Музыкальный Дом

Выстрел с глушителем. Раз, второй. Уилл с ужасом уставился на дверь, но Ганнибал, казалось, не обратил внимания. Он положил что-то на стол и выпрямился, закинув руки за головой, как при аресте. Дверь треснула и распахнулась, явив двух высоких мужчин в кожаных куртках, но Ганнибал даже не обернулся. Уилл же потерял дар речи от его прощального, блестящего от замерзших слез взгляда.

— Я буду ждать тебя. До самого конца.

Раздался странный щелк, и Ганнибал, забившись судорогой, завалился на пол. Уилл хотел было встать с кровати ему на помощь, но один из мужчин направил на него пистолет.

— Не делайте глупостей, мистер Грэм. Мы всего лишь забираем то, что принадлежит нам.

Пока он страховал напарника, тот взвалил тело Ганнибала в коляску, накрыл ее простыней и кивнул.

— Пошли. Надо убраться раньше, чем федералы поймут, в чем дело.

Они, не прощаясь, вышли из его палаты, и в приоткрытую дверь остались видны тела охранников и медсестер. Женщина, которая о нем заботилась, валялась на стойке, и халат задрался на спине. Раскинув ноги, Донна сидела у стены, съехав по кровавому следу от пулевых в грудь. Уилл подозревал, что все, кого встретили эти ублюдки на пути, мертвы, и их счет жертв гораздо больше, чем у любого серийного маньяка, просто потому что такова была их работа. Жизни других для них не стоили и ломаного гроша.

Уилл ошеломленно упал на подушки, чувствуя себя выжатым и совсем без сил даже чтобы добраться до телефона и позвать кого-нибудь на помощь. Он повернул голову к столику и, наконец, увидел, что ему оставил Ганнибал.

Золотая монета, которую он уже видел мельком во дворце памяти. На ней был изображен гордо вышагивающий петух с надписью «Libert'e, 'egalit'e, fraternit'e». Лозунг французской революции: «Свобода, Равенство, Братство или Смерть».

Уилл тяжело вздохнул. У Ганнибала действительно было странное чувство юмора. Он все предвидел, просчитал еще тогда ночью, в Катлере, и даже притащил с собой каталку, чтобы головорезам Мейсона было удобнее его тащить. Он все видел и все равно пришел. Уилл какое-то время смотрел на монету, а затем холодно рассмеялся среди мертвой тишины.

Он чувствовал, что окончательно сошел с ума, и ощущалось это безумие, будто он, наконец, окончательно выздоровел.

Его перевели в другую больницу, сменили палату, и теперь у него не было даже окна, куда он мог бы смотреть. Никаких гостей или посетителей в течении четырех дней. Только по вибрации их с Ганнибалом связи он знал, что тот еще жив, однако иногда что-то больно дергало его с той стороны. Ганнибала пытали. Конечно, Мейсон не станет отказывать себе в подобном удовольствии.

Его терпеливому ожиданию пришел конец, когда на четвертый день в его тюремную палату зашла Алана собственной персоной. Алые, масляные от помады губы, темные волосы, уложенные волнами — один в один Белоснежка, чья красота вызвала ревность королевы.

…Спелое яблочко отведай, девица, или шоколадку от Мейсона, ведь он так любит сладости…

Уилл отвлекся от книги, которую читал, и молчаливо уставился на нее ничего не выражающим взглядом. Поток от нее лился плавным, тающим ручейком еще с того момента, как она перешагнула порог дома утром, намереваясь посетить больницу. Уиллу оставалось лишь слушать.

Она изменилась. Исчезли цветастые платья, из-за которых она выглядела как пестрая птичка, теперь она шла ковыляющей походкой с тростью и прямой спиной. Ее красный брючный костюм напоминал доспехи, обагренные кровью.

— Хорошо выглядишь, — улыбнулась она вместо приветствия, однако за этой улыбкой не было радости.

— Не твоими стараниями.

Алана приставила трость у кресла и села, закинув ногу на ногу. От ее позы исходили эманации власти. Кто ж спорил, она действительно могла решить многое. Например, выпустить ли Уилла отсюда.

