Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Мы и наши малыши
Шрифт:

Примерно в то же время психолог Джон Боулби готовил к печати свое исследование о главенствующей роли, которую играет связь «мать – дитя» в психологии человека [34] . В первом томе своего труда о привязанности доктор Боулби доказывал, что отношения привязанности между матерью и ребенком возникли у нас давным-давно в ходе эволюции и роднят нас с прочими живыми организмами, размножающимися половым способом [35] . Боулби считал, что тот тип привязанности, который специфичен человеческому виду, также является древним механизмом, что отношения, которые мы можем наблюдать сейчас, возникли у наших предков-гоминидов в период, который он называл «зоной эволюционной адаптированности» [36] . Он предполагал, что связь эта вызывается врожденным стремлением матери защитить своего младенца и что плач или хныканье ребенка подкрепляют эту реакцию. С точки зрения Боулби, свою роль в этом процессе играет и теория запечатления этологов, потому что молодые матери оказываются чрезвычайно восприимчивы к своим младенцам по всем каналам чувственного восприятия, в том числе зрения, обоняния, слуха и особенно осязания. Иными словами, доктор Боулби предполагал, что связь «мать – дитя» выделилась в результате естественного отбора как модель поведения, помогавшая особям посредством привязанности и воспитания своих младенцев успешно размножаться и передавать свои гены. Матери, которые согревали, защищали и кормили своих младенцев, и младенцы, которые вызывали у своих матерей все эти виды поведения своим плачем или улыбкой, в конечном счете имели

более высокие шансы добиться репродуктивного успеха. Взгляды доктора Боулби на феномен привязанности были однозначно эволюционистскими.

34

Любопытное обсуждение того, как видоизменялось представление Боулби о привязанности, см. в Chisolm, 1996.

35

Bowlby, 1969.

36

Под зоной эволюционной адаптированности в наше время понимается период в 1,5 миллиона лет назад, когда от австралопитеков образовались первые представители вида Homo. Концепция зоны эволюционной адаптированности в наше время часто применяется группой психологов-эволюционистов, занимающихся исследованием того, почему мы ведем себя так, а не иначе. Эти ученые полагают, что большую часть нашего поведения можно объяснить, увязав его с эволюционными поведенческими адаптациями, происходившими в плио- и плейстоцене, когда впервые возник наш род (Barkow et al., 1992; Wright, 1994).

Отношения младенца и человека, который о нем заботится, определяемые биологической необходимостью, отличает взаимосвязь на психологическом и эмоциональном уровне (фото Д. Хэтч)

В наше время психологи и биологи-эволюционисты сходятся на том, что для матерей и младенцев привязываться друг к другу, устанавливать связь является естественным поведением, даже потребностью – то есть частью их эволюционной адаптации. Наличие связи видно по тому, что они постоянно находятся рядом, общаются друг с другом и испытывают эмоциональную привязанность. У нашего вида это особенно заметно, потому что дети у нас рождаются весьма зависимыми, нуждающимися в постоянной заботе, защите и обучении. Связь между матерью и младенцем является и частью нашей общей с приматами природы, и неотъемлемой частью и отличительной чертой природы человека.

Связь «мать – дитя» в истории человечества

На протяжении большей части истории человечества и в доисторический период детей сразу же после рождения выкладывали маме на живот. В наше время в большинстве культур это по-прежнему так. Более того, идея после рождения разлучать младенцев с матерями – полнейший новодел; она возникла лишь в последние 90 из по меньшей мере двух миллионов лет истории человеческого вида и лишь в странах Запада. Хотя детей у рожениц в больницах теперь забирают все реже и реже, вплоть до самого недавнего времени это являлось стандартной практикой; и даже сейчас новорожденных вскоре после родов временно забирают у матерей на обследование. Можно было бы сказать, что над теми из нас, кто в рамках западной культуры родились в роддомах и кого после рождения забрали в палату для грудничков, был поставлен эксперимент по прерыванию обычной связи между матерью и ребенком. Вплоть до недавнего времени вопрос о том, давать устанавливаться этой связи или не давать, вообще не стоял и женщина никогда не попадала в ситуацию, где порядок ее взаимоотношений с младенцем ставился бы под сомнение. Откуда же взялась эта практика разлучения?

