Мужская верность (сборник)

В жизни Рустама обозначилась надежда, как огонек в ночи. И эту надежду организовала Анна, которую он еще вчера не знал.

Рустам стоял и плакал. Анна не выдержала. Ее глаза увлажнились.

Мальчик смотрел в сторону. Не желал участвовать в мелодраме. Ему нравилось чувствовать себя сверхчеловеком — презрительным и сильным. Вне и над. Над схваткой.

Должно быть, начитался Ницше.

Анна вернулась в Москву.

Марина, как всегда, ждала ее на дороге.

Анна вышла из такси. Вытащила чемодан, коробки с подарками. Азербайджанцы надарили национальные сувениры.

— Ну как? — спросила Марина вместо «здравствуй».

Этот вопрос вмещал в себя многое: «Видела ли Рустама? Передала ли конфеты? Как он тебе показался? Что он сказал?»

— Симпатичный, — одним словом ответила Анна. Это значило: видела, передала и посмотрела и скромно оценила — симпатичный.

— И ребенок замечательный, — добавила Анна.

— Какой ребенок? — не поняла Марина.

Этот вопрос она уже задавала однажды Джамалу. И у нее было то же выражение лица.

— Сын Рустама. У него врожденный порок сердца. Они приедут в Москву на операцию.

— С женой? — сумрачно спросила Марина.

— Не знаю. Наверное…

Вошли в дом. На столе стояли пироги: с мясом, капустой и черникой. На плите изнемогал сложный суп с самодельной лапшой.

Когда хочешь есть и тебе дают — это счастье.

Уселись за стол.

— А кто их позвал? — спросила Марина.

— Что значит «позвал»? Их же не в гости позвали. По медицинским показаниям.

— А ты при чем?

— Я — врач. Рустам попросил, я помогла. А что? Не надо было?

Марина поджала губы. Анна — это ЕЕ человек. ЕЕ территория. И Рустам позволил себе тащить ТУ, предательскую, жизнь на территорию Марины.

Анна отправила в рот ложку супа. Закрыла глаза от наслаждения. В этом изысканном ужине пряталась вся любовь и забота. И легкое тщеславие: «Вот как я могу».

— Это не суп, — подтвердила Анна. — Это песня.

— А что он сказал? — спросила Марина.

— Кто?

Ничего себе вопрос.

— Рустам, — напомнила Марина.

— Ничего. Спросил, сколько стоит операция в Америке.

— А мне что-нибудь передал?

— Передал: спасибо… — «За вас» Анна опустила. Это могло быть обидно. Хотя и просто «спасибо» — тоже обидно после всего, что было.

Марина опустила глаза.

— Если вы любили друг друга, то почему не поженились? — простодушно спросила Анна.

— У него другая вера, — кратко ответила Марина.

Не скажет же она, что он ее бросил. Стряхнул, как рукавицу.

— Ну и что? У нас почти все врачи другой веры. И у всех русские жены.

— Евреи, что ли? — уточнила Марина. — Так евреи — вечные беженцы. Они выживают.

— Интересная мысль… — Анна улыбнулась.

Ее друзья и коллеги меньше всего похожи на беженцев. Скорее, на хозяев жизни. А татарин Акчурин — вообще Первый кардиолог.

— А какой у него сын? — осторожно спросила Марина.

— Потрясающий. Я бы его украла.

«Мог бы быть моим, — подумала Марина. — Только здоровым. От смешения разных кровей дети получаются лучше. Как котлеты из разных сортов мяса».

— Мальчик похож на Рустама? — спросила Марина.

— Гораздо умнее…

Так. Значит, Рустам показался ей недалеким.

Анна почувствовала себя виноватой, хотя не знала, в чем ее вина.

Они сидели на кухне, пили чай с черникой, и над их головами метались многие чувства.

Хлопнула входная дверь. В доме раздались легкие шаги.

— Кто это? — испугалась Анна.

— Алечка, — хмуро ответила Марина.

— Кто? — не поняла Анна.

— Моя внучка, кто же еще…

Марина по привычке устанавливала свои порядки на чужой территории. А почему ей в ее возрасте надо менять свои привычки? И что особенного, если ребенок подышит воздухом и поест хорошую еду? Здесь всего навалом. Половина выкидывается собаке. И взрослым полезно: не замыкаться друг на друге, а отдавать тепло — третьему, маленькому и растущему. Поливать цветок.

Анна замерла с куском пирога. Стало ясно: она — за порог, Аля — тут же появилась в доме. Марина — самостоятельна и независима. А независимость часто граничит со жлобством. Грань тонка.

Алечка тем временем привычно метнулась к холодильнику, взяла йогурт. Села в кресло с ногами. Включила телевизор.

Передавали какую-то тупую игру. Тупой текст наполнял комнату. Алечка смеялась.

— Выключи телевизор, — потребовала Анна.

— А вы пойдите на второй этаж. Там не слышно, — посоветовала Аля.

— Иди сама на второй этаж! — прикрикнула Марина. — Там тоже есть телевизор.

— Там маленький… — заупрямилась Аля. Но все-таки встала и ушла.

Анна сидела, парализованная открытием. Ее (Анну) не любят. Ее просто качают, как нефтяную скважину. Качают все: и Ферапонт, и Карнаухов, и целая армия больных. Думала, Марина — простая русская душа — жалеет и заботится. Но… Мечтанья с глаз долой, и спала пелена. Как у Чацкого.

Анна отодвинула тарелку и поднялась на второй этаж, в свою спальню.

Телевизор грохотал на втором этаже.

— Иди вниз, — приказала она Але.

— Ну вот… — пробурчала девочка. — То вниз, то вверх…

Однако телевизор выключила.

Алечкой можно было управлять, хоть и через сопротивление.

Марина осталась сидеть внизу с невозмутимым видом. Когда она нервничала, то надевала на лицо невозмутимость. Защитный рефлекс. Марина рисковала и понимала это. Если Анна взорвется и попросит их обеих убраться восвояси, ей просто некуда будет пойти. Алечку она отвезет к матери, а сама — хоть на вокзал. Сиди и встречай поезда.

Алечка спокойно спустилась. Кажется, пронесло. А может, и не пронесло. Завтра выгонят. Но завтра будет завтра. А сейчас надо покормить ребенка.

Марина усадила внучку за стол и стала подкладывать лучшие кусочки. Алечка вдохновенно ела, а Марина сидела напротив и благословляла каждый ее глоток.

Ночью Анна долго не могла заснуть.

Вспомнился рассказ деда, как во время войны он привел в дом беспризорника. Они с бабушкой его накормили, отмыли и одели. А он на другой день вернулся с друганами и обокрал дом. Доброту он воспринял как слабость.