Музыка на иностранном

Чарльз снова поехал к Энни. Теперь она была более дружелюбной — он был ей нужен. Они почти не разговаривали. Просто сидели и молчали. А когда в комнату зашел Дункан и спросил в сотый раз, когда папа приедет домой, она ответила просто:

— Еще не сегодня.

Кинг не забыл обещание, данное Роберту, и предложил Энни помощь, но она отказалась — мягко, но непреклонно. Ей сейчас нужно прийти в себя, все обдумать, и скорее всего они уедут из Кембриджа. Наверное, пока поживут у ее сестры в Йорке, а там видно будет.

Потом она вышла и вернулась с запечатанным конвертом, адресованным Чарльзу. Роберт написал ей из Шотландии и вложил письмо для Кинга, которое просил передать ему, «если вдруг что случится».

— Он знал, что его могут убить, Чарльз. Не знаю, во что ты его втянул — да, если по правде, и знать не хочу. Сейчас — не хочу. Но знай, я тебя прощаю. Я знаю, вы были друзьями, и ты никогда бы не сделал ему ничего плохого. Весь его мир крутился вокруг тебя, Чарльз.

Он взял письмо — и она не сопротивлялась, когда он взял ее руку и легонько пожал. Он хотел столько всего ей сказать.

— Энни, я очень хочу тебе помочь — всем, чем смогу. Ты же знаешь, Дункан для меня — как сын.

Она отстранилась:

— Он сын Роберта. И всегда будет сыном Роберта.

Чарльз пожалел о вырвавшихся у него словах. Но еще будет время загладить неловкость — впереди долгие годы, можно будет добиться прощения.

Вернувшись домой, он распечатал письмо Роберта. Почерк был неразборчив, и поначалу смысл ускользал — словно письмо начиналось откуда-то с середины; неровное начертание букв, синие чернила. Буквы сливаются, письмо пестрит исправлениями; слова зачеркнуты и вместо них вписаны другие; торопливый, настойчивый почерк — прощание и признание, и постепенно формировался орнамент смысла, и мало-помалу все наконец стало ясно. Перечитав письмо дважды, Чарльз хотел было его уничтожить, но тут же решил, что это было бы преступлением.

Это был завершающий аккорд — финальная кульминация. И это была величайшая насмешка, страшная шутка, над которой никак не хотелось смеяться. Первый порыв — написать Дженни, попросить у нее прощения. За то, что он так легко поверил, будто она могла его предать. Но ведь он так ей и не сказал, почему бросил ее так жестоко, и он ни на что не надеялся, он понимал — их отношения уже не восстановишь. Его роман с Джоанной, заносчивой женщиной с великолепным телом, был попыткой очиститься, отмыться добела — попыткой вычеркнуть из памяти или хотя бы как-то искупить свой грех перед Дженни. Нет, он никогда не напишет ей. И не позвонит. Она заслужила хотя бы эту последнюю каплю доброты.

Кинг уселся за пианино. На сей раз он выбрал не Бетховена — Баха. Еще будет время оплакать Роберта и Дженни, а сейчас ему нужно напомнить себе о том, что в этом мире осталось хоть что-то святое. Он заиграл гольдберговские вариации.^[23]

Это произведение очень сильно отличается от вариаций Бетховена — и это еще одно величайшее собрание вариаций; тридцать медленных мягких мелодий. В этой работе — симметрия и равновесие. Еще будет время для раскаяний и сожалений — чтобы потом наконец ни о чем не жалеть и ни в чем не раскаиваться.

Вспомним рассказ Спитты о том, как появилось это великое произведение. Аристократ по фамилии Кейзерлинг^[24] страдал бессонницей. В бессонные ночи он просил своего личного музыканта, Гольдберга,^[25] играть в соседней комнате на клавесине успокаивающие мелодии. Кейзерлинг заказал Баху пьесу для Гольдберга — и получил целый набор вариаций (по времени — даже длинней, чем бетховенский). Строгая, упорядоченная, отвлеченная музыка.

Для Бетховена заданная ему тема стала основой для многочисленных преобразований — так что финальная часть безмерно далека от начальной. А вот у Баха тема всегда присутствует — басовая партия остается неизменной во всех частях, она проходит через все тридцать вариаций, а само произведение в целом завершается возвращением к начальной теме. Круг замыкается, и само путешествие становится волшебным продвижением вперед, смысл которого — оставаться на месте. Музыка для бессонных ночей аристократа. И разве имеет значение, что эту историю Спитта скорее всего просто выдумал? И если даже удастся выяснить, кто в действительности написал мелодию, которая стала основой этих вариаций, разве это изменит наше отношение к музыке Баха?

