Музыка души

Пышный праздник стал для Пети своеобразным прощанием с семьей: несколько дней спустя ему предстояло покинуть Алапаевск. 

Глава 3. Училище правоведения - первое серьезное горе в жизни

В начале августа Петя с маменькой, Сашей и Зиной поехал в Петербург. У Модеста Алексеевича Вакара, старинного приятеля отца, в доме которого они остановились, их уже ждал Коля.

Наконец-то после долгой разлуки Петя свиделся со старшим братом, по которому сильно скучал. Тот тоже соскучился по родным так, что не удержался в рамках обычной сдержанности и бросился обнимать маменьку, сестер и брата. Когда схлынула первая радость встречи, Петя внимательнее осмотрелся вокруг. Дом был не слишком большим, но уютным и аккуратным. Хозяин Модест Алексеевич, который должен был присматривать за братьями в отсутствие родителей – темноволосый мужчина средних лет с добродушным круглым лицом, – казался человеком добрым и веселым. Его жена Надежда Платоновна – невысокая улыбчивая женщина – производила столь же приятное впечатление. Нелегко сходившийся с новыми людьми Петя сразу проникся симпатией к ним. А уж их сыновья – пятилетний Николай и совсем еще младенец Виктор – его просто очаровали.

 Сразу же по приезде маменька повела Петю в Александринский театр. Театр – единственная сторона петербургской жизни, которой ему не хватало в Алапаевске. В тот день давали «Жизнь за царя». Спектакль Петя просидел, как завороженный, впитывая каждую нотку, и потом весь вечер ходил притихший, полностью погруженный в пережитый восторг. Глинка! Величайший русский гений!

Но беззаботные дни скоро закончились: предстояло поступать в Училище правоведения. Впрочем, не в само училище – Петя был для этого слишком мал – а в Приготовительные классы. Здание, расположенное на берегу Фонтанки, напротив Летнего сада, выглядело настоящим дворцом. Совсем рядом Нева несла свои воды, в которых отражались солнечные блики. На противоположном берегу виднелась Петропавловская крепость. Жаркий августовский день совершенно не располагал к сдаче вступительных экзаменов – хотелось перебраться на другую сторону Фонтанки и погулять в тени Летнего сада. Но ничего не поделаешь.

Детей собралось много – Училище правоведения считалось престижным учебным заведением – и Петя с опаской посматривал на своих будущих товарищей: как-то еще сложатся с ними отношения? В основном это были дети не слишком родовитого дворянства, к которому принадлежала и семья Чайковских. Те, кто знатнее, предпочитали Пажеский корпус.

Петя страшно волновался во время сдачи экзамена – нервно теребил перо, кусал губы и время от времени бросал быстрые взгляды на экзаменаторов. Но прекрасное домашнее образование дало свои результаты: испытание он выдержал одним из первых и был зачислен в младшее отделение Приготовительных классов.

В конце августа он перебрался жить в училище. Петя изо всех сил старался быть стойким при расставании с мамой, утешая себя тем, что скоро ее увидит. Она поцеловала его на прощание, попросила быть умницей, обещала навещать каждый день и передала сына на попечение месье Берару, который и отвел юного студента в дортуар.

В просторной комнате с минимумом мебели – кровати и рядом с ними тумбочки для личных вещей – было шумно. Мальчики, с которыми отныне предстояло жить Пете, выбирали себе места, раскладывали вещи, знакомились. Он молча прошел к свободной кровати у окна, сел на нее и огляделся. Вступать в разговоры он не решался, но с любопытством прислушивался. Большинство студентов были петербуржцами, и только один мальчик приехал из Екатеринбурга, а еще один – из Владимира. Они, как и Петя, держались особняком, стесняясь вступать в общение со столичными. Но те сами проявляли инициативу.

– Эй, тебя как звать-то? – окликнул Петю невысокий, крепкий мальчишка с соседней кровати.

– Чайковский, Петр.

– А я Дохтуров, Дмитрий, – мальчишка протянул руку, и Петя неуверенно пожал ее.

