Музыкальные вечера в Дахау. «Променад» по аппельплацу и лагерштрассе

Прочтите эту записку и сообщите родным, что русские погибают смертью храбрых. Возле виселицы в минуту перед смертью споем «Интернационал». Да здравствует Родина! Да здравствует Красная Армия! Витя Селезнев. Ржев, Кирова, 14. Иван Кириллов. Калинин, ф-ка Ворошилова, д. 5, кв. 20. Кошелев Андрей. Хреновое, Воронежская область. Петр Афанасьев. Ст. Оскол, Советская, 3. Володя Данилов. Тамбовская обл., дер. Негорелое. Прощайте. Данилов».

О силе духа и стойкости советских солдат и офицеров также свидетельствуют многочисленные надписи на стенах гестаповских тюрем, лагерных казематов и карцеров. Некоторые из них написаны на стене или нацарапаны на штукатурке: «Братишки! Черноморцы дорогие! Не думайте, что я попал в плен здоровым. Я был тяжело ранен, но подлечили, сволочи, чтобы использовать как рабочего. Не иду. Сегодня били, отбили все до селезенки, прощайте. Ваш Михаил».

«Сегодня меня не будет, но останетесь вы, моряки-черноморцы. За меня, братишки, пошлите несколько пуль – пусть помнят, что мы не сдаемся, что меня нет, но есть вы. Ваш Николай».

«Меня пытали, били резиновыми палками, на моем теле нет живого места. Оно все черное от побоев».

«20 мая 1944 г. Уводят в неизвестном направлении 280 русских офицеров. Прощайте, братья! Кто будет читать эти надписи, вспомните о нас».

«Русский народ никогда не забудет и не простит фашистам за такие зверства над народами, и в особенности над русскими. Голод, расстрелы, избиения, издевательства».

«Здесь сидел за побег с шахты Чеснаков А. М. 21 день, два побега». «Акулиничев Михаил Федорович 1925 г. р., с Урала, г. Свердловск, сидел за третий побег. И еще буду бежать».

«Будь проклят этот карцер, просидел 35 дней, все пережил и в аду был от переживаний. Товарищи по камере, не отчаивайтесь, мы свою жизнь завоюем».

«Памятный день. Год назад я, Чернов, попал к паразитам в руки и нахожусь под их властью. Да будет проклят этот день и власть паразитов. Да здравствует свобода всех народов!»

«Здесь, как и под Сталинградом, русские люди стояли насмерть! Прощайте, не забудьте нас!»

Из мемуаров военнопленного Г. Н. Сатирова «Русский человек и перед лицом смерти не пасует»: «Стены камеры испещрены надписями чуть ли не на всех языках мира. (В тюрьме бьют смертным боем за точечку на стене, а здесь почему-то не обращают на это никакого внимания.) Я видел русские, французские, польские, немецкие, итальянские, чешские, украинские, арабские, словацкие, голландские, греческие надписи. Вот некоторые из них: «Vive la France!» (Да здравствует Франция!), «Esccze Polska nie sginela!» (Еще Польша не погибла!), «Alsase est francais!» (Эльзас принадлежит Франции!), «Vive De Golle! A bas Lavale et Doriot!» (Да здравствует де Голль! Долой Лаваля и Дорио!)

Есть и более длинные записи: «Они били меня, эти проклятые боши. Меня – офицера французской армии, кавалера Почетного легиона. Били за то, что я не желал на них работать, предпочитая любезничать с хорошенькой немкой. Я знаю, они меня казнят. Но я не боюсь смерти. Франция отомстит бошам!»

От русских надписей веет озорством, удальством, ухарством. Вот изображен большой фаллос с подписью: «Х… Гитлер!» А вот другой рисунок: русский уд направлен в сторону немецкой цитронии (гейневское выражение). Подпись гласит: «Е… я вашу новую Европу!» И все в таком же роде.

