My December
Шрифт:
Он смотрел прямо перед собой, положив руки на колени. Маленькая снежинка качнулась и выпустила струю мелкого снега. Он летел, подскакивал и, так и не долетев, разбивался о порыв воздуха.
Так и он разбивался, не дождавшись старости. Так и он должен был умереть.
У него больше ничего не будет. Он ничего не получит от жизни.
По словам Марии, которая и рассказала ему обо всем, болезнь начала свое действие год назад. Значит, ему осталось жить каких-то четыре жалких года.
Оказывается, мама пыталась его вылечить. Магазин зелий, который она открыла,
Но все было без толку. Лучшие лекари мира не могли создать то, что победило бы такую страшную болезнь.
— Ленни… — ее пальцы сильно сжимаются на плече. – Ленни…
И маленькие слезы скатываются по щекам.
А он почти слышит, как звери разрывают его грудную клетку, и громкие рыдания вырываются наружу.
Он умрет. И перед этим сойдет с ума.
***
Метка жгла. Нет, она горела, чуть ли не срывая кожу с мясом. Даже холодный воздух не помогал.
И эта боль была слишком сильной, чтобы выдержать.
Он бежал по заснеженной улице. Вообще неизвестно, как он мог это делать, считая с тем, что его обе ноги хромали.
Но он продолжал путь, спотыкаясь о сугробы снега. Периодически падая на холодные тропинки, зарываясь лицом.
Темнота поглощала его, она манила. И всем своим видом показывала, что уйти невозможно. Что спасительной дороги нет.
Вообще ничего нет. Кроме этой маленькой тропки, что вела в Хогсмид. Кроме того, чтобы занести руку над Меткой и перенестись в его родной дом.
Впервые он не хотел оказаться там. Впервые теплые объятия Мэнора не должны были раскрыться перед ним.
Он свернул в сторону, пытаясь ориентироваться без света палочки. Лишнее внимание было не к чему. Особенно если учесть, что сейчас перевалило за полночь.
Он мягко ступил на снежную тропку и понесся вперед. Капюшон ударялся о спину, отлетая назад. И через секунду вновь касался спины.
Один рукав он подкатил, чтобы Метка обдувалась зимним ветром. Однако это ни на мгновение не остудило ее, а еще, казалось, сильнее разогревало изнутри.
И ему эта боль уже приелась. Она была родной, с каждым днем все чаще приходящей.
Она была везде: в теле, в голове, в душе. Казалось, что это было, своего рода, проклятием – вечно испытывать ее.
И он не мог избавиться от чувства, что это только начало. Что все плохое еще впереди.
И главное было действительно впереди – Рождество уже через семь дней.
Гермиона ведь не знала, что именно в тот день он будет вынужден доставить ее в Мэнор и сделать то, что ему приказали. Она ведь думала, что это будет где-то там, в неизвестности.
А это должно было произойти через жалкую неделю, пока все эти ученики будут отмечать Рождество. А он должен будет убивать ее.
Черт возьми.
Как же он ненавидел эту Грейнджер. Этот ее взгляд, этот смех.
Чтобы она подавилась им.
Почему именно он? За что? Разве он в жизни так согрешил?
Почему ему суждено убить в этом возрасте? И не кого-то, а Гермиону. Человека,
которого он так…Он так?..
Он и сам не знал, чем было выражено это “он так…”. Но это “он так” не давало ему сил смириться с тем, что он возьмет такой грех на душу. Не давало сил рассказать все Гермионе. Не давало сил вообще ни на что.
Порой, он хотел побежать к Дамблдору и рассказать все о Волан-де-Морте. Рассказать, что он должен будет убить гриффиндорку в Рождественскую ночь. И старик бы помог ему и решил, что делать.
Вся Англия бы узнала о том, что страшный волшебник жив. Что он еще сзывает своих слуг и заставляет их убивать невинных людей.
И, каждый раз, когда Драко уже собирался подняться по ступенькам к кабинету профессора, он разворачивался, чтобы уйти. Потому что смелости обо всем поведать не хватало. Потому что там, в тусклой комнате Мэнора, лежала его больная мать. Потому что ее и отца могли убить за одну только строчку, которую он донес: “Темный лорд жив”.
И приговором в голову.
Он подошел к маленькому магазинчику, где линия кончалась. Где он мог телепортировать, если бы умел. А все, что он мог сделать сейчас, — занести руку над Меткой.
Если он сделает это, то, может быть, каким-то образом спасет себе жизнь. Потому что придет туда, куда сказал Повелитель. Потому что не ослушается его.
И ничего страшного в этом нет.
Только сердце почти вырывается из груди, а пальцы трясутся. И спина наклоняется, а колени сгибаются.
Как немощный старик. Он не мог шевелиться. Будто что-то захватило его тело, и мысли – это все, что у него осталось.
Он не мог сдвинуться с мертвой точки, стоя около витрины. Тупо глядя в темное окно, будто в нем видел спасение. Будто от этого что-то решалось.
Давай, Драко, наставь руку.
Ну же. Не дури.
И он поднимает запястье на пять сантиметров, еще выше.
Давай! Нет времени ждать.
И через мгновение Метка чуть ли не разрывается, а его тело пропадает в страшном вихре.
Темная мгла говорит: “Привет”. И тусклая гостиная уже двадцать минут отзывается ей слабым писком. А все люди – стоном.
Их было немного: он, мать, отец, тетка и Темный лорд. Они сидели по кругу за большим столом, тупя взгляды. Скрещивая пальцы, чтобы не было видно, как они дрожат. Смыкая зубы, чтобы их стук не разносился по всему залу.
И да, он еле держался, чтобы не упасть в обморок прямо здесь, грохнув со стула.
Он был один. В этом помещении, чувствуя мурашки по рукам.
Его мать была не с ним. Его отец был далеко. А тетя…
Тетя была отдана Волан-де-Морту навсегда. И племянник – это не то, что волновало ее.
И он сидел, опустив подбородок, боясь поднять голову и заглянуть в пустые глаза Темного лорда. А тот спокойно ходил вокруг стола, будто выжидая что-то. Изредка кивая головой.
Он приносил страх, беду. Одним своим видом он заставлял человека терять разум. И сейчас Драко нужно было сидеть в трех шагах от темной фигуры, которая маячила туда-сюда, сюда-туда. Словно специально, растягивая время.