктор бросает на него короткий взгляд, и Тома понимает, что сморозил глупость. Молод? И в чем же здесь счастье? В чем тут преимущество? Что, он дождется, пока отрастут новые руки? Привыкнет? Ему сейчас двадцать два, но время ничем не поможет. Что изменится, когда он калека? За четверть секунды там, в Бейле, он превратился в древнего старика.

Франсуа наконец отлепляется от стекла, открывает глаза. У него на лбу осталось красное пятно. Он видит сидящего на дереве мужчину, и эта картина пронзает ему душу. Он отворачивается от окна и направляется к двери, отворяет ее ударом ноги и исчезает в коридоре.

Он идет, шаг, еще шаг, этакий долговязый неуклюжий пингвин. Остальные пациенты смотрят на него уже без прежнего любопытства, но они все же еще не привыкли к виду его истончившегося тела, которое, никем не поддерживаемое, шатается из стороны в сторону. У окон собираются больные на костылях, появляется мужчина в кресле-каталке, какая-то женщина с перевязанной головой (она не может запомнить ничье имя). Вот показалась медсестра, он успел полюбить ее: «Мсье Сандр, вам помочь?» — «Нет-нет, все в порядке, благодарю вас!» Женевьева, сиделка, что обтирает его мокрой губкой в постели, бесшумно аплодирует ему, а потом спрашивает, увидев пятно на лбу: «О, мсье Сандр, вы что, ушиблись?» По коридору бегает мальчишка в больничной пижаме, замечает его и шарахается прочь. У Франсуа немного кружится голова, но он уже вышел из палаты, правда теперь совсем один. Раньше ему помогали либо невропатолог, либо Тома в своей каталке, либо Ма, Жорж или массажист. Когда он проходит мимо, все осторожно отступают назад, словно перед драгоценной китайской вазой. Он представляет себя в Париже, он понимает, что скоро это случится — на городских улицах от него будут вечно шарахаться мальчики в пижамах, он будет неуместен там, он будет пугать людей. Антрополог Кречмер, посмотрев на него, заключил бы: лептосоматик [13] . Выписка из больницы все ближе и ближе, все ближе и ближе улица, а там — обжигающий мороз. Мимо него провозят каталку, на ней лежит женщина под наркозом. Вот мужчина, ему прооперировали ногу. Вот еще один, которому удалили глаз, он внимательно наблюдает за ним. Франсуа трудно дышать, он опирается на стену, его лопатки напоминают обрезанные крылья. Он прислушивается к стуку своего сердца. Молодого сердца, которое теперь бьется непонятно ради чего. От этой мысли на затылке проступает испарина.

13

Эрнст Кречмер — немецкий психиатр и психолог, автор труда «Строение тела и характер» (1921), принесшего ему мировую известность. По его типологии, для лептосоматиков характерно хрупкое телосложение, высокий рост, плоская грудная клетка, узкие плечи, длинные худые ноги.

Справа от себя он замечает дверь. Подходит ближе. Она не заперта. Он толкает ее, за ней видит лестничную клетку. Дверь захлопывается за ним, чмокая резиновым уплотнителем, отсекая доносящийся из коридора шум. Мускулы дрожат от напряжения. Франсуа поднимается на первую ступеньку, ему трудно дышать, он сдвигает лопатки, глотает воздух, поворачивает голову. Наверху видит еще одну дверь, из-под которой пробивается дневной свет. Его донимает муха, что вьется перед лицом, Франсуа считает — всего пятнадцать ступенек. Он не останавливается, ему все равно, лестница это или целый Эверест; муха и пробивающийся из-под двери свет говорят ему о том, что наверху есть терраса — на той стороне здания, откуда видно забравшегося на дерево мужчину. Он продолжает карабкаться. Ляжки сводит судорогой, но свет манит к себе. У Франсуа сильные колени, он рассчитывает на них, он хочет дойти до верхней площадки. Он начинает задыхаться. Вдох, лопатки назад, выдох. Муха бьется в его в висок и отлетает. Он не останавливается, колени ломит; десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Осталось совсем немного. Наконец он ударяет ногой по железной двери, и его сразу ослепляет солнце.

Он прикрывает веки. Да, это точно терраса, а быть может, и крыша. Вся ее поверхность усыпана окурками. Вот еще поворот — так и есть, отсюда тот же вид, что из палаты, только нет оконного проема; ему открывается перспектива: на востоке река, до горизонта через луга тянутся перелески. Возможно, это не луга, а засеянные поля, едва успевшие зазеленеть, поэтому стебли еще коротки. Он стоит на крыше, на сером прямоугольнике, без балюстрады; его овевает ветер, который вмиг высушивает пот, надувает на нем больничную рубаху с завязанными рукавами. Едва передвигая ноги, он пересекает крышу, чувствуя солнечное тепло. И вот он видит и дерево, и сидящего на ветке мужчину. Тот замечает его и машет рукой. Это явно местный житель, он может порадоваться открытию нового автовокзала в Шарлевиль-Мезьере, отметить победу клуба «Седан», сходить на праздник свиней, поболеть за кого-нибудь из велосипедистов на «Тур де Шампань»; он строит планы, о чем-то мечтает, у него есть руки-ноги, и он не знает, как ему повезло.

