Мурена

— Я могу лишь научить вас английскому языку.

Ну вот, теперь он тоже трудится. Теперь он не просто урод, один из себе подобных, а работяга, человек труда. Теперь в его искалеченном теле живет и нормальный труженик, зарабатывающий себе на жизнь, как и остальные члены Содружества. Он уже не обитает в гетто. Ему больше нечего стыдиться. Он весь сосредоточивается на плавании, уже не обращая внимания на физические недостатки других. Он думает лишь о собственном теле, о том, как добиться волнообразного движения. В его мыслях осталась только мурена, что живет в аквариуме Пор-Доре, он больше не помышляет об улыбке Гуинплена, его тело прячется в воображаемых подводных недрах, в норе, он не выглядывает наружу, он думает только об изяществе собственных движений.

Упражнения вылепливают его тело, оно становится жилистым и теперь напоминает ствол дерева. Франсуа учится нырять. Сотни раз он шлепается о воду, сотни раз бьется о ее поверхность ногами, подгибая колени. Шарль удивленно спрашивает:

— Да как, черт побери, ты прыгаешь?

— У меня есть соперник, — улыбается в ответ Франсуа: однорукий Даниэль, не в пример ему, иглой пронзает водную поверхность.

Ему нужно превратиться в стрелу, копье, чтобы потрафить Шарлю. Нужно сигануть торпедой, «Зодиаком», а потом — ффу! — и ты уже на поверхности!

Вроде той иглы, что медсестра вонзает в локтевой сгиб: у тебя же уже брали кровь из вены, дружок? делали прививки? Игла тонка и остра, она пронзает кожу без усилия, совсем незаметно, и под острым углом свободно входит в вену. Вот так и нужно входить в воду, объясняет Шарль, иначе ты теряешь скорость, отчего сразу же возрастает сопротивление воды. Вода, как утверждает Шарль, в семьсот двадцать шесть раз плотнее воздуха, в нее надо погружаться, напрягая тело, не слишком зарываясь. Шарль прыгает, чтобы показать пример, и входит в толщу под углом в пять градусов, проплывая под водой огромное расстояние. Впрочем, у него же есть руки.

— И вот когда я вхожу в воду головой, то понимаю, что вода податлива, и мне кажется, будто я проваливаюсь в пустоту.

— Эй, на полметра повыше, молодой человек! Вот, хорошо! И не нервничайте так, мы не на соревнованиях!

Франсуа учится владеть телом под водой, он сводит к минимуму движения торса и ног; он учится использовать энергию при погружении в воду и правильно отталкиваться от тумбы — это компенсирует отсутствие рук. Его приводят в восторг вращения под водой, способность плыть, не затрачивая дополнительных усилий. Именно это и есть путь к успеху. Ему хочется уметь подчинять себе собственное тело, чтобы скользить в толще воды, подобно рыбе, — Шарлю нравится такая настойчивость и требовательность к собственному техническому мастерству. Франсуа кажется, что Шарль не хочет и не может сознаться в том, что ему иногда скучно наблюдать за их беспомощным барахтаньем. Франсуа пробует перейти на кроль, но работа ногами быстро утомляет, а с дыханием так вообще полный завал. Во всяком случае, чтобы нормально плавать кролем, нужно иметь руки; брассом быстрее, здесь довольно ног. Этот стиль требует больше энергии, зато позволяет насладиться скольжением, широким и плавным движением «ножницами», прикосновением воды к коже — помогает Франсуа почувствовать себя муреной. И он снова переходит на брасс.

Шарль теперь не выпускает из рук секундомер — в июле планируется национальный турнир. Отныне все усиленно тренируются, по два раза в неделю. Шарль объясняет, что турнир товарищеский, ничуть не соревнование, однако все же нужно показать, что они — пловцы, а не просто веселые придурки с фотографии. Шарль сетует на то, что размеры бассейна «Рувэ» не соответствуют стандартам — нужна длина двадцать пять или пятьдесят метров, а уж никак не тридцать три. Но тренер не сдается, он складывает и делит время, чтобы подогнать результаты под нужные параметры. Этьен говорит, что на тридцати трех метрах следует делать два оборота вместо одного, как на олимпийской дистанции в пятьдесят. А поскольку толчок от тумбы придает значительное ускорение, то и преимущество возрастает.

— Да, — соглашается с ним Брак. — Но это же не Олимпийские игры.

— Так на черта нам секундомер?

— Так, для наглядности.

Что получается на дистанции в пятьдесят метров вольным стилем: пятьдесят секунд у Этьена, сорок три у Филипа и пятьдесят пять у Франсуа. Филип оказывается быстрее всех, его результаты превосходят даже достижения Даниэля, у которого ампутирована только одна рука. У нормальных пловцов, разумеется, результаты лучше — Этьен постоянно сверяется с итогами соревнований в «Экип» и сообщает, что обычный пловец покрывает ту же дистанцию в полтора-два раза быстрее. Великие спортсмены-инвалиды достигнут этого результата лишь через шестьдесят лет. Но сейчас на дворе конец пятидесятых, и нужно работать. Да, они всего лишь любители, но упорно и с пониманием тренируются. Рекорды им безразличны — они проходят курс реабилитации, и точка.

