My December
Шрифт:
Этот маленький паршивец явился на собрание. После того, что случилось с его матерью, он нашел в себе силы на это?
Лицемерная скотина.
Мерлин, да как она могла жалеть его, сочувствовать?
Хотя, нет, жалела она, скорее, Нарциссу, а не самого Малфоя.
Как можно быть таким равнодушным, как можно так менять маски? Гермиона видела его потрёпанным и разбитым, слабым. А потом он явился на собрание как ни в чем ни бывало.
Она чувствовала, как от злости голова наливается кровью. Черт! Как же она хотела его ударить!
— И почему же Мистер Малфой не появлялся на
Профессор возмущенно посмотрела в ее сторону, как бы делая намек на то, что вопрос здесь задает она. Обхватила пальцами ручку чашки и сделала несколько глотков.
— До скорого, мисс Грейнджер, — отрезала МакГонагалл, возвращаясь к газете.
Девушка на ватных ногах вышла из кабинета. В ее голове всплывало новое название для книги “Сто способов прикончить Малфоя”.
Отныне она не нарушит ни одно свое правило из-за этого поганого слизеринца. Не сделает ничего, за что можно было бы краснеть перед профессором.
Ненависть отравляла ее сердце. Казалось, оставь ее с Драко в одной комнате, от него и мокрого места не останется.
Бесит.
Что, правда, Гермиона?
Это было слабо сказано.
Ненависть?
Да, именно она. Жгучей струйкой проходя сквозь нее, когда только он появлялся в поле её зрения.
Черт бы побрал этого Малфоя!
Раздавленная, униженная и злая она шагала к Большому залу.
Она дура, самая обычная дура. Та, что позволила эмоциям одержать вверх над разумом, позволила обиде и страху заполонить голову. Она не смогла совладать с собой, забыла о своих собственных проблемах.
Она зациклилась на проблемах Драко Малфоя…
А он? А что он? Просто взял себя в руки и пришел на собрание старост. А она, у которой и не было никакого горя, забыла. Просто забыла. Что в этом такого?
Нет, ничего. Не считая того, что уже второй раз за три дня она позволяет себе не явиться на сборы, организованные МакГонагалл. Не потому, что не хочет. Из-за того лишь, что ее голову заполняют куда более важные мысли, чем какое-то очередное собрание, где будут обсуждать как правильно патрулировать школу.
Мерлин! Неужели она подумала о таком? Подумала, что что-то может быть важнее возложенных на неё обязанностей?
Малфой. А не простое “что-то”.
Ее съедала невероятная ярость за то, что Драко показался ей вчера раздавленным произошедшими событиями, подавленным. И всем его действиям можно дать только одно оправдание – он вымещал всю обиду и горечь. Но теперь Гермиона сомневалась в этом.
Как человек, который действительно был готов припечатать ее к стенке навсегда, смог прийти на собрание, которое проходило всего через полчаса после того? Это что, он привел себя в чувства, пришел в гостиную Слизерина, прочел письмо от профессора и побежал на коллективные сборы?
Неужели так было и это действительно произошло? Неужели он смог так быстро превратиться из неконтролируемого парня в спокойного ученика?
Или же…
Нет, а что, если он настолько ненавидел Грейнджер, что хотел причинить ей вред не из-за случая с его матерью? Он хотел увидеть ее страдания из-за того, что она грязнокровка, и ничего больше. Просто подвернулся удобный случай, и он воспользовался им.
Драко не сделал ей больно, лишь
напугал. Немного припугнул словами, взглядом. Но отпустил в конце.Отпустил же.
Почему? Он понял, что совершает ошибку? Понял, что Гермиона не заслуживает мучений? Или ему просто надоела эта “игра”?
Она склонялась к тому, что он сделал это потому, что она оставалась для него грязнокровкой, каждое прикосновение к которой вызывало ужас у Драко. Но, если рассматривать ситуацию с другой стороны, именно он первый дотронулся до нее. Именно он так напористо прижал её к двери своей ледяной рукой.
Он дотронулся до нее.
Этот жест вызвал непонятные эмоции. Страх, удивление. Но еще Гермиона почувствовала, что ей было приятно. Пусть ладонь Драко была холодной, а этим жестом он лишь прижал ее к двери, она испытала каплю того, что еще никогда не происходило с ней. Как будто даже стало немного приятно от того, что парень находился так близко. Какие глупости…
Сами мысли о том, что Драко мог затронуть то, что еще никому не удавалось, пугали. Раньше никогда она не рассматривала его как парня. Все в нем говорило, что Драко – аристократичная тварь. Трус, подонок.
Кто угодно, но не парень.
Голова Гермионы начинала кружиться, как только она снова вспомнила тот момент, когда тяжелая рука провела по линии ее талии. Пару секунд можно даже подумать, что это было нежное прикосновение, но ровно до того момента, как он впечатал ее в дверь. Пока не смотрел такими голодными, незнакомыми глазами. Пока его дыхание не смешалось со сквозняком, что приходил с улицы, морозил ее ноги.
Палочка.
Гермиона провела пальцами по тому месту, где древко коснулось её. Там был маленький синяк, до того сильно Драко вдавливал палочку тогда.
Гермиона слегка улыбнулась. Пусть Драко и вжимал ее в дверь, пусть угрожал, пусть с силой давил рукой на кости или неприятно проводил палочкой по коже. Пусть. Но он не причинил ей никакого вреда.
Она склонила голову, прикрывая волосами синяк. Если мальчики увидят его, то точно станут задавать вопросы, на которые Гермиона не хотела отвечать.
Посмотрев на часы, она поспешила вниз – оставалось всего двадцать минут до завтрака.
Она почти дошла до выхода, когда услышала знакомые голоса. Обладатели их смеялись, переговаривались между собой и шли довольно громко. Гермиона узнала их.
Медленно развернувшись, она увидела Драко. Он стоял, расправив плечи, держа ровную осанку. Его штаны и рубаха были идеально выглажены, а туфли начищены. Волосы прилизаны. Только пара непослушных волосинок спадала на глаза.
Как всегда. Только глаза красные и пустые.
— О, Грейнджер, — холодная ухмылка коснулась его лица.
Драко сделал это, как делал всегда. С презрением и прохладой. Он смотрел на нее как на простую грязнокровку. Словно вчера ничего не произошло.
— Малфой, — в ответ сказала она.
Ее голова немного склонилась вниз. Волосы закрывали половину лица, и Гермиона нетерпеливо убрала их, заправив за ухо.
— Что, — засмеялась подошедшая Пэнси, — снова забыла на собрание прийти?
Гермиона зло сверкнула глазами, поглядывая на Паркинсон. Кто вообще позволял открывать ей рот?