Мужчина, женщина, ребенок (др. перевод)

– Извините, доктор, – произнес он смиренно, – можно с вами поговорить минутку?

Его отношение к молодому врачу разительно изменилось.

– Да, мистер Беквит?

– Насколько серьезен перитонит?

– У детей это может быть рискованная штука.

– То есть?

– Ну, иногда у детей…

– Господи!

– Доктор Шелтон – прекрасный хирург, мистер Беквит.

– И все-таки, он может умереть?

– Да, мистер Беквит, – сказал молодой врач спокойно.

– Алло, Шила?

– Боб, я так волновалась. С ним все благополучно?

– У него лопнул аппендикс. Его сейчас оперируют.

– Мне приехать?

– Нет. Нет смысла. Оставайся с девочками. Я позвоню, как только будут новости.

– Он поправится? – спросила Шила, уловив панику в голосе мужа.

– Да, конечно, – отвечал он, стараясь сам этому верить, чтобы, по крайней мере, убедить ее.

– Позвони мне, как только узнаешь. Прошу тебя, дорогой. Девочки тоже очень расстроены.

– Конечно, позвоню. Старайся не волноваться. Передай им мою любовь.

Боб повесил трубку и вернулся к своему стулу, сел, опустив голову на руки. И поддался ужасной скорби, которую он чудом сумел подавлять последние шесть часов.

27

– Блестящая лекция, Боб, – сказал Роберт Тейлор из Оксфорда.

– Сomme d’habitude, как всегда, – сказал Рене Монкурже из Сорбонны.

– В особенности, учитывая трудности вашего путешествия, – прибавил Даниэль Моултон, глава Ай-Би-Эм в Монпелье. – Только добраться сюда во время всех этих забастовок уже героизм.

И правда, попасть в южную Францию в тревожные майские дни 1968 года было для Роберта Беквита из МТИ сложной задачей. Самое тяжелое для него было не столько полет в Барселону и переезд оттуда через Пиренеи в Монпелье в старой машине, сколько необходимость проделать весь этот путь в обществе коллеги П. Герберта Харрисона.

Вместо того чтобы любоваться красотами природы, Харрисон непрестанно распространялся об академической политике или, точнее, о тех, кого он в этой сфере недолюбливал.

– Конечно, кроме тебя, Боб. Ты всегда вел себя порядочно по отношению ко мне. Как, естественно, и я по отношению к тебе. Жаловался ли я когда-нибудь, что по старшинству я должен был бы председательствовать? Нет, только наши коллеги – заурядные посредственности. Кого, в конечном счете, пригласили французы на этот конгресс? Знаешь, что этот подлый дурак Джейсон сказал мне перед нашим отъездом?

– Послушай, Герб, сейчас мы будем проезжать Нарбонну. Может быть, нам здесь остановиться на полчаса и взглянуть на окрестности? Собор здесь…

– Я думаю, нам лучше ехать дальше, Боб. У нас есть определенные обязательства, и я не уверен, что в этой безобразной ситуации они получили нашу телеграмму.

– Да. Ты ничего не имеешь против того, чтобы сесть ненадолго за руль, Герб?

– Да, это было бы по справедливости. Но ведь тебе это доставляет удовольствие, Боб, поэтому к чему условности? Кроме того, ты же знаешь, как миссис Харрисон относится к моему вождению.

О боже, думал Боб, за что мне это? Какого черта Шила не поехала со мной? У нее, кажется, есть способность заставлять это дерьмо замолчать.

Как будто поездка не была сама по себе достаточно изнурительной, в отеле «Метрополь» американских профессоров Беквита и Харрисона поместили в соседних номерах, поэтому после каждого дня заседаний Боб подвергался неумолимым нападкам. Все в мире статистики, казалось, были второсортными. Неудивительно, что Харрисон настоял на том, чтобы прочитать последнюю лекцию в последний день. Хотя он терпеть не мог своих коллег и опасался их критики. Непроходимость профессорских мозгов соответствовала только плотности его кожи.

После собственного доклада Боб ощущал слишком большое облегчение и удовольствие, чтобы беспокоиться о том, что может сказать о нем Харрисон, и он начал потихоньку отстраняться от группы поздравителей.

– Ты идешь с нами на ланч, Боб? – окликнул его Харрисон.

– Спасибо, Герб, но я хотел бы отдохнуть немного.

Харрисон протиснулся к нему.

– Боб, ты не можешь оставить меня с Монкурже и всеми остальными. Все они не стоят внимания. Я не смогу настроиться должным образом для своего доклада. Я хочу сказать, этот Тейлор…

– Извини, Герб, но я слишком возбудился. Если я прогуляюсь, то буду более восприимчив к твоему выступлению.

– Но, Боб, – упрашивал его коллега. – Это еще к тому же и опасно. Ты слышал о бомбе, которую они бросили?

– Это было на прошлой неделе, Герб.

– Но будут же непременно ответные меры. Консьерж говорил мне, что на завтра планируется большой марш. Тысячи этих бешеных студентов на улицах (Харрисон всегда съеживался, произнося слово «студенты»).

– Все нормально, – отвечал Боб. – Я делал прививки от бешенства. – И мужчина тронулся по мощеной улице.

– Беквит, ты покидаешь коллегу, – воззвал Харрисон.

Упрямое дерьмо, подумал Боб, и пожелал скорейшего наступления дня, когда бы он мог громко прокричать эти слова.

Боб направился на Пляс де Комеди, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться городской архитектурой. Чем ближе он подходил к центру, тем громче раздавался шум студенческой демонстрации. Мужчина не мог не заметить полицейских фургонов в маленьких проулках: подобно тиграм, они готовились к прыжку. Чего они ожидали?

Он услышал поток грязной ругани.

Впереди, на узенькой улочке несколько полицейских остановили двух студенток в джинсах и заставили их повернуться лицом к стене и положить на нее руки. Это еще что такое, подумал Боб. Полицейские обыскивали девушек, обращая особое внимание на нижнюю часть их поясницы. Оружия у девушек быть не могло. На них были слишком тесные брюки.

Боб подошел ближе. Диалог между девушками и полицейскими становился все более ожесточенным, хотя Боб и не понимал всего, что они говорили. Мужчина остановился футах в десяти от них.