Национальный турнир — большой праздник. Вообще такие встречи проводятся достаточно редко, не в пример играм в Сток-Мандевиле по другую сторону Ла-Манша, где участвуют только парализованные, или первенствам в Германии и Австрии. Но хотя плавание и является наиболее популярным видом спорта в этой среде, возможности для тренировок весьма ограничены. Лыжные гонки устраивают в Альпах, но все остальные виды спорта сосредоточены в Париже — тут и баскетбол, и пинг-понг, и стрельба из лука, и атлетика, и плавание. Но для Франсуа бассейн, кроме прочего, единственное место, где он может присутствовать не только в роли зрителя. Каждый член Содружества помимо плавания занимается еще каким-нибудь видом спорта, ему же остается лишь бассейн, и никакая сила воли не изменит для него положение дел.

Здесь встречаются все категории — слабовидящие и ампутанты могут сразиться с инвалидами из Фонтенбло, из Гарша прибывает команда пораженных полиомиелитом; со всех концов страны мало-помалу стекаются участники, поэтому турнир и носит название национального, несмотря на невеликий масштаб события. И блестящие на солнце кресла, звук от столкновения на баскетбольной площадке, стадионе или стрелковой ступеньке, ущербные конечности, готовые к прыжку, или броску копья, или метанию ядра, красноречиво говорят о том, что люди не сдаются. Перед глазами у Франсуа возникают причудливые, почти что сказочные образы: атрофированные, обрубленные руки и ноги двигаются, сталкиваясь, мешая друг другу, опираясь — на трость, на колесо инвалидной коляски, на костыль; участники неуклюже раскачиваются, дергаются то на игровом поле, то в воде бассейна — но все они заняты делом, все работают.

Франсуа думает о Жоао, о его ополовиненном теле, о том, как одна его часть компенсирует другую, недвижимую, умершую. Усилия безо всякого вознаграждения… Он видит обтянутые перчатками руки Этьена, которыми он вовсю вращает колеса своей коляски, видит зажатый между бедром и подлокотником мяч, мокрую майку, серебрящийся под усами пот. Он смотрит, как вздымается грудь Этьена, как тот кричит, смеется и дышит полной грудью вместе с другими игроками. «I’m happy» — это первая фраза на английском, которую он вызубрил на уроках Франсуа. Несомненно, Содружество играет в его жизни огромную роль. Вот он выполняет проход между соперниками, бросает мяч — и попадание! И Франсуа решает поговорить с Жоао. Он непременно должен вступить в их клуб.

Дорожки бассейна поделили между собой восемнадцать пловцов — пятнадцать мужчин и три женщины. Зрителей едва вполовину больше, чем соревнующихся, а те, словно дети на школьном празднике, переговариваются со своими домашними, слышны имена: Моника, Жози, Эмма, Полин, Феликс, Жан-Пьер, Александр… Франсуа вся эта суета напоминает какой-то благотворительный праздник или ярмарку, он выступает перед отцом, матерью, сестренкой, но, главное, перед мадам Дюмон, которая, стараясь скрыть волнение, приветственно машет ему рукой, и остальные тоже машут, чтобы он не сомневался в их поддержке. Они еще не видели его голым, только лишь мадам Дюмон и мама в тот день два года назад, когда попыталась помыть его. Ну, еще отец — тогда, в Центре протезирования… И вот теперь Франсуа возвышается на тумбе среди других участников соревнования, стройный, словно буква I, на голову выше остальных. Некоторые считают идеалом генерала де Голля, конечно, де Голля той поры, когда он еще был молодым, красивым и стройным; однако больше они не знают никого ростом выше двух метров — и это их впечатляет. Если бы Шарль фотографировал их теперь, команда выглядела бы еще более диковинной: со скрученными конечностями и отсутствующими взглядами, четверо пловцов с ампутированными руками — у одного отсутствует кисть, у другого — по локоть, а еще у двоих их вообще нет. Один из них — Франсуа, а в правом углу воображаемого снимка, повернувшись лицом к комиссии, стоит гвоздь программы — четырнадцатилетний Бертран Гари, родившийся без обеих рук. Его плечи совершенно ровные, на них не видно шрамов от ампутации; он гладок, словно вылеплен из пластика. На его лице играет веселая улыбка; вместо руки он протягивает ошеломленному члену комиссии, не ожидавшему подобного жеста, ногу. Паренек выигрывает заплыв кролем, показывая превосходную работу ног и умение задерживать дыхание, чем приводит Шарля в восторг. Выйдя из бассейна, он спокойно усаживается на табурет, стягивает ногой шапочку и плавательные очки и кусает печенье, держа его пальцами ноги.

Шарль настаивает на том, чтобы Франсуа вновь стал практиковать кроль. «Ты видел? — повторяет он, — кроль не ломает ритм! В брассе слишком много мертвых точек, даже если у тебя есть руки. А без рук… без рук ты лишь без толку дрыгаешься. Кроме того, — добавляет Шарль, — уж не знаю, заметил ты это или нет, но Бертран Гари еще не достиг половой зрелости, поэтому у него не растут ни борода, ни волосы на ногах, а это сильно снижает сопротивление. Так что изволь уж побрить свои ласты, мсье Сандр, и физиономию заодно!» И Франсуа ставит перед собой эту совершенно уж детскую, бесполезную цель — победить ребенка. На каждом соревновании — в том году их совсем немного, так что можно пересчитать по пальцам — он не сводит глаз с Бертрана. Его интересует не столько цель, победа, сколько сам процесс. Он работает мышцами живота, он учится задерживать дыхание, ибо поворачивать голову набок слишком утомительно. Он ни с кем не делится своими мыслями, а просто работает, старается задержать воздуха в легких столько, чтобы хватило на двадцать метров; он сражается сам с собой.