В 1896 году изобретатель Мартин Куни разработал инкубатор – устройство, задуманное помогать преждевременно рожденным малышам. Куни первым предложил разлучать ребенка с матерью в качестве медицинской процедуры, призванной способствовать его здоровью. Он организовал целое шоу, смесь медицины и циркового представления, в котором собрал сотни недоношенных младенцев (в те времена сделать это было нетрудно, ведь врачи считали, что те и так не выживут), поместил их в инкубаторы и возил по различным выставкам и ярмаркам в Америке и Европе [37] . Матерям их возвращали, только когда они набирали 2,2 кг веса, но до того женщин к ним не подпускали. (Посещать своих малышей он им не разрешал, но давал бесплатные билеты на свои представления.) На фотографии выставки Куни, сделанной в 1915 году в Сан-Франциско, видно кирпичное здание с вывеской во весь фасад: «Инкубаторы с живыми младенцами!» В здании находились ряды крошечных, похожих на микроволновки металлических ящиков, внутри каждого из которых помещался запеленутый младенец. В те времена это выглядело очень современно, гигиенично и стерильно, однако своих матерей эти младенцы и в глаза не видывали.

37

Klaus and Kennell, 1976.

Обустроившись со своей выставкой на острове Кони-Айленд, славившемся развлекательными аттракционами, за несколько десятилетий своей деятельности Мартин Кони выходил тысячи преждевременно рожденных младенцев. Чтобы компенсировать расходы на уход за ними, он продолжал возить их на представления, в том числе на Всемирную выставку в Нью-Йорке на рубеже 1940-х. Изобретение Куни оказалось настолько успешным, что его взяли на вооружение по всей стране, построив при больницах палаты для недоношенных. И даже более того – практика эта стала обычным делом, в том числе и для нормальных новорожденных. Считалось, что быть разлученным с мамой и помещенным в инкубатор под наблюдением медсестер полезнее для здоровья малыша, чем оставаться с матерью.

Проблема привязанности возникла примерно тогда же, когда рожать в больнице стало модным. В конце XIX – начале XX века женщины в западных странах, чтобы сократить материнскую и детскую смертность, начали регулярно рожать в больницах. Для полностью доношенных младенцев переход от домашних к больничным родам оказался как подарком, так и проклятьем. С одной стороны, благодаря тому что врачи получили возможность контролировать кровотечение и заражения, материнская и детская смертность резко снизилась. С другой стороны, беременность и роды стали частью медицинской модели, то есть их теперь воспринимали как болезнь, требующую лечения, а не как естественный процесс. В результате решения теперь принимал медицинский истеблишмент, а не сами матери. Обычно женщин помещали в палатах рядом с кроваткой малыша, но с течением времени в больницах разразилась эпидемия инфекционных заболеваний, в особенности сепсиса. В качестве меры предосторожности врачи стали даже полностью доношенных младенцев разлучать с матерями и помещать в палаты для грудничков. Матерям удавалось лишь мельком увидеть своего малыша при рождении – при условии, что женщина при этом находилась в сознании и не под общим наркозом, – после чего младенца быстро уносили в палату для грудничков. Там младенцы находились в обогреваемых яслях под надзором медсестер, но при этом не получали почти никакого физического контакта. Врачи считали, что для младенцев это наиболее безопасная практика. Руководствуясь соображениями безопасности для здоровья, врачи и персонал больниц также контролировали и процесс родов; мысль об «установлении привязанности» и том, что из этого следует, им даже в голову не приходила. Плановые больничные роды включали в себя правило, по которому грудничков из общей палаты возвращали матерям часов через 12 после родов, а затем – только по расписанию, для кормления.

В 1960-х годах процесс проведения родов в странах Запада стал постепенно революционизироваться. Под влиянием теории привязанности Джона Боулби и опытов на младенцах макак Гарри Харлоу врачи начали осознавать важность физического контакта для установления связи и младенцев перестали в обязательном порядке забирать в палаты для грудничков. Феминизм 1970-х, способствовавший реализации женщинами своих желаний, продвинул эту революцию еще на шаг дальше, оказав поддержку тем медсестрам и матерям, которые требовали вернуть мать и отца в жизнь новорожденного. В 1976 году два акушера, Маршалл Клаус и Джон Кеннел, на основе проведенных ими исследований выдвинули гипотезу о наличии во взаимоотношениях матери и ребенка решающего – и ограниченного по времени – начального послеродового этапа установления привязанности. Они обнаружили, что недоношенные дети чаще становятся жертвами насилия и хуже набирают вес; Клаус

и Кеннел предположили, что, поскольку те родились преждевременно, были забраны у своих матерей и изолированы в палатах для грудничков, у них случился разрыв в нормальных отношениях «мать – дитя». Исследователи обнаружили, что хотя недоношенными рождаются только 7-8 % всех младенцев, среди избиваемых детей доля преждевременно рожденных составляла от 25 % до 41 %. Они высказали догадку, что к тому моменту, как этих детей вернули родителям, они уже пропустили решающий этап для установления привязанности и что вследствие этого у этих пар «мать – дитя» отсутствовала базовая позитивная связь, обеспечивавшая им здоровый эмоциональный и физический контакт. Клаус и Кеннел также оценили, сколько времени проводили разные женщины со своими новорожденными, и обнаружили, что те из них, кто после родов имели ранний контакт (в первые минуты или часы) с младенцем, при последующих осмотрах педиатра вели себя внимательнее по отношению к своим малышам и больше с ними взаимодействовали [38] . Критики отмечали, что характер поведения на осмотре педиатра едва ли может служить объективной мерой силы привязанности матери к своему младенцу [39] . Однако исследование Клауса и Кеннела подчеркнуло потребность младенца во взаимодействии с матерью сразу после родов или пребывании с нею в противоположность изоляции в палате для грудничков [40] .

38

Kennell et al., 1975; Klaus and Kennell, 1976; Hales et al., 1977. Разница в поведении также наблюдалась у женщин из Гватемалы. Матери, испытавшие ранний контакт со своими младенцами, во время осмотра педиатра чаще смотрели малышу в глаза, больше утешали его и трогали.

39

Lamb, 1982; Lamb and Hwang, 1982; Goldberg, 1983; Trevathan, 1987.

40

Klaus and Kennell, 1976; Klaus and Kennell, 1976; Lamb and Hwang, 1982.

В 1978 году даже руководство консервативно настроенной Американской медицинской ассоциации объявило, что их официальная программа в отношении матерей и новорожденных ставит своей целью установление связи «мать – дитя» и что способствование этому является важным компонентом процесса родов [41] . В роддомах теперь признают, что связь эта действительно устанавливается сразу после родов и что медицинскую помощь младенцам можно осуществлять, не отрывая их от матерей. В результате использование совместных палат, где мамы и их малыши находятся вместе, теперь зачастую становится частью медицинской модели беременности и родов. Идея, что матери – и отцы – должны установить со своим ребенком узы привязанности как можно скорее после его появления на свет, теперь повсеместно принимается нашей культурой и одобряется медиками. Спустя примерно девять десятилетий, в течение которых эти узы игнорировались, отрицались, разрушались и «научно» пересматривались, западная культура наконец вернулась к восприятию матери и ребенка как естественной пары.

41

Trevathan, 1987.

Узы, которых нет?

Упомянутая революция основана на убежденности в том, что привязанность между матерью и младенцем возникает сразу же после родов и что эта связь жизненно необходима для их нормального психологического развития. Как именно развивается эта связь или как вообще она возникает, нам неизвестно. Однако все – начиная от родителей и заканчивая врачами – усвоили выводы ученых-этологов и теперь уверены, что эта связь существует и она важна, и, подобно тому, как это происходит у некоторых других видов, она обязана устанавливаться в некий ограниченный промежуток времени после родов. Люди на Западе перешли от «научно обоснованной» уверенности в том, что, если позволить новорожденным контактировать с матерями, те заразят их бактериями (что послужило поводом забирать их и держать в отдельных палатах), к другому «научно обоснованному» убеждению – в том, что, если детям не давать сразу же после родов контактировать с матерью, это нанесет им – и их матерям – психологический и эмоциональный вред. Но существует ли на самом деле у людей этот биологически обусловленный период для установления связи?

Клинически доказано, что у крыс, коз и овец в процессе родов происходят гормональные изменения, провоцирующие их на материнское поведение. Никто не отрицает, что в организме женщины в процессе схваток и родов также происходят гормональные изменения. Во время беременности в крови женщины высок уровень циркулирующего прогестерона, так называемого гормона беременности, который вырабатывается сначала яичниками, а затем плацентой. На последних неделях беременности в ее крови растет уровень эстрогена, а высокий уровень эстрогена незадолго перед родами провоцирует выброс окситоцина и простагландинов. Уровень эстрогена и прогестерона после родов резко падает, а пролактина, сигналом к выработке которого служит сначала падение уровня эстрогена, а затем стимуляция сосков, растет [42] . Пролактин и окситоцин оба играют роль в процессе лактации, и пока женщина продолжает кормить грудью, их содержание в крови остается высоким. И хотя по этому описанию кажется, что гормональный фон женщины зашкаливает и с организмом ее в процессе родов с очевидностью происходят разительные физиологические изменения, никаких доказательств того, что какое-либо из этих изменений, как у грызунов, провоцирует у нее специфически материнское поведение, нет. Ученые кололи матерей шприцами, мучили анализами, наблюдали за ними и осматривали, но так и не нашли никакой прямой взаимосвязи между каким-либо конкретным гормоном и стремлением к материнскому поведению.

42

Lamb and Hwang, 1982; Warren and Shortle, 1990.

Учитывая, что люди – это приматы, а не грызуны, отсутствие у нас специального гормона материнства не представляется таким уж странным. Исследования макак показали, что выращенные, но хорошо приспособленные к неволе взрослые самки готовы в любой момент принять новорожденного детеныша, то есть начать о нем заботиться; для проявления соответствующего материнского поведения им не обязательно проходить через связанные с родами гормональные и физиологические изменения [43] . Даже те самки, которые никогда не были беременны, хотя и испытывают первое время некоторую неловкость от того, что им вручили незнакомого детеныша, через какое-то время берут над ним шефство. Сотрудники Калифорнийского центра исследования приматов при Калифорнийском университете в Дэвисе годами пользовались этой врожденной поведенческой гибкостью обезьян-самок, чтобы облегчить себе задачу ухода за ними; они регулярно забирали часть детенышей, рождавшихся в вольерах, и меняли их на тех, кто появлялся на свет у самок, которых содержали неподалеку в клетках. Целью этого приема, названного ими «перекрестным воспитанием», было ограничение родственного спаривания – часть младенцев перемещали из одной группы в другую, как если бы они были уже взрослыми обезьянами, готовыми к переселению. Процент детенышей, успешно принятых приемными матерями, был высок; примерно 85 % самок в конце концов принимали чужого младенца и растили его как собственного [44] . Однако ученые обнаружили, что для успешной подмены существует некий решающий промежуток времени длиной в несколько недель. Как только мать узнает своего детеныша и привязывается к нему, ее уже не обманешь, подложив ей чужого. Так что, хотя макаки и привязываются к своим малышам и сила их привязанности ими неоднократно демонстрировалась, связь эта не обязательно мгновенна или гормонально запрограммирована на запечатление одного конкретного младенца [45] . Отнюдь: насколько можно судить, привязанность эта устанавливается постепенно в ходе разнообразных видов общения, привязывающих мать к ребенку и наоборот.

43

Lamb and Hwang, 1982; Warren and Shortle, 1990.

44

Smith, 1986.

45

Holman and Goy, 1979.

Поделиться с друзьями: