Мы с тобой. Дневник любви

Я человека в ней нахожу такого, какого я впервые увидал и открыл. И оттого, когда смотрю в её лицо, то мне бывает очень хорошо: смотришь и не насмотришься.

Мне захотелось тоже поднести ей от себя какой-нибудь дар, и я сказал ей, что скоро настанет голодное время и тогда я ей отдам свой последний кусок хлеба.

Она даже бровью своей не повела:

— Последний кусок хлеба?

Мне казалось — так много, а ей было так мало: «хлеба?»

Разве тут докажешь что-нибудь хлебом? И я понял, и стал выше, и начал любить высоту.

Она готова любить меня, но ждёт в себе решительного слова. Намекнула мне, что её смущают мои возможности, то есть моё положение, имя, даже и обстановка, квартира и, особенно... люстра.

Эта прекрасная люстра вообще у нас стала символом соблазняющего благополучия.

Настоящим писателем я стал только теперь, потому что я впервые узнал, для чего я писал. Другие писатели пишут для славы, я писал для любви.

Моя любовь к ней есть во мне такое лучшее, какое я в себе и не знал. Я даже в романах о такой любви не читал, о существовании такой женщины не подозревал. Меня поразило сегодня, что всё, перечитанное ею в дневниках, она так помнит, будто сама пережила.

Я ей высказал это, а она мне:

— Вижу, как всякую мелочь вы во мне хотите возвеличить.

Спрашивает:

— Любите?

Отвечаю:

— Люблю!

Знаю, — говорит, — что любите. Это больше, чем я заслужила. А я вам сказать так не могу. Со мной происходит небывалое, и нет человека, кто мне был бы так близок и кому бы я так открывалась, как вам. Но я всё-таки не могу так сказать: «Люблю». Ведь у меня долги! А если я люблю, то долги тем самым оплачены и отпадают. Сейчас — я вся ещё в долгах. Значит — не люблю? — закончила она нерешительно вопросом.

Беда с Аксюшей: влюблена! Очень, очень её жалею, но, слава Богу, В. помогла её успокоить. И к этому в тот же день ещё Клавдия Борисовна звонит — хочет возвратиться и работать у меня. Не хватает Павловны — вот болото!

У Аксюши любовь на высокой снежной горе, а они там внизу — и тоже называют это любовью. И она сходит к ним в долину, она идёт к ним, и они её встречают словами: «Люблю — люблю!» И Аксюша плачет.

Так бывает, снег от тепла ручьями в долину бежит и журчит, а у женщины это любовь её расходится слезами.

Ей Аксюша никогда любовь ко мне не простит. Аксюша теперь думает, что сберегла себя из-за Павловны. Тогда из-за чего же она, Аксюша, береглась? Вот за свою ошибку она и не простит В. И тоже Клавдия Борисовна никогда не простит В. за то, что сама упустила. А уж если сорвётся Павловна — и всё это на В.!

Она встретила своего друга Птицына, рассказала ему о наших отношениях и предстоящих трудностях. На это он сказал ей о трудностях, что это хорошо: «Трудности покажут, настоящий ли он, ваш М. М., человек».

Неужели теперь из всего моего хаоса сложится настоящий человек? Есть ли он во мне?.. Вот этого-то она и боится, и ей временами так трудно!

Доведу любовь свою до конца и найду в конце её начало бесконечной любви переходящих друг в друга людей. Пусть наши потомки знают, какие родники таились в эту эпоху под скалами зла и насилия. Это и есть дело современного писателя...

24 февраля.

Если б не умер Олег, то она вывела бы его в жизнь и для того применила бы силу женского лукавства. (Это мой домысел.) Мне же она хочет обязаться этим лукавством никогда в отношении меня не пользоваться.

Я этот подарок принял с радостью, потому что своё чувство должно быть совершенно свободным... Отсутствие посторонней силы (лукавства) расширяет границы возможностей своего «люблю».

25 февраля.

Есть в человеке момент бескорыстия, когда открывается в любви неведомая сила, и с этой силой какой-то страсти бесстрастной почти всегда всего добиваются от возлюбленной. В наше время богиню Венеру оплевали и её именем называют гнуснейшие вещи.

Раз допущено и в самой ничтожной доле между нами то, о чём не пишут, то мысленно можно допустить, что как-нибудь случится и дойдёт до конца. И не зарекайся! Не зарекайся! И пусть!.. Но при одном непременном условии: нужно, чтобы она оставалась и после этого неизменно прекрасной невестой моей, какую ждал я всю жизнь, стоя голыми ногами на раскалённом железе, какую встретил и какую хочу сохранить в себе до конца.

Тогда можно всё допускать, но не думать, не достигать. И первое — самое первое: не по себе равняться, а по ней... Надо быть более осторожным и больше беречь сено от огня. Для того беречь, чтобы больше, больше, больше было у нас неодетой весны.

Это был не стыд, а мужская оторопь перед тем, как надо разбудить спящую красавицу.

Всё происходит так, будто мы были на горной высоте и постепенно в течение месяца спускались в долину. И когда мы сошли в долину, где уже всё цвело, ни малейших укоров совести у нас не было. Вокруг всё было прекрасно, а прошлое — это снежные вершины — они сияли над нами! И по всему было похоже, как они переходили от весны света к воде и потом неодетый лес одевался.

Неужели в любви моей к женщине всю жизнь была у меня одна только неодетая весна?

Глава 9 Запрещённая комната

То ли голова у меня болела, то ли она мудрит или умалчивает о чём-то по своему праву... В душе стало темнеть, и всё нажитое прекрасное закрылось, и связь моя потерялась до того, хоть плачь! С упрёком в душе я обращался к ней в молчаньи:

— Как, милая, ты не можешь понять, что я не святой, как Олег, я как всякий человек — дай ему тысячу комнат и запрети только одну — и он непременно идёт в запрещённую. Что же мне делать теперь, как дальше жить при запрещённой комнате? Путь Олега был отойти, отречься. И этим всё кончилось: она осталась в суёте жизни, он погрузился в творчество и умер святым.

— А вы, — спросила она, — как бы вы поступили?

Я молчал. Но не я ли сам тогда подошёл, когда она работала, и сказал так простосердечно: — Мне же ничего от вас не нужно, будьте сами по себе, я — сам по себе, и мы будем просто счастливы только потому, что двое вместе.

А женщина в существе своём высшем только и ждёт этого, и так понятно, что мои слова привлекли её, и странно, через это именно продвинулось сближение до запрещённой комнаты.

Так неужели же мне предстоит признать себя слабее Олега и уступить мёртвому господство, а себе быть «при ней» и повторять судьбу её несчастного мужа? Нет! Я чувствую в себе всякую силу и только не знаю, как вернее её применить. У меня и теперь возникает сомнение в правильности пути Олега: не слабость ли это, просто уйти от соблазна? Не сильнее ли тот, кто должен взять, значит, подвергнуться величайшему риску, значит, выпить весь горький сосуд и в то же время звезду сохранить? И ты, Михаил, не думай, что обойдёшь вопрос и спасёшься работой... «Вот я, бери, если хочешь, но только уж я посмотрю на тебя и тебя проверю насквозь и узнаю, какой ты настоящий...»