Музыкальный Дом

— Я не хочу эволюционировать, и никогда не хотела. Все, чего я хотела, — это просто любить. Ты боишься этого. Боишься, потому что знаешь: любовь требует самых больших жертв. Вот, что тебя ждет. Вот, что ты видел. Вот, чего ты пытался избежать, оставаясь в стороне от Уилла, пока он жил в твоем доме, а затем продолжил прятаться здесь, — Эбигейл скривилась. — Ты понятия не имеешь, что такое семья, и пытался скопировать ее у моего папы. Жалкое подобие. Как и те убийства, которые ты посвятил ему. Но, так или иначе, тебе придется заплатить, это — твоя судьба, и ты ее страшишься.

Желваки заиграли на его лице, пока Лектер не мигая смотрел на Эбигейл.

— А ты готова заплатить во имя любви?

Не только во имя любви, но и во имя настоящей свободы. После того, как отец отнял весь контроль в ее жизни, впервые она решала все сама, и свобода пьянила, позволяя по-настоящему дышать.

— Да, — она не раздумывала ни секунды.

Ганнибал поджал губы. Ему было настолько больно, что ни о каком самоконтроле уже не шла речь. Его зрачки были расширены до самой радужки, а из носа потекла кровь, он даже не обратил внимания, пытаясь обхватить взором будущее, безмерный поток времени — и, судя по забившейся на лбу вене, ни один не приводил к тому, чего он хотел.

Он протянул руку к ее лицу в нежной, неуверенной ласке, будто не был до конца уверен, что она позволит себя коснуться. Заправив прядь волос за ухо, Ганнибал долго вглядывался в лицо Эбигейл, запоминая каждую ее черту. Его голос прозвучал надтреснуто:

— А ты, Уилл, готов?

Она в шоке распахнула глаза. Нет. Не может быть. Его не было рядом. Но Лектер видел его, как? Боже…

Если Уилл здесь, то это значит только одно. Она умрет. Прямо здесь и сейчас. И Уилл увидит это из будущего, когда коснется ее мертвого тела.

— Вы оба, — Ганнибал с ненавистью, но все еще ласково держал ее лицо, — не оставляете мне выбора.

Щелкнул пистолет где-то за спиной, однако никто из них не обратил на это внимания. Эбигейл широко распахнула глаза, пытаясь понять, что видит Лектер. Сгустки крови с носа стекали по его губам двумя блестящими, неровными полосками. Она судорожно пыталась понять, как это возможно. Она и Уилл — в одном теле?

— Хоббс! Я сказал, в сторону!

Стон вырвался непроизвольно, резким вздохом — лезвие вошло куда-то в живот острой болью. Эбигейл посмотрела вниз и увидела, как обычный кухонный нож скрылся в ее животе по самую рукоять. Красное пятно медленно расплывалось по белой блузе, а в животе почему-то вдруг стало больно и горячо, и Эбигейл вцепилась в Ганнибала изо всех сил. Одной рукой она схватилась за его плечи, пытаясь устоять, а другой — за нож, чтобы остановить его. Нет! Резкий рывок, и перед глазами все помутнело. Ей не хватило сил. Лектер сдвинул нож вбок, раскрывая рану сильнее, и Эбигейл начала бить неконтролируемая дрожь.

— Если ты не выйдешь из нее, ты умрешь вместе с ней, — прошептал Лектер ей на ухо, но она лишь всхлипнула в ответ.

Еще одно резкое, грубое движение ножа внутри, разрывающее внутренности. Она вскрикнула. Земля будто исчезла из-под ног, и она начала заваливаться, окончательно теряясь в пространстве. Верх перепутался с низом, нож выпорхнул из ее живота, и она рухнула на пол. Идея показалась ей отличной, так, по крайней мере, ее перестало шатать. Почему-то резко стало холодно, будто тело Ганнибала и нож в ее животе были единственным теплом, которое ее согревало.

Раздался выстрел. Еще один. Чей-то рык, стон и звук удара тела о что-то деревянное, кажется, сломался стул. Она приоткрыла глаза, будто в замедленной съемке рассматривая, как дрались Джек и Ганнибал. Они двигались как два зверя: отчаянно, жестоко и быстро, не размениваясь на красивый замах или лишний удар. Окровавленный нож валялся на полу рядом, видимо, Кроуфорд выбил его у Лектера из руки.

Ей становилось все холоднее, и она попыталась зажать рану непослушными пальцами. Как ручки у деревянного человечка, неловкие, чужие, она ощущала ими вытекающую из нее воду, будто она всю жизнь была не лучше водяного матраса, и теперь вода просачивалась через прокол.

Было холодно и жарко одновременно. Ледяной пот стекал по лбу и пояснице, сердце билось неровно, и каждый стук отдавался во всем теле и в голове.

Она не хотела умирать. Уж тем более не так, черт возьми. На полу в доме, который Лектер создал, собрал для нее из кусочков ее воспоминаний. Заливая деревянный пол, как свинья. Она думала, что у нее есть еще время: жить, дышать, выбирать, что съесть на завтрак, обед, ужин или перекус. Она еще столько не попробовала, особенно ей советовали коллеги итальянское мороженое. Gelato, кажется? Ей всегда нравился со вкусом манго.

Она еще столько фильмов не посмотрела. Книг не прочла. Не видела столько мест и стран. Она никогда не видела вулканы и северное сияние. Как можно умереть, не прыгнув с тарзанки? Или не покатавшись на лыжах? Глупости, да?

Ей было так страшно, дрожащая паника заняла все ее существо, время утекало сквозь пальцы, и она не могла его остановить. Ни одного мгновения.

Но ведь Уилл с ней. Не каждому так везет, да? Все умирают поодиночке. Николас Бойл. Рендалл Тьер. Пол Крендлер. Ее папа. В последние секунды их жизни они были абсолютно одни. Где-то там, за глазами прятался дух, их бессмертная душа, ловя последние образы из жизни, пока их тело отказывало им. Медленно. И так неудержимо быстро.

Эбигейл видела, как блестит нож от ее крови, как Джек зажимает рану на шее, как Лектер поднимается с колен, разъяренный, по-настоящему, впервые в бешенстве. Это сделали с ним они. Она, Уилл и Джек. Помогли ему снять костюм из человеческой кожи, наверное, ему тоже больно наконец быть полностью собой. Негде спрятаться. Он тоже один, потому что они отказались от него.

Уилл, ты ведь слышишь меня? — подумала Эбигейл, от усталости веки закрывались сами собой. Рука стала такой тяжелой, что уже не в силах была закрывать рану, и упала на пол рядом. Ног она не чувствовала, все ниже груди онемело.

Слышишь, я знаю. Я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Пожалуйста, помни меня, ладно? Я не сделала ничего в этой хреновой жизни, чтобы меня помнили. Не придумала стих, не сочинила книгу, не написала картину. Даже серийный убийца из меня никудышный. Дочь из меня вышла так себе: папе перерезала горло, маме не писала и не звонила уже больше трех месяцев. Из меня хреновый друг. Еще хуже — возлюбленная. Ты запомнишь меня, Уилл? Расскажи обо мне кому-нибудь, пожалуйста. Пусть история получится не ахти, но будет здорово, если я не исчезну из этого мира, будто меня и не было.

Ах да, передай Алане, что она сука. Маме ничего не передавай. И книжки я забыла сдать в библиотеку, но, думаю, тот факт, что меня зарезал Чесапикский Потрошитель, извинит меня. Правда же? Я все равно ведь не собиралась умирать тихо и мирно в постели. В конце концов, он меня не пытал и не ел заживо. Есть, чему радоваться.

Я знаю: ты меня слышишь, Уилл. Ты прослушаешь это позже, как автоответчик. Только для тебя мое будущее — это сейчас. А я осталась в прошлом. Не забывай меня, ладно? Все остальное ерунда, глупости, из которых, думаешь, состоит вся жизнь. Но главное — я тебя очень-очень люблю. Я не жалею ни дня, что мы встретились, узнали друг друга и чуть не трахнулись на хирургическом столе.