Франсуа уже стоит на краю крыши, ее правильные геометрические линии более не мешают обзору. Он видит сидящего на дереве мужчину, дерево на фоне дальнего леса, лес на фоне равнины, равнину на фоне голубого неба. Ему хочется стать листиком на ветке этого дерева. Бутоном. Цветком. Лазоревкой. Одуванчиком у подножия дерева. Гравием между его корнями. Короче, каким-то определенным элементом бытия, который занимает свое место в мироздании. Он еще раз понимает собственное безобразие, он Шалтай-Болтай, упавший со стены, которому никто уже не в силах помочь. Стишок не сообщает, что дальше случилось с героем — быть может, ему помогла фея, или же он так и остался валяться разбитый… Или же просто броситься вниз? И Франсуа подходит к краю крыши. Он мог бы вообразить себя приклеенным к небу, повисшим в воздухе, будто на картине Рене Магритта. Он слегка раскачивается, его сдувает весенний ветерок… Теперь достаточно закрыть глаза, и Шалтай-Болтай полетит…

Он вдруг падает назад, его кто-то грубо схватил за рубаху. Над собой он видит Надин, она, как раньше, поддерживает его за затылок, ее лицо закрывает небесный свод.

— Я так испугалась, — говорит она надтреснутым голосом.

Надин помогает ему сесть. Отряхивает его рубаху. Опускается на корточки и долго смотрит на него, прищурив глаза — солнце палит беспощадно. Она кладет руку ему на бедро. Франсуа теперь может нормально дышать. За последнее время, после того, как его перевели в другую палату, он видел ее лишь два раза, потом однажды они случайно встретились в коридоре, и еще раз, когда она была на подмене и прижималась к нему, чтобы избавить от фантомных болей.

Надин заправляет волосы за уши. Ресницы слегка дрожат от ветра. Она трет глаза, отводит взгляд от Франсуа. Ее внезапное появление на крыше, ее голос вновь связали его с миром живых, когда он уже был готов воспарить.

— Я хотел выкурить сигарету.

Она могла бы сказать ему: я вам не верю, вы не можете самостоятельно свернуть себе сигарету, при вас нет ни табака, ни зажигалки, и вообще курить на крыше нельзя. Вместо этого она помогает ему встать и вынимает из своего кармана пачку «Голуаз». Затем прикуривает, затягивается. Вставляет сигарету в рот Франсуа. Он ощущает губами прикосновение ее пальцев, фильтр, слегка смоченный ее слюной. Он не курил уже несколько месяцев, от табака у него кружится голова, его качает. Надин подхватывает его, приобняв за спину.

Они курят одну сигарету на двоих. Тем временем мужчина слез с дерева и скрылся из виду. Теперь перед ними расстилается пустое зеленое пространство. Вот по дороге проезжает грузовик, они не могут видеть его, только ощущают, как дрожит под ногами крыша.

Он замечает, как в солнечных лучах, подгоняемая легким ветерком, вьется золотистая пыльца. Ему нравится ощущать влажность фильтра сигареты, что передает ему Надин, это похоже на какой-то диковинный поцелуй. Надин переодевала его, кормила, перевязывала, подтирала, подмывала, делала уколы, счищала омертвевшую кожу, чистила зубы, раздевала, снова одевала; она видела его кровь, лимфу, гной и пачкалась; прикасалась к его гениталиям; он стонал, плакал, спал, блевал, рыдал у нее на глазах и ненавидел себя за все это; она читала ему письма от Ма, от его невесты, а он поправлял ее произношение, когда она выговаривала английские слова; она давала ему слушать Бетховена… Никто во всем мире не знает его лучше, чем Надин, чем ее пальцы, ее глаза. Так думает Франсуа, разглядывая зеленое море под ногами.

— Франсуа, я хотела спросить… Вы не поможете мне с английским? Я тут купила учебник «Английский без проблем» по методу «Ассимил» [14] .

Нет, это вообще фантастика! У него голова идет кругом, он оглушен светом и никотином; только что, понаблюдав за карабкающимся на дерево человеком, он хотел покончить с собой, а теперь его просят стать учителем английского!

— Франсуа, посмотрите на меня.

Надин необычайно серьезна, взгляд ее пронзителен. Она сплевывает приставшую к языку табачную крупинку.

14

«Ассимил» (Assimil) — французская компания, основанная в 1929 г. Альфонсом Шерелем, издает учебники иностранных языков.