Мы, аристократы - 4

Когда мы вошли, Гриндевальд отложил газету и, не вставая, поздоровался с нами по-немецки. Малфой ответил ему учтивой фразой на английском языке, я последовал примеру опекуна. Хозяин Нурменгарда - да, именно хозяин, ведь он был осуждён на пожизненное заточение в собственном замке - не мог не знать английского языка, потому что он как-то общался с британскими родственниками и с юным Альбусом во время своего пребывания в Англии. Об его осуждении в прессе писали разное. Одни журналисты утверждали, что его победитель Альбус Дамблдор взял с него непреложный обет не покидать свой замок, другие - что Дамблдор заточил Гриндевальда в нурменгардском застенке, который тот построил для своих врагов. Но если меня это и интересовало, то лишь постольку, поскольку было связано с Дамблдором.

Провожатый представил нас Гриндевальду, не обмолвившись о цели нашего визита. Видимо, весь замок был предупреждён о ней заранее. Хозяин предложил нам сесть, охранник остался стоять.

– Подождите в соседнем кабинете, Вернер, - перевёл артефакт обращённые к охраннику слова Гриндевальда.
– Когда вы понадобитесь, я вас позову.

Когда наш провожатый ушёл, а мы уселись в кресла напротив хозяина, тот обратился к нам уже по-английски:

– Итак, джентльмены, чем я обязан вашему визиту?

Заговорил, разумеется, лорд Малфой.

– Британский попечительский комитет регулярно проверяет, как соблюдаются условия содержания заключённых в местах лишения свободы. Недавно я разбирал бумаги и обнаружил, что в мои обязанности, согласно условиям европейского послевоенного договора, входит также проверка режима вашего заключения. И вот я здесь, герр Гриндевальд.

– Это, безусловно, очень важная деятельность для британцев с их Азкабаном, - насмешливо процедил Гриндевальд. Говорил он по-английски бегло, с жёстким немецким акцентом.

Малфой не стал делать вид, что не понял очевидного намёка в его словах.

– Я не распоряжаюсь Азкабаном и его дементорами, это политика нынешнего Министерства. Я могу только призывать к смягчению режима содержания азкабанских заключённых.

– И это глас вопиющего в пустыне...
– закончил за ним Гриндевальд.

– Можно сказать, что так. Но один я мало что могу противопоставить политике правительства.

– Каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает. Этот милый молодой человек, полагаю, с юных лет приучается действовать на благо вашего правительства?
– Гриндевальд устремил добродушно-насмешливый взгляд на меня.
– Мистер Поттер, даже имя у вас демократичное до умиления - Дик, Том и Гарри, так ведь говорят у вас собирательно о простолюдинах? Как вас, наследника Поттеров, угораздило получить такое простонародное имя?

– На гобеленах я записан как Генри Джеймс Чарльз Поттер, но все называют меня Гарри, - невозмутимо сообщил я.
– Возможно, так звала меня мать, маглокровка с Тупика Прядильщиков. Возможно также, что кому-то было нужно, чтобы я был приучен к простонародному обращению.

Гриндевальд заинтересованно приподнял брови, не убирая с лица добродушной усмешечки.

– Вижу, воспитание лорда Малфоя приносит свои плоды, - одобрительно обронил он.

Мы с опекуном переглянулись, и я не ответил на этот выпад ничего. Усмешка Гриндевальда слегка увяла, а взгляд обострился.

– Герр Гриндевальд, - заговорил я.
– Полагаю, вы видите перед собой двоих британских искателей политической репутации, приехавших сюда ради саморекламы?

– А вы на моём месте увидели бы что-то другое?

– Это очевидный мотив, герр Гриндевальд. Настолько, что он очевиден даже нашему Министру. И это понятный ему мотив - он и сам ничем не побрезгует ради повышения своей репутации. Фадж считает, что моё участие в попечительской деятельности способствует укреплению его позиции в Министерстве, поэтому разрешение на инспекционную поездку в Нурменгард было получено.

– Вы намекаете, что подоплёкой вашего визита является некий неочевидный мотив?
– Гриндевальд больше не усмехался.
– Говорите прямо, я не собираюсь гадать.