Кажется, отношения обещают сложиться неплохие. Всяко лучше, чем было в пансионе Шмеллинга. И все же, когда все легли спать, Петя всплакнул в подушку. Впервые в жизни он оказался оторванным не только от матери, но и от всей семьи, а казенная обстановка и незнакомые пока еще товарищи только усугубляли чувство потерянности.

Перед началом занятий новых студентов собрали в классе и велели стать по стойке смирно рядом со своими столами. С волнением и даже страхом они, замерев, ожидали появления директора. Языков не вошел, а влетел, как ураган, поздоровался и с глазами навыкате стал обходить класс. Один из мальчиков стоял, положив руки на стол. Директор подошел к нему, ударил по обеим рукам:

– Как сметь так стоять?! – рявкнул он. – Руки по швам! – и, обращаясь уже ко всем, добавил: – Смотрите у меня, а не то расправа будет короткая!

С этим устрашающим предупреждением он вылетел из класса, оставив перепуганных детей на попечение начальника-француза – месье Берара. Тот был гораздо добродушнее директора, он быстро успокоил мальчиков и сразу же нашел с ними общий язык.

Так началось для Пети обучение в Училище правоведения, где поддерживалась строжайшая дисциплина, точно в солдатских казармах: за малейшую провинность сурово наказывали; если кто-то ходил не в ногу в строю, ставили за черный стол во время обеда или завтрака. Правоведов воспитывали как курсантов военного училища: на улице они отдавали честь всем военным, а царской фамилии и генералам становились во фронт. После завтрака офицеры обучали детей строю и маршировке. В результате суровой муштры мальчики имели военную выправку и бравый вид.

Пете, привыкшему к теплой домашней обстановке, где все друг друга любили, было тяжело приспособиться к новому образу жизни. Единственным утешением служили регулярные свидания с обожаемой мамашенькой. Пока она оставалась в Петербурге, постоянно навещала сына, стараясь смягчить для него привыкание к школьной среде, и он наслаждался каждой минутой общения с ней.

Но и этого утешения он лишился: в последних числах сентября Александра Андреевна возвращалась в Алапаевск. Провожать маменьку и сестер отправились на Среднюю Рогатку, где по обычаю прощались с отъезжающими по московской дороге. Вместе с Петей и Колей поехал дядя Зины – Илья Карлович Кайзер, который и должен был отвезти их обратно в Петербург.

По пути Петя, прильнув к матери, не отрываясь, смотрел на нее, пытаясь запечатлеть каждую черточку дорогого лица, и тихонько всхлипывал. Он хотел насладиться оставшимися ему мгновениями в ее обществе. Но вот карета остановилась, все вышли – настало время прощания. Поняв, что еще секунда и маменька уедет, Петя вцепился в нее изо всех сил, в отчаянной надежде удержать. В глубине души он понимал, что ей невозможно остаться, но вдруг? Она гладила его по непослушным вихрам, уговаривала, обещала скоро вернуться, но он не слышал ничего и только прижимался к ней всем телом, обняв за талию.

Тогда Илья Карлович оторвал его от матери. Петя кричал, цеплялся за все, что попадалось под руки, но взрослый мужчина был сильнее, и, наконец, разжав его пальцы, оттащил Петю в сторону. Маменька, Саша и Зина поспешно сели в карету, лошади тронули. Илья Карлович теперь только придерживал Петю за плечи, решив, что он уже никуда не денется, и, воспользовавшись этим, с безумным криком он рванулся следом за тарантасом, пытался схватиться за подножку, за крылья, будто это могло остановить его… Но лошади бежали все быстрее, Петя скоро отстал и без сил упал прямо на дорогу, в пыль, поднятую тарантасом, в отчаянии глядя вслед покинувшей его матери.

– Мама, мамашенька! – слезы катились по его лицу.

Подбежавший Илья Карлович поднял больше не пытавшегося вырваться Петю и сокрушенно покачал головой.

Александра Андреевна, прикусив губу и стараясь не оглядываться, откинулась на спинку сиденья. Сердце матери разрывалось от боли при виде того, как рыдает ее сын, но она не могла ничего изменить: Пете надо учиться, а она не имела возможности остаться с ним в Петербурге. Прижав к себе дочь, которая тоже находилась под тяжелым впечатлением от прощания с братом, она низко склонила голову, пытаясь скрыть слезы.