My Ultimate Winter Playlist or Let's Do It

Ребята расспрашивали его о спектакле, Том подшучивал над тем, что BBC сейчас кусают локти, думая над тем, как бы они сократили бюджет «Пустой короны», если бы отдали роль Камбербэтчу, а не Уишоу, Амели интересовалась, как мне достались украшения, которые я гордо демонстрировала на Берлинале, но светская беседа не клеилась.

– Да, что с вами такое? – не вытерпел Том. Его доконало то, как мы синхронно колупали каждый свою панна-котту, и не реагировали на его шутки по поводу настроения.

– Ничего, - ответил Бенедикт.

– Теперь я буду знать, как это называется, спасибо, - буркнула я. Это были первые слова, которые я сказала ему за вечер, и первое сложное предложение за два дня, что ж Хиддлстон может собой гордиться, целительный эффект шоковой терапии на лицо.

– А как ты предпочитаешь это называть? – Бенедикт повернулся ко мне, пылая от возмущения, я ответила ему холодным отрешенным взглядом. Меня это не задевает, я всего лишь высказываю свое мнение. Я спокойна и несокрушима, как… - Представляешь, Том, она бросила меня посреди вечеринки в Грюневальде, а сама пошла с каким-то стариком с замашками последнего немецкого кайзера…как его *так же, как и его, - ехидно заметила про себя я* … не важно. Целый вечер мило флиртовала с ним и щебетала на немецком, а мне пришлось довольствоваться обществом ее бывшего…

– Он мне не бывший, - выпалила я, невозмутимость дала трещину.

– …который, похоже, единственный в этом сборище образован настолько, чтобы понимать английский.

– Да ты хам, друг мой. И жуткий ревнивец. Понимаешь, как смешно звучат твои обвинения? Если бы тебя интересовало что-то, кроме сострадания к собственной персоне, ты бы одернул меня и попросил говорить на английском. Извини, что увлеклась и начала отвечать на том языке, на котором со мной заговорили, - к своему стыду уже и не помнила, когда мы с Вильгельмом перешли на язык Гете. Микроприступ раскаяния слегка остудил меня и удержал от более колких замечаний.

– Как просто, извини. Ты пришла со мной и просто не имела права бросать меня. Ты же моя девушка, в конце концов!

– Я-я-я! – снова взорвалось во мне возмущение. – Послушай себя! Одни притяжательные местоимения. А твоя девушка имеет право на шаг влево и вправо, на ошибку, может расслабиться или это не прописано в акте купли-продажи? – еле сдерживалась я, чтобы не кричать. Перевела дыхание, взглянула на ошарашенного Бенедикта. Неужели дошло? И фыркнула, - моя, - скомкала салфетку, посмотрела на взволнованные лица Амели и Тома, улыбнулась им.
– Извините за испорченный вечер, ребята.

«Знала же, что это плохая идея», - корила себя я, выходя из ресторана. Терпеть не могу драму, искренне сожалею, что от ближайших столиков не скрылись наши конфликты, несмотря на спокойный тон, они могли расслышать обрывки разговора. Я спокойно встала, прошла мимо метрдотеля, похвалила кухню, забрала пальто и, только выйдя на улицу, позволила себе ускорить шаг, по дороге набирая такси. Мне тут же пообещали машину, но придется вернуться на пару десятков спринтерских метров назад ко входу в ресторан.

Авто подъехало как раз тогда, когда в дверях показался Бенедикт. Я вспомнила практику с захлопыванием дверей прямо перед источником раздражения, быстро юркнула на сиденье, но шарф зацепился за стеклоподъемник, и мне пришлось отцеплять петли любимой вещи ценой утраты драгоценных секунд. Когда я схватилась за ручку, чтобы хлопнуть дверцей, она оказала сопротивление. Я подняла взгляд и увидела его руку на стойке двери.

– Возьмете еще одного пассажира? – обратился он к водителю.

Тот пожал плечами, ему-то было ровным счетом по барабану, но для приличия он выдал:

– Если дама не против.

Дама гневным взглядом смерила напросившегося попутчика и уселась в противоположному углу. В такие моменты я ненавижу медлительность лондонских кэбов. Надеюсь, добродушному водителю аукнется наша радость с заднего сиденья.

***

Прикусить губу и с сосредоточенностью пятилетнего ребенка заплетать бахрому на шарфе в косички, когда рядом со мной сидит человек, которому я в приступе гнева наговорила кучу гадостей – в этом вся я. Да, он трижды заслужил, но я не могу так. Я чувствую себя виноватой в том, что он злится, в том, что он обижен. Глупо, да? А еще я жутко зла. А еще я терпеть не могу быть чересчур эмоциональной, это выбивает почву из-под ног. А еще…

– Хеллс, - он первым нарушил тишину. Я вжала голову в плечи, будто он не позвал меня по имени, а ударил, и продолжила с двойным усердием заплетать шарф. Я должна успокоиться прежде, чем смогу повернуться к нему, посмотреть в глаза и спокойно продолжить разговор, что уже который раз превращается в катастрофу.

Он взял мои руки в свою и повторил попытку:

– Скажи же что-нибудь.

Я закусила нижнюю губу так, что она превратилась в белую линию, и посмотрела на Бенедикта, как смотрит ребенок, сделавший шалость, и не знает, накажут ли его или только пожурят. Испуг и надежда.

– Привет, - выдала я с полувопросительной интонацией. Подходит ли это под понятие «Что-нибудь»?

Он улыбнулся, его напряженные черты лица потеплели, сгреб меня в объятия, я не сопротивлялась, уткнулась носом в его воротник, закрыла глаза и попыталась расслабиться, но меня словно озноб бил. Бенедикт почувствовал, как я вся дрожу, и прижал к себе еще сильнее. Наверное, сейчас мне бы поставили диагноз паническая атака, и были правы, если бы я верила во все психологические заключения. Я пыталась унять дрожь размеренным глубоким дыханием, вдыханием его тепла, отстраненными мыслями. Черт, да если бы это помогло избавиться от снедающей меня мысли, то я хоть сейчас встала и спела бы «Звездно-полосатый флаг» или «Боже, храни королеву». Всегда была политически-равнодушна и считала древнеримское «Где хорошо, там и родина» самой ценной политологической мыслью за всю историю науки.

– Может, поделишься со мной, что с тобой происходит? – спросил Бенедикт, я ощущала, как голос вибрацией зарождается где-то в легких, но до осмысливания слов у меня не доходило. Слушать потоки воздуха, ощущать голос, забыть о смыслах, успокаивает. Но он не сдавался, - Прости меня, ты права, я слишком бурно реагировал на простые, обыденные вещи, был зациклен на себе. Прости, не знаю, что на меня находит, когда я вижу твои улыбки, обращенные к другому. Разумом я понимаю то, что ты сказала мне тогда на Потсдамплатц, но… Прости меня, душа моя.

– Я не душечка, - вскрикнула я, будто меня ранило нерасслышанное слово. – Перестань употреблять притяжательные местоимения, - дрожь, паника, а с ними и возмущение вернулись.

– Да что с тобой? – в который раз за вечер спросил он. На этот раз его лицо выражало не только обеспокоенность, но и беспомощность. Он видел мое состояние и понимал, что один неосторожный шаг, и я взорвусь. Он хотел помочь, но, не зная причины, был так же беспомощен, как я, пытаясь совладать с собой. – Объясни, что с тобой происходит, пожалуйста, - взмолился он.