Мурена

— Да, разумеется, — слышит он собственное бормотание.

Надин тушит сигарету. Франсуа надеется, что она снова закурит. Ему хочется снова ощутить трепетание ее пальцев на своих губах и легкий вкус помады на фильтре.

— Мне пора. Вы идете?

Он спускается по лестнице вслед на Надин; она провожает его до палаты. Франсуа оборачивается и, пока не успела закрыться дверь, смотрит, как девушка удаляется по коридору. Тогда он проходит в палату, сразу же ложится на койку, не обращая внимания ни на Тома, ни на Виктора, и почти сразу проваливается в сон, утомленный своим горем и какой-то тихой, неясной радостью.

Он выполняет все врачебные предписания, слушается и массажиста, и невропатолога. Рано или поздно Франсуа выпишут из больницы, и это приводит его в ужас. Он не может представить себе, что ждет его там, за больничными стенами, и изо всех сил цепляется за единственный якорь, который именуется «реабилитация». Он учится держать равновесие, пытается стоять на одной ноге, ступня плотно прилегает к полу, ахиллово сухожилие приобрело эластичность, нога тверда. Он тренирует свое тело, крепнет; нужно усилить мышцы живота — и вот он лежит на массажном столе, таз зафиксирован, мускулы от затылка до лодыжки работают, торс отделяется от поверхности, мышцы спины в порядке, лопатки сведены, часть за частью тело становится сильнее. Он полностью мобилизуется: там, за больничными стенами, ему придется сражаться за жизнь, победить или умереть.

Увидев его на крыше в тот день, когда мужчина снимал с дерева воздушного змея, Надин понимает, что Франсуа «пока еще не умер». Этой фразой характеризовали состояние пациента, когда его привезли из Бейля с тридцатью процентами ожогов: одной руки не было, другая фактически сгорела, сердце сбоило, почки почти не работали, и тогда хирург сообщил Ма: «Пока еще не умер», — это было правдой, поскольку слово «жив» ему не подходило. Возможность выбираться на крышу давала выбор: упасть или нет. Умереть или нет. Это вопрос случайности или решимости. Он просто поднимается на крышу, у него почти нет одышки, он твердо стоит на ногах; вот последнее усилие, и уже виден пробивающийся из-под двери свет; он распахивает ее ударом ноги. Это его ежедневное свидание с самим собой; он смотрит в пустоту, не обращая внимания на оттенки — зеленый, голубой, бурый, — на медленно ползущие стада коров, на сложную гармонию пейзажа — и у него ничуть не возникает желания умереть. А когда рядом стоит Надин с сигаретой, он еще больше уверен в своем решении. Виктор смастерил для него из проволоки штатив на сорокасантиметровой подставке, с кольцом наверху. Любое достижение идет на пользу, сказал он, и хотя ты не можешь сам прикурить сигарету, зато теперь есть чем держать. Просто вставляй ее в кольцо и спокойно затягивайся. Да, разумеется, но он все-таки предпочитает, чтобы ему помогала Надин. Ему больше нравится ощущать на своих губах прикосновение ее мягких пальцев. Это главная причина, по которой он «пока еще не умер», а других ему и не нужно.

Он обучает ее английскому языку. Она приходит после смены, они садятся за стол, открывают учебник. Он разглядывает ее — платья, юбки, блузки; формы, проступающие через одежду, позволяют представить ее вне больничных стен, где-нибудь на городской улице, на парковой аллее, в магазине, на берегу речки, в кафе, дома… Все детали Франсуа додумывает сам, поскольку никогда не видел ни города V., ни Шарлевиль-Мезьера, ни Арденн, ни ее дома; он, словно кукловод, руководит ее движениями; она моргает — и он представляет ее спящей. Когда она говорит, он украдкой наблюдает за ней, у нее есть щелка между передними резцами — как принято считать, на счастье. Он любуется ее скулами, покрытыми нежным пушком, замечает ямочку на правой щеке; правый глаз чуть-чуть светлее левого; когда она читает, немного скашивает глаза. Он учит ее правильно произносить звук «th», вспоминает, как она читала ему письма Ма: «the thief thinks enthusiastically», — для этого достаточно поместить кончик языка между передними зубами; он вспоминает, как она сплевывала прилипшую на язык табачную крошку, но не осмеливается привести это в качестве примера. Он пытается объяснить, как правильно произносить английское «r»: «Richard repeats raw ribs are rare», — губы открыты, горло напряжено, язык расположен выше к нёбу; вечером его соседи по палате повторяют вслух услышанные раз по двадцать слова — этак скоро они и сами заговорят по-английски. Он берет для примеров факты из своей собственной жизни, и получается некий импровизированный театр: «I was born in Charleville, I live next to my sister in V.». Она не замужем, родом из Арденн, она на пять лет младше его; единственная дочь, ее мать — полька, и она немного знает польский; никогда не бывала в Париже… Меня зовут Надин.