— Я подумала, что тебе будет лучше передохнуть.

— От Ганнибала или от здравого ума?

Его грубоватая прямота ее не задела.

— Я знала, что ты разозлишься. На увеличении дозы настоял Джек. Я изменила состав, чтобы просто блокировать твои способности, а без них ты бы стал ему бесполезен.

— Ты хотела, чтобы я сбежал? Ты?

— Можешь мне не верить, но я всегда желала тебе добра, Уилл. Видит бог, ты больше всех заслуживаешь хоть немного счастья. Я приглядывала за тобой и хранила в секрете, где ты жил, от Джека. Мне показалось, в Катлере ты был счастлив.

В той степени, в какой можно быть счастливым, притворяясь другим человеком. Уилл хмыкнул, откинувшись на подушки, и прикрыл веки. Очередное видение коснулось его мягким напоминанием. Алану мучило прошлое и чувство вины.

— Помнится, когда я еще лечился у тебя, ты вывозила меня гулять вместе со своей собакой. Как же ее звали? Напомни.

— Ахинея, — Алана тяжело вздохнула, воспоминания были не из самых приятных. — Ее звали Ахинея.

— Где она сейчас?

— Забрали более ответственные хозяева, которые не проводят по полгода в аппарате Илизарова из-за двадцати шести переломов, — Алана похлопала себя по коленке хромающей ноги. — Но так даже лучше. Сейчас я не большой ходок на прогулки.

— Надо же, какое совпадение, я тоже, — он хмыкнул, поправив простыни.

Ее взгляд потяжелел, и Алана сложила руки в замок перед собой.

— Мы же не чужие, Уилл. Хоть и косвенно, но это из-за моего письма ты попал в больницу. По крайней мере, я задолжала тебе объяснение.

— Объяснение, почему ты втянула в поиски Ганнибала меня и Эбигейл, прекрасно догадываясь, какие это может нести последствия? Зная, что, если его поймают, случится резня, и пострадаешь уже не только ты? Из-за твоих игр погибли люди.

— Ты ошибаешься, — она тяжело сглотнула и упрямо задрала подбородок. — Это была не игра, Уилл. Не для меня.

Словно со стороны Уилл увидел, как в ту злосчастную ночь она поднялась по ступеням дома Ганнибала в последний раз. Как услышала шум возни со стороны кухни, все еще надеясь на то, что Ласс ошиблась. Равномерный гулкий удар, раз за разом, будто кто-то огромный долбился в дом.

Этим кем-то оказался Ганнибал: ее Ганнибал, готовивший по утрам завтрак и украшавший стол цветами; он обнимал ее и вдыхал запах ее волос; казалось, он чужд самой идее насилия и воспринимает жестокость абстрактно, как математическую константу общества, не более. И вот он предстал перед ней, настоящий, и этого человека она никогда не знала. В крови по локоть, с разбитым носом, припухшими губами, ртом, полным крови. Та стекала по его щекам, лбу, пропитала рубашку. От его взгляда волосы на теле встали дыбом, и будто мерзкое мокрое перо прошлось вдоль позвоночника. Пистолет дрогнул в ее руках, до самого конца она не могла поверить, что ей придется стрелять. Даже когда Ласс отправила ее на стрельбище. Даже когда она нажимала на спусковой крючок, целясь в мишень. Она никогда не думала, что по ту сторону дула окажется именно он.

Он обманывал ее. Врал ей. Каждый день, глядя в глаза, нашептывая на ухо то, что она хотела услышать, и она повелась, как безмозглая дура. Она любила красиво созданную маску, которую Ганнибал с готовностью отбросил, когда пришла пора разобраться с незваными гостями. Он убивал людей прямо у нее под носом. Он насмехался над ней — теперь она это понимала. Человек, которому она доверила самое сокровенное — свою душу и тело, — предал ее.

По всей кухне валялись осколки, разбитая посуда, были видны красные разводы и красные отпечатки рук, слишком маленьких для взрослого мужчины.