Мы с тобой. Дневник любви
Шрифт:
— А личность?
— Личность отвечает лишь перед Богом, и если человек твёрд и «ответ» его перед совестью не лукавый, то он может повлиять и на всех, и тогда, может быть, люди не будут убивать и не будут есть убитое.
Что это, шутка у неё или всерьёз? — сказать трудно. Она всегда как будто шутит, и в то же время... Иные ответы её в вопросе отношения личности к обществу кажутся на первый взгляд даже циничными в смысле равнодушия к жизни общества; но стоит ввести кроме личности и общества третье понятие — Бог, как вся её «пассивность» исчезает, тогда оказывается, что отношения личности к обществу должны быть просто любовными,
Не делаю ли я ошибку, заменяя текущее время жизни работой над «Былиной»? Быть может, вслед за находкой надо было бы и писать об этом? А то не вышло бы потом так, что и вовсе не захочется «зерцало в гадании», если станешь «лицом к лицу»?
Сейчас у нас устанавливается во всех отношениях такое равновесие, что забота остаётся лишь о том, как бы оно чем-нибудь не нарушилось... В беспредельно широкой этой душе я утонул, как в море, и пусть там где-то на берегу люди оплакивают меня как погибшего — сетования их для меня непонятны и чужды.
Сегодня предельный срок нашего ожидания. Чувствую по особенным небывалым приступам нежности её, что ребёнку нашему быть. Неразумно, бессмысленно и жестоко с моей стороны, но если бы я тогда воздержался, то не было бы и любви...
Ночной разговор.
— Что мне делать с собой, если ты умрёшь, я не знаю. Очень странно об этом думать.
— А если я умру, ты что — бросишь писать?
— Не знаю, мысль моя исходит из любви к тебе, через тебя: если ты исчезнешь, то, может быть, самое желание быть исчезнет.
— И тогда?
— Тогда, вероятно, я тоже умру.
Поэзия и любовь — это явление таланта; ни поэзию, ни любовь нельзя делать собственностью. Непременно у человека, создавшего себе в поэзии и любви фетиш, является драма, которая была в любви у Хозе (Кармен), в поэзии у Блока (Прекрасная Дама). Словом, талант — это путь, но не сущность. Подмена её фетишем порождает собственность, а собственность всегда разрешается драмой. В этом случае и на смерть можно так посмотреть.
В дневнике 1941 года он запишет: «Мудрость жизни состоит в том, чтобы приучить себя к мысли о необходимости расстаться со всем, чем обладаешь, и даже с собственной жизнью. Всё, чего страстно хочется, то вечно, а что собственное, то смертно».
Снова в Тяжине. Солнечный день. На земле много разноцветных листьев, но деревья все зелёные. Ходили за грибами и набрали белых. Вечером взошла полная луна. Перед сном были у берёзки. Я думал о том, что пусть сейчас в движении нашем скорость ещё невелика — этим смущаться не надо: мы остановиться не можем — это раз, второе, что, рано ли, поздно ли, наш ручей прибежит в океан.
...Я просил ещё укрепления своей связи со всем Целым умершего прошедшего люда, просил в настоящем тех встреч, в которых по человеку встречаются со Всемчеловеком. Ещё просил о свете на том тёмном пути, когда люди прощаются с жизнью, чтобы страшный для всех конец мне преобразился в радость. Я молился, как молятся настоящие христиане, и знал, что всё это пришло ко мне через Л., и не страшился. Пусть через Л., но она ведь со мной! А если бы ушла, то душа её со мной навсегда.
Вечером
были в клубе, слушали доклад «Международное положение», и понял перемену ориентации от «благополучия» к «судьбе».Только у робкого или мужественного человека судьба сказывается по-разному. У деятельного человека судьба побуждает к деятельности, а у робкого — судьба в утешение, у ленивого — в оправдание.
Вот было, в кухне завизжала собачка, а я лежал ещё в постели.
—Что же делается с собакой, — сказал я, — надо посмотреть, не защемило ли её, не умерла бы от чего?
— Не ходи, милый, — сказала Л. (ей очень не хотелось вылезать из тёплой постели), — ну, умрёт, — значит, судьба...
Мне тоже не хотелось, но, услыхав такую «судьбу», я вскочил и побежал скорее, вопреки той «судьбе», скорее, скорей собачку спасать! И я её спас, и моя живая судьба победила «судьбу» моего ленивого друга.
Октябрь.
Птицын спросил Л.:
— Знает ли М. М., с кем он имеет дело, какая вы?
Мне уже давно кажется, будто я не совсем её знаю, а только узнаю. Вчера я спросил Птицына:
— За что вы любите В. Д.?
— За её чисто мужской ум, — ответил он и в свою очередь спросил меня, за что я её люблю?
— За чистую женственность, — ответил я. Мы оба были правы: она одинаково могла бы быть и профессором, и духовной воспитательницей. Но ум её был не занят, и сердце не находило ответа.
Так бывает, и, наверно, в древности от женщин в таких состояниях рождались пророки. А когда ум у женщины определился в университет, то стал ограниченным умом определённого факультета; отсюда пророков нечего ждать!
Надо помнить на каждый день независимо от того, хорошо тебе или плохо, что люди нашей страны живут тяжело и выносят невыносимое.
— Почему это. Л., — спросил я, — сегодня я чуть-чуть нездоров и вот ты уже меня больше любишь, и я знаю по себе, что, заболей ты телом своим, и я сейчас же заболею любовью к тебе. Почему при несчастье с другом любовь усиливается?
— Потому, — ответила она, — что в несчастьях мы делаемся ближе к Богу, а это и значит любовь.
Почти каждый день я думаю о нашей встрече как чуде, потому что я не мог ранее предполагать существование подобных людей и подобного глубокого сходства Двух.
Не могу жить в городе безвыездно! Решено завтра ехать искать дачу под Звенигородом.
Ездили и ничего не нашли. Николина Гора — это дача делового человека, Дунино — дача человека вольного.
Мир в неслыханном горе. Глядя со стороны на жизнь, теперь всякий просто глазами видит её бессмысленность. А изнутри каждый для себя на что-то надеется и, проводив с печалью один день, на другое утро встаёт и шепчет: «Хоть день, да мой».
Так показывается извне бессмысленно-вековечное родовое движение человека — полная тьма. И только если глядеть с закрытыми глазами внутрь тьмы, показывается непрерывная цепь полных смысла жизненных вспышек: это мы, люди, как личности, вспыхиваем, передавая свет жизни друг другу.