Строгая, упорядоченная, отвлеченная музыка. Еще будет время как следует поразмыслить над словами Роберта — его последними словами. И может, когда-нибудь Энни позволит Кингу хотя бы как-то компенсировать ей потерю, которая, разумеется, невосполнима.

Он поинтересовался результатами дознания, и официальная версия его вполне устроила: несчастный случай. Ни к чему обрекать Энни на дальнейшие мучения. А потом он переехал в Лидс — преподавать математику в школе. Поначалу он ненавидел эту работу, но по прошествии времени понял, что у него появилось какое-то странное чувство освобождения. Он приезжал в Кембридж почти каждые выходные, но стал терять интерес к своим исследованиям. Кинг менялся; общаясь со школьниками на уроках, он заново открывал ребенка в себе. Жизнь стала намного проще. Никогда прежде он не чувствовал себя таким свободным.

Сейчас он выглядит старше — было бы странно, если бы человек совершенно не изменился за двадцать лет. Впрочем, нельзя сказать, что время было к нему сурово — в нем еще остается что-то от прежнего, молодого Кинга. Он приходит домой из университета. Дункан сидит на полу в гостиной. Немного нескладный молодой человек, он сидит на полу, прислонивший спиной к дивану, и читает рассказы Альфредо Галли.

Чарльз говорит: «Привет», — и получает в ответ неразборчивое мычание. Он проходит в маленькую полупустую комнатку, которую называет своим кабинетом, кладет на стол портфель и возвращается в гостиную. Дункана уже нет; ушел к себе и закрыл дверь. Вот Дункан действительно изменился за эти годы, но и в нем тоже осталось что-то от четырехлетнего мальчугана с игрушечным поездом и вечным вопросом: а когда папа придет? Они считали, что «переделали» Кинга, но это лишь освободило его — раз и навсегда; Дункану же преподали жестокий урок. Он почти всегда мрачен — хотя вполне вероятно, что это влияние матери. Но Чарльз отчетливо видит, как влияет — и всегда влияла — на Дункана эта трагедия, так и оставшаяся необъясненной. И это никак не проходит — даже теперь, когда он переехал в Лидс, оставив мать в Йорке. Поступил в университет. Будет историком, как и Роберт. Но гибель отца до сих пор омрачает всю его жизнь. Энни не хотела, чтобы Дункан во время учебы жил у Чарльза с Джоанной, но такой вариант был самым простым — и самым практичным. А Чарльз пригласил к себе Дункана, потому что действительно хотел ему помочь. Он сделал это для Дункана, а не для Энни. Он сделал это для Роберта.

Апрель — чудесный весенний вечер. Прошел уже почти год с той прекрасной, чудесной поры, с того annus mirablis,^[26] когда наконец рухнул старый порядок.

Сколько было маршей протеста: студенты, рабочие, самые обыкновенные люди — все вместе, в одном строю. А сейчас все только и говорят, что о демократии, свободе, переустройстве.

Дункан выходит из своей комнаты, и Кинг спрашивает у него, не собирается ли его мама снова приехать к нему в эти выходные. Нет, отвечает Дункан, в эти выходные — нет, его не будет, он едет в Лондон. В Государственный архив.

— И зачем ты туда собрался? Думаешь, на тебя уже завели досье?

— Я хочу знать, что случилось с папой.

Чарльз продолжает расспрашивать: где он намерен остановиться, хватит ли ему денег на эту поездку — и обязательно ли ему ехать именно в эти выходные? Дункан говорит, что откладывать нельзя — ходят слухи, что архивы снова закроют, очень уж много из-за них волнений. И тут Чарльз говорит: и правильно, и поскорее бы их закрыли — ни к чему ворошить прошлое.

— То есть как это — и правильно?

— Видишь ли, при коммунистах мы все были в чем-то виновны — все без исключения. У каждого в жизни было что-то такое, о чем лучше не вспоминать. Я сам совершал поступки, за которые мне сейчас стыдно, — уверен, что и твой отец тоже.

— Ах, вы уверены, да?! Да с какой вообще стати вы беретесь судить моего отца?!

— Я знал его, Дункан. Он был очень хорошим человеком. Но и у него были свои слабости — как у всех: у меня, у тебя.

Впрочем, какой смысл спорить? Чарльз всегда знал, что когда-нибудь Дункан узнает правду.