Музей богов

— Это как это?

— А вот так это. Владелец именуется Комитетом администрации города по управлению государственным имуществом, если ничего не путаю. Мои же влияния на судьбы и характеры пользований этим помещением ничтожны — ограничиваются пределами принадлежащей мне площади, причем без права перепланировки.

— Ты же тогда почти без денег сидела, я же помню.

— Сидела. И что с того? Не знаю, как теперь, но тогда на приватизацию много тратиться не приходилось. Главное — прописка. А я здесь прописалась, хоть это и не вполне законно. Помещение считалось нежилым, и пришлось повозиться, дабы перевести комнаты в жилой фонд. Все же знали, что эти помещения сдают художникам под мастерские. Вот тут мне снова папулька с мамулькой помогли, боюсь, не обошлось без коррупционных составляющих. У них в администрации города толстая волосатая «лапа» тогда имелась.

— Теперь уже не имеется?

— Нет. Администрация сменилась, и «лапу» выперли на пенсию… кажется. Короче! Я тогда даже жила тут некоторое время, встречалась с одним парнем. Знаешь, как мы познакомились? Очень прикольно. Пришла в поликлинику на прием, сижу в очереди, жду. Тут появляется он. Симпатичный такой, ну прям о-очень симпатичный. «Гей», — подумала я. А так как мне с такими личностями встречаться не выдавалось возможности, я решила не упускать шанс. Сижу, гляжу на него во все глаза, так он стал замечать пристальное внимание, а я сделала вид, что задумалась. Он успокоился, после чего история повторилась. Он, бедный, уж и не знал, куда себя деть. Весь испроверялся, решил, что ширинка расстегнута. Потом, правда, начал так же пристально меня разглядывать. Ну, закончилось тем, что никакой он не гей оказался, а очень даже гетеро, а еще потом стал мой. Спросил как-то утром, почему так смотрела на него тогда? Соврала, что судьбу почувствовала. Правду признать боялась, обидится еще. Мы полгода встречались в этой моей мастерской.

— Так почему же расстались? — спросил я, а сам с удивлением заметил, что слушаю об интимных делах своей бывшей подруги без всякого раздражения. Спокойно и без тени ревности. Ну, да все верно. То, что было, уже прошло. Сама она рассказывала мне все эти личные подробности легко и абсолютно свободно, как близкой подружке или анонимному френду из социальной сети.

— Не расстались, а поженились, — пояснила Маша. — Это был мой бывший, если ты еще не понял. Потом он стал вести себя по-свински, работать не хотел, сидел на моей шее. Прошло полгода, работу он так и не нашел, и я объявила ему ультиматум — либо идет работать куда угодно и кем угодно, либо я от него ухожу. А позже мы уже официально развелись, как ты уже знаешь. Совместная жизнь — это или развитие, или деградация. Обоих. Если один идёт вперед, а другой топчется на месте, то люди расходятся. Закон жизни. Теперь он со своей новой бабой в Финке живет… Или уже не живет, не знаю даже, не суть. А я перебралась на ту дачу в Шувалово, а потом уже к тебе. Но это, как говорится, совсем другая история. Короче, в этой двухкомнатной мастерской я прожила примерно с год. У меня еще комната оставалась в коммуналке на Кондратьевском, но там вечно пьяный сосед, теснота жуткая и бытовая неустроенность.

Действительно, в мастерской вполне можно было бы жить. Там даже наличествовал крохотный санузел с железной раковиной и унитазом. Маша открыла скрипучий сухой кран, который не проявил никаких признаков жизни.

— Ну, точно! Так и знала, что воды нет. Наверное, после пожара отключили… Скорее всего, трубы где-нибудь перерезаны…

— Зачем? — не понял я. Идея перепиливать тубы показалась мне дикой.

— Боялись затопления, видать. Это часто так делают, когда помещение по какой-либо причине вскрывать нельзя, — подводящие трубы спиливают, если они никуда больше не ведут. Последний этаж. Еще электричество отключить могли… чтобы проводка случайно не загорелась.

Маша щелкнула выключателем, и под потолком на витом старомодном проводе ярко засияла огромной величины лампа накаливания. Чуть ли не литр объемом. Она была похожа на круглую химическую колбу с длинным горлышком.

— Ого! — удивился я. — Неслабая такая лампочка.

— Ага! Очень даже сильная, от прожектора. Две тысячи ватт. Сейчас таких давно уже не делают. Там даже широкий патрон из особой жаростойкой керамики. Смотри, а вон мой тубус с картинами под спальным местом лежит. Даже кисти сохранились, и растворитель не испарился!

С этими восклицаниями Маша подошла к здоровенной цилиндрической склянке с жидкостью неопределенного цвета, где мокли несколько кистей, и зачем-то стала ее откупоривать. Притертая крышка присохла и не поддавалась. Маша поднажала.

— Осторожнее! — заорал я, но, как пишут в авантюрных романах, было уже поздно.