Когда просмотришь все надписи, первое впечатление остается далеко не в пользу русских. Как-то даже досадуешь на своих. Думается: вот у французов всюду проглядывает любовь к отчизне, ностальгия, а в наших надписях нет и следа патриотизма, никакой взволнованности чувств. Отчего это?

Я рассказал об этом товарищам по тюремной камере. Никита Федорович задумался вначале, но потом с живостью возразил: «А мне, знаете, нравятся русские надписи. У французов сантименты, порожденные в большой мере страхом пыток и казни. Русский же человек и перед лицом смерти не пасует. Сейчас его поведут на пытку, через час, может быть, пристрелят, а наш земляк положил на все с прибором. Это ли не положительная черта русского характера».

Задумался и я. В самом деле, Никита Федорович в основном прав. Французское сердце, как стены старинной капеллы, искусно расписано всякими сакраментально-сентиментальными образами – арабесками. Тут можно встретить и «belle France», и «ch'ere Patrie», и «chagrin de pays», и amour, и уж, конечно, exil (прекрасная Франция, дорогое Отечество, тоска по родине, любовь, изгнание). За русским же озорством таится огромная сила, уверенность, воля к жизни и к борьбе» (Отечественные архивы. – 2003, № 6).

Надпись на стене тюремной камеры № 17 в Луцке (январь 1944 г.): «Приближается черная, страшная минута! Все тело изувечено – ни рук, ни ног. Но умираю молча. Страшно умирать в 22 года. Как хотелось жить! Во имя жизни будущих после нас людей, во имя тебя, Родина, уходим мы. Расцветай, будь прекрасна, родимая, и прощай. Твоя Паша». Гестаповцы арестовали Пашу Савельеву 22 декабря 1943 года. После ужасных пыток и мучений в январе 1944 г. фашисты сожгли ее во дворе средневекового католического монастыря, превращенного гитлеровцами в кровавый застенок (Литературная газета. – 02.06.1960).

Чем больше свирепствовали гитлеровцы в тюрьмах и лагерях, тем острее становилось чувство ненависти к палачам, тем сильнее было желание мстить за погибших друзей, за все пережитое в этом аду, тем чаще происходили побеги из лагерей. Тех, кого удавалось фашистам поймать, казнили на виду у всего лагеря страшной казнью. Беглецов расстреливали, вешали, отдавали на растерзание собакам или помещали в клетку из колючей проволоки и заставляли умирать медленной смертью от голода и жажды. Однажды троих бойцов, пойманных после побега, заживо сварили в котлах лагерной кухни. Но даже эти изощренные злодейства не могли сломить воли пленных, задушить в них стремление снова вырваться на свободу и опять начать борьбу с ненавистным врагом (Смирнов С. Брестская крепость).

В послевоенные годы немецкий исследователь X. Пфальман определил, что только до 1 сентября 1942 года, за первые 14 месяцев Великой Отечественной войны, из плена бежали почти 41 300 офицеров и солдат Красной Армии. Так, в июне 1944 г. в одном из своих докладов о состоянии военной экономики страны министр вооружений и военной промышленности Шпеер говорил, что побеги из лагерей иностранных рабочих и военнопленных приняли угрожающие размеры и что из общего числа бежавших ежемесячно удается обнаружить и вернуть к местам работы от 30 до 40 тыс. человек.

Какой части вырвавшихся из-за колючей проволоки лагерей удалось обрести полную свободу и вернуться в строй антифашистских борцов, сражавшихся с оружием в руках, сказать, разумеется, невозможно. Тем не менее участие большого числа их в партизанских отрядах на временно оккупированной врагом территории Советского Союза, а также в других странах, свидетельствует о том, что значительная часть побегов, особенно в последний период войны, увенчалась успехом. Только во Франции сражались 35 000 советских солдат и офицеров, бежавших из немецкого плена, – более 6000 из них погибли (Chris McNab).