– Некоторые вещи плохо поддаются прямой формулировке, да и мотив не всегда бывает единственным, - уклончиво сказал я.
– Допустим, я и один мой хороший знакомый обсуждали цену человеческой ошибки и пришли к неизбежному выводу, что ошибки сильных мира сего стоят гораздо дороже, чем ошибки простых людей. Чем угрожает собственная ошибка кому-то из простолюдинов, на которых вы только что ссылались? Возникнет проблема у него, у его семьи и знакомых - кто-то из них, возможно, даже погибнет, но с точки зрения человечества это весьма и весьма локальная проблема. Но если ошибается, скажем, власть имущий, цена этой ошибки аукается чуть ли не всему человечеству. И в процессе этой дискуссии у нас всплыло ваше имя, ну вы понимаете...

Гриндевальд прекрасно видел мои заруливания, но не проявлял нетерпения. Он сознавал, что рано или поздно мне придётся перейти к сути дела, а мои словесные ухищрения его забавляли. На последней фразе он слегка приподнял брови, отметив тем самым, что мы прибыли на конечный пункт.

– Я еще жив, а молодое поколение уже обсуждает мои ошибки, - с некоторым удовлетворением отозвался он.

– Да, вы и ваши выдающиеся усилия по установлению мирового порядка уже вошли в историю, - подтвердил я.

– И что же вы с вашим хорошим знакомым нашли в моих действиях ошибочного?

– Ну, если не считать того, что мир в принципе беспорядочен... Нет, упорядочивать мир бывает уместно ради него же, но, как известно из истории, люди весьма дорожат своим правом на беспорядок.

– Они называют его свободой, - произнёс Гриндевальд, наклонив голову в знак согласия.

Наши взгляды встретились - словно скрестились клинки.

– Я не считаю, что вы хотели миру зла, - продолжил я.
– Все, кто когда-либо стоял у руля истории, если они в здравом рассудке, хотят миру только блага, как они его понимают. А раз вы не хотели зла, но оно у вас получилось, значит, вы совершили ошибку. Полагаю, тогда вы по молодости недооценили пристрастие мира к беспорядку. Как бы ни были высоки цели, ради которых некто хочет подчинить мир некоему порядку, и как бы ни был хорош этот порядок, мир такого покушения не простит.

– Да, было время, когда мы с Альбусом были молоды и хотели перевернуть весь мир ради общего блага. Мы даже взяли эти слова своим девизом.
– Гриндевальд ностальгически улыбнулся.
– Теперь я перерос все эти детские глупости, но вспоминать приятно... Значит, мистер Поттер, вы хотите поговорить с мной об ошибках сильных мира сего, чтобы в будущем действовать безошибочно?

– Не ошибается только бездельник, поэтому я наверняка наделаю своих ошибок. Но пусть они будут другими - не хочу повторяться. Вы правы, мне хотелось бы услышать о событиях того времени из первых рук, это наверняка окажется весьма поучительным. Люди строят всевозможные домыслы о том, чем вы руководствовались, когда затевали переделку мира, но никто не знает этого лучше, чем вы сами.

Гриндевальд самодовольно усмехнулся.

– В прессе писали, что я мечтал стать властелином мира чуть ли не с пелёнок. Нет, у меня этого и в мыслях не было. Как и все дети, я мечтал не об абстракциях, а о чём-то конкретном, что можно взять в руки и чтобы все сразу увидели, какой я могущественный. Когда мне было лет шесть или семь - сейчас я уже не помню точно - к нам приехала погостить наша британская родственница, Батильда Бэгшот. Двоюродная бабка, если точнее. Весьма умная и образованная дама, видный историк, она считала, что лучший подарок для ребёнка - это книга, поэтому привезла мне в подарок не игрушечный меч и не солдатиков, а сборник английских сказок. Сказки барда Быдла, - с немецкой жёсткостью выговорил он имя сказителя, - так называлась эта книга. Кстати, по-польски быдло - это домашний скот, и сказки, соответственно, были для таких читателей. Они мне совсем не понравились, кроме одной, где говорилось о Дарах Смерти. Там описывались три конкретные вещи, которые берёшь в руки, надеваешь на себя - и все вокруг сразу видят, какой ты могущественный. Шестилетнему мальчугану, каким я был тогда, они чрезвычайно понравились. Вы, мистер Поттер, читали эту сказку?