Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
— Не может быть, чтобы уходили в Карелию, — пожимая плечами, сказал Инари. — Мы должны установить Советскую власть по всей Похьяла — на вечные времена. Не может быть. Я пойду сейчас же поговорю с Коскиненом. — И он встал из-за стола и стал наматывать шарф на шею.
«Это, наверно, Коскинен решил после разговора с тем незнакомцем, — вспомнил Лундстрем встречу на улице, когда он шел улаживать недоразумение с обмундированием. — Это и мне, значит, нужно будет уйти из Суоми. — И сердце его сжалось тоской. — Как же я буду там жить? Я знаю только один финский язык».
У него мелькнула надежда, что, может быть, переводят
В Советской России Инари уже бывал.
Он хорошо ее знает, но он мечтал последние месяцы, мечтал о Советской Суоми.
И вот надо уходить, даже без битв, после таких стремительных побед, без поражений, попросту сматывать удочки…
Он сжал кулаки и почти побежал к дому, где сейчас помещался партизанский штаб. Лундстрем отстал от него. Он остановился погреть руки у костра.
Молодые партизаны толпились вокруг костра.
Кофе был уже готов, но никто, никакой хозяин, никакая харчевня не могли запасти столько чашек разом.
Никогда от сотворения мира в Куолаярви не было одновременно столько людей, как сейчас. Где здесь напасти на всех кофейные чашки! И ребята, красные партизаны, боевые лесорубы хлебали кофе из чашек, из жестяных обжигающих рот кружек, из плошек, тарелок, кувшинчиков, мисочек, тарелочек.
Густой пар подымался от вкусного варева.
Здесь, за Полярным кругом, в холодный февральский день, радуясь, пили ребята чудный горячий нежный напиток.
Лундстрем горячо стал объяснять ребятам, что с оружием надо обращаться умело, напрасно не разбирать и не собирать, особенно если рядом нет знающего человека. А потом надо изучать всерьез винтовку и военное дело.
— Вот один партизан, Вайсонен, возился со своей винтовкой и, не умея владеть ею, двумя выстрелами ранил товарища Сара и себя!
— Опасно?
— Один ранен опасно, другой легко. Товарищи, будьте внимательны и осторожны.
И начался разговор о Вайсонене и Сара, об оружии и о девушках, которые нас любят.
Когда Лундстрем вошел в комнату, разговор Инари и Коскинена был уже в полном разгаре. Взглянув на возбужденное лицо Инари и спокойное усталое лицо Коскинена, на котором нестерпимым блеском горели глаза, Лундстрем сразу понял, что вести Олави были правильными, и сердце его снова томительно сжалось.
— Закрой дверь, — приказал ему Коскинен.
В комнате были еще Сунила и незнакомец, устало растянувшийся на постели поручика.
— Теперь, товарищи, идите и объясняйте у костров положение всем партизанам, — сказал Коскинен. — Выходим мы завтра утром. Направление — деревня Курти, потом граница и уже село в Карелии — Конец Ковд-озера. Пути осталось меньше чем двести километров.
— А как же Советская Суоми? — не хотел прощаться со своей мечтой Инари.
— Мы обязаны сохранить для революции все живые силы нашего батальона. Пойми, дорогой Инари, пойми, — голос Коскинена стал ласковым, и у Лундстрема еще раз сжалось сердце (он окончательно понял, что батальон уходит и ему, