Музыканты
Шрифт:
– Как ты меня напугал! Можешь успокоиться - тут только твои деньги.
Но это сообщение отнюдь не успокоило Кальмана, скорее наоборот.
– Господь с тобой! У меня нет таких денег.
– Поищи. Найдутся. Это твой свадебный подарок.
– Я не могу дарить тебе шубку ценою в двадцать тысяч долларов.
– В сорок, милый. Попробуй купить платиновую норку такого качества за двадцать тысяч. А эта не хуже, чем у Греты Гарбо. Я тогда еще поклялась иметь такую же.
– Ты губишь меня!..
– Я тебя спасаю. Ты не понял Америки. Здесь все решает реклама. Нищий Кальман никому не
На рассвете из дверей кальмановского дома вывалились сильно подгулявшие гости. Мужчины в помятых, залитых вином фраках, дамы в не менее пострадавших вечерних туалетах.
– Недурно погуляли!
– заметил один из гостей.
– У европейцев есть чему поучиться.
– Но старик Кальман каков!
– подхватил другой.
– Увел лучшую женщину!..
– Да, - с серьезным видом согласился первый.
– Прежняя жена была не бог весть что, эта - высший класс!..
И, расхохотавшись, разошлись по машинам…
А Верушка оказалась пророком. Шубка сработала. Кальману предложили концертное турне по всей стране. Очнулся Голливуд: Луис Б. Майер, один из шефов крупнейшей студии «Метро Голдвин Майер» приобрел право на постановку «Марицы». Подзабытые оперетты снова вошли в моду. Он даже тряхнул стариной и разразился слабой «Маринкой» о некогда нашумевшей и давно всем надоевшей в Европе Майерлингской трагедии, когда кронпринц Рудольф застрелил свою любовницу баронессу Мари Вечора и покончил самоубийством сам. Но и на это вялое творение усталого духа повалили валом. Америка всегда поклонялась удаче.
ОТКРЫТЫЙ ДОМ
Кальманы зажили на широкую ногу. Таких приемов не бывало даже в цветущие венские дни. За столом сходились мировые знаменитости, князья по происхождению и князья духа: наследный принц Отто Габсбург чокался с писателем-изгнанником Эрихом Марией Ремарком, прославленный режиссер Эрнст Любич спорил с Джорджем Баланчиным, а им ласково внимали маленький Артур Рубинштейн и дылда-княгиня Талейран де Перигор.
Кальман предпочитал этим шумным сборищам занятия с сыном, обнаружившим несомненный музыкальный талант. Чарли доверил отцу великую тайну: он сочинял сонату ко дню рождения мамочки. С рубиновыми от волнения ушами, он играл адажио, когда ворвалась перевозбужденная Верушка в полном параде, то есть почти обнаженная.
– Имре, ты не переодевался?
– Дай нам кончить урок.
– Завтра наиграетесь. Чарли, марш на свою половину!
Сын послушно собрал ноты и вышел.
– Почему такая паника?
– Ты забыл?.. Я пригласила Грету Гарбо.
– Ну и что с того? Мало мы перевидали голливудских див?
– Имрушка, постыдись! Гарбо - не дива. Это великая актриса.
– И великие были, - скучным голосом сказал Кальман.
– Марлен Дитрих, Ингрид Бергман. Бет Девис, кто-то еще.
– Гарбо - это Гарбо. Она никому не чета. И потом - это мой реванш.
– Как - а шубка?..
– Этого мало. Она видела меня продавщицей.
– Вольно ж тебе было!.. Но в Америке никто не стыдится своего прошлого, напротив, гордятся.
–
Звезды экрана. А я не звезда. Я свечусь твоим отраженным светом.– Спасибо. Я довольно тусклый источник.
– Тебе непременно надо испортить мне настроение?
– Такая попытка обречена на провал.
– Да. У меня хватает оптимизма на двоих.
– Даже больше…
– Будь хорошим, Имрушка. Не огорчай меня.
– Сколько народа ты назвала?
Вера расхохоталась:
– Я сказала Грете, что будут только свои. Человек десять от силы. Но ты же знаешь американцев. Съезжаться только начали, а там уже столпотворение. Спускайся поскорее.
– Я что-то не в форме. Спущусь, когда приедет Гарбо.
Вера убежала. Кальман прошел в гардеробную, но перед этим принял лекарство, запив его водой из сифона. Послушал пульс, покачал головой и с неохотой стянул домашнюю куртку.
Он только успел повязать черную бабочку, когда ворвалась крайне возбужденная Вера.
– Имре, немедленно вниз! Пришла Грета!
– Пришла-таки… - промямлил Кальман, натягивая фрак.
– Ты не представляешь, что там было!.. Грета - сущее дитя. Она всему верит. Я сказала, что будут только свои, и она явилась в спортивной юбке и свитере. А тут человек четыреста и драгоценностей на полтонны. Я испугалась, что она удерет. Не тут-то было. Подмигнула мне, усмехнулась и пошла танцевать. Все только на нее и смотрят. Великая женщина! Ну, пошли!
Кальман потащился за женой - сутулый, старый, усталый, с погасшим взором.
Когда они пробирались сквозь плотную массу гостей, Кальман обменивался кое с кем поклонами, порой рукопожатием, но большинству он просто не был знаком.
– Слушай, а кто этот старичок?
– спросила одна из дам своего мужа.
– Я его вроде где-то видела.
– С ума сошла? Это муж хозяйки.
– А кто он такой? Бизнесмен?
– Знаменитый композитор. Кальман.
– Сроду не слыхала.
– Только помалкивай об этом. А то сразу поймут, что ты круглая дура.
Кальман пробрался к танцующим. Грета Гарбо узнала его издали и сразу оставила партнера. Узкая юбка и черный свитер облегали ее, как вторая кожа. Но она выделялась в толпе не только спортивной простотой, а исходящим от нее веем большой личности. Она не смешивалась с окружающими, не была частью целого, она была сама по себе.
– Мой муж, - представила Вера и сгинула.
Грета открытым мужским жестом протянула руку.
– Я воспитывалась на вашей музыке. И вот вы… живой, с теплой рукой и грустными глазами. Это все равно что увидеть Верди, или Грига, или Сальвини.
– Я кажусь таким старым?
– Нет, таким вечным, - улыбнулась Гарбо.
– У вас весело. Но я не люблю американского веселья. Я пришла, чтобы увидеть вас. И увидела.
– Только не уходите, - попросил Кальман.
– Вера так ждала вас, так взволнована вашим приходом.
– Я догадываюсь - почему. Не бойтесь, я ее не разочарую. Ради вас. И потом - мне нравятся люди, которые точно знают, чего хотят. А вы не танцуете?
– Увы… Мальчиком я возомнил себя организатором бала. Я открыл танцы, тут же наступил на подол девочке-партнерше, уронил ее и сам шлепнулся сверху. С тех пор с танцами было покончено.