Вдруг стекло резко хрустнуло, склянка треснула, вверх и вбок брызнула жидкость с резким химическим запахом. Брызги растворителя разлетелись в разные стороны, но основная масса потекла на пол. Часть попала на лампу, на патрон и на витой провод. Лампа взорвалась, растворитель сразу же вспыхнул, и огонь весело побежал по проводу вверх. Как-то неожиданно и сразу пламя заструилось по стенам. Полыхнул халат на коряге. Занялось пламенем пыльное барахло вдоль стен. Загорелись занавески. Огонь распространялся удивительно быстро, если бы не видел сам, ни за что бы не поверил. Мы дружно отскочили от опасной лужи на полу и инстинктивно бросились к выходу. Но тут Мария остановилась. До картин мы так и не добрались — и между нами и остальной комнатой оказалась полыхающая лужа растворителя, в комнате вовсю бушевала огненная стена. Тушить было нечем.

— Валим быстро, — сказал я, потянув свою подругу к выходу.

Я выпихнул Машу на лестничную площадку, захлопнул дверь и запер ее. Художница выхватила из моих рук ключ и стала пытаться отпереть замок. Тот, к счастью, опять заело. Видимо, упрямился лишь при открывании. Мария нервничала, и от этого никак не могла сладить с ключом.

— С ума сошла? Вниз давай!

— Там картины мои!

— От них не осталось уже ничего! — что есть мочи орал я. — Сгоришь! Бегом на улицу!

— Ты не понимаешь! Они в стальном тубусе! Уцелеть могли!

— Сгоришь, говорю!

Судя по звукам, пламя за дверью только разгоралось. В мастерской бушевал огонь, и чего-либо спасать было уже поздно и абсолютно невозможно. Я буквально силой потащил Машу по лестнице вниз. Пока спускались, художница смирилась с потерей и не очень-то сопротивлялась. Каким-то чудом мы не пострадали, лишь волосы моей подруги слегка обгорели на кончиках.

Опять пожар, не везет этому дому. Мы кубарем скатились с лестницы и едва успели выбраться на улицу. Перед домом уже собиралась толпа, все смотрели вверх, и на нас никто не обращал никакого внимания. Пара полукруглых окон под крышей светилась пламенем, стекла полопались, и огненные языки уже вырывались наружу. На сей раз пожар не пощадил мастерскую Маши. Сгорело все.

Глава XVIII. Двери

Я пришел в сознание утром в своей постели. В таких случаях говорят — «проснулся», но мне почему-то показалось правильным выражение — «пришел в сознание». Или — «очнулся». В голове ощущалась тяжесть, и рассудок еще плохо работал. Сон какой-то дурацкий… я уж и забыл его, пока просыпался. Через приоткрытую балконную дверь слышались усиленные электроникой невнятные вопли со школьной линейки. В этой общеобразовательной средней школе с английским уклоном, что стоит за два дома от моего балкона, систематически, на каждый школьный праздник, если, конечно, дождь не льет как из ведра, проводится праздничная линейка. Некая руководящая дама, может, директриса или завуч, что-то долго и громко кричит в микрофон.

У меня возникло ощущение дежавю. По-моему, все это уже когда-то было. Какой сегодня у нас день, черт возьми?

Кое-как оторвал себя от постели и подошел к балкону. Тепло, практически лето…

Что за сон такой мне приснился? Вспоминались какие-то обрывки. Снился крупный черный кот, а позже я, вроде бы, убегал из горящего дома, только вот с кем убегал, да и что это был за дом…

Думая о всяких жизненно важных для меня проблемах, я на полном автопилоте посетил комнату раздумий, умылся, а уж потом полез в холодильник. Очень уж хотелось что-нибудь съесть на завтрак. Холодильник оказался практически пуст. Вот черт. Придется идти в магаз на голодный желудок. Терпеть этого не могу. Не найдя достойной альтернативы, я встал под душ, чтобы смыть остатки сна и скверных мыслей. Прохладная вода оживила восприятие и помогла голове прийти в относительную норму: способствовала более отчетливому сознанию. Но есть хотелось ужасно, противное ощущение в желудке никуда не уходило, и это жутко раздражало. Проклиная все на свете, я вытерся, высушил голову, оделся, сунул босые ноги в кроссовки и направился к ближайшему продуктовому.

Около контрольных весов у самого выхода из магазина (или сразу после входа, если смотреть с другой стороны) сидел очень крупный черный кот. Кот (явно тот самый, из моего сна) безразлично посмотрел на меня и вдруг моргнул левым глазом. Словно прочитал мысли и подтвердил их правомерность. Так значит. Ну, ладно, что ж теперь.

— Так это ты, Роберт? — спросил я.

Кот медленно закрыл глаза и сразу же их открыл.

И тут я вспомнил все окончательно. Воспоминания обрушились на меня как вода из провисшего от затопления соседом натяжного потолка. И пожар, и Маша со своей старой мастерской, и сгоревшие картины, и все, что было раньше. Даже всякие глупые разговоры вспомнились. События, случившиеся накануне, казались дурным сном. Сном? Накануне? Да нет же… Пожар, дом с двумя башенками… Сумасшедший байкер, притворявшийся Богом Смерти, это что, тоже приснилось, так что ли? А чернокожая красотка Лунджил, со своим котом Робертом, наш безумный договор, все эти длиннющие беседы, поездка в Питер, залитый кровью номер в гостинице… Тоже сон? Да нет, быть того не может. Хотя, если посмотреть с другой стороны…