Когда она писала последнюю фразу, ему вместо «Надин» показалось «Нина».

Семнадцатое июня. К счастью, у нее не было никаких срочных дел, и она смогла спуститься на нижний этаж. Хирург сам заглянул к ней в сестринскую комнату: «Пора! — сказал он с улыбкой, — прошу вас, мадемуазель Фай!» Она входит в палату в белом халате, на ней блузка, волосы уложены. Да, Франсуа сегодня навсегда покидает больницу, и этот час пришелся на ее дежурство. Он встает с койки, на нем брюки лазоревого цвета, кремовая рубашка; куртка застегнута на все пуговицы. Джентльмен, проносится у нее в мозгу, хотя она и не уверена в истинном значении этого слова, для нее это смесь элегантности и сдержанности. Его отец застегивает молнию на сумке, сестра стоит у стены, прижимая к себе горшок с фикусом, мать проверяет шкаф. Тишину прерывают соседи по койкам:

— Эй, восточная принцесса, главное, не падай духом!

— Мы будем скучать по тебе! Давай!

Через открытое окно доносятся детские голоса. Надин прячет руки в карманах:

— Ну что ж, вот и твой день настал…

Неделю назад она присутствовала в кабинете хирурга, когда он принимал мадам Сандр. Речь шла о том, с чем Франсуа придется столкнуться в реальной жизни. Ему нужно будет массировать спину, продолжать делать дыхательные упражнения, чтобы работала грудная клетка. Пересаженные ткани прижились, но все же кожа еще требует ухода, нужно оберегать ее от прямых солнечных лучей, почаще массировать и увлажнять. Через год-два все будет хорошо. Конечно, останутся рубцы, но зато кожа будет здоровой.

Но не о коже думал доктор. Надин понимала это. Какие там год или два…

— Главная проблема заключается в том, что он теперь совершенно беспомощен.

Ма задумчиво уставилась на собственные руки.

— Ничего, справимся как-нибудь…

— И нужно поскорее оформить инвалидность. Вы сможете рассчитывать на услуги социального работника. Ну, уход, туалет, гигиена… Полагаю, вы знаете, о чем я говорю?

Мать кивнула, хотя было ясно, что она в замешательстве. Она не задумывалась о таких вещах: о туалете, о ежедневном уходе. Надин знала тело ее сына лучше, чем она сама.

— Вам придется набраться терпения.

Хирург повертел в руках карандаш.

— Вы должны отдать ему всю себя без остатка.

Надин никогда не слышала таких слов от хирурга. Она стояла рядом с ним, и вдруг ей стало не по себе. Мать сжала губы и кивнула. И тогда Надин поняла, что Франсуа возвращается в мир живых.

Она присутствовала и при встрече Франсуа с родными. Отец сразу же поинтересовался на предмет протезирования, какие шаги нужно предпринять. Хирург сказал, что необходимо получить решение специальной комиссии и заключение эксперта. Но все эти вопросы решаются в Париже через ассоциацию ветеранов войны.

— Но не рассчитывайте на слишком многое…

Отец заметил, что все равно им должны помочь — им и их сыну. Надин понимала, что случилось непоправимое — врачи спасли Франсуа жизнь, но ее цена оказалась слишком высокой. Какие протезы, будет ли от них реальная польза? Надежды отца вновь заставили ее задуматься о страшном выборе. Тело Франсуа станет настоящей головоломкой для специалистов. Несомненно, результат будет обескураживающим. Если вообще будет. Надин смотрела, как доктор чертит на листке линию плеча, его оконечность и показывает рисунок Франсуа. Обводит карандашом сустав:

— Тут не за что зацепиться, понимаете?

Надин понимала: протезы ничем не помогут. Она видела отрешенное лицо Франсуа. Отец раздраженно махнул рукой и оттолкнул от себя листок. Мать разглядывала рисунок, который напомнил ей другой — тот, что набросал доктор после операции, когда она сидела здесь же, за этим же столом. Хирург не обманул ее. Он ничего не добавил, подумала Надин, видимо, боялся вселить в них отчаяние или не говорил всей правды из сочувствия.

Хирург встал из-за стола, обошел его и положил руку на плечо Франсуа:

— Ну что ж, удачи вам, молодой человек!

Позже Ма пришла к ней в сестринскую и протянула небольшой сверток: это для вас, сказала она, я знаю, сколько вы сделали для моего сына. Надин вынула из свертка вышитый ее инициалами N. F. носовой платок, смутилась: спасибо вам большое! Четыре месяца назад она звонила этой женщине, чтобы сообщить о приключившемся несчастье с ее сыном; она очень надеялась, что у той хватит духу пережить все это. Теперь была ее очередь.

— Я хотела бы устроить небольшой званый обед у наших родственников, прежде чем мы уедем… Но есть вот так, перед всеми… Вы понимаете, не так ли? А потом была мысль устроить вечеринку по случаю возвращения Франсуа в Париж, но мне кажется, это тоже не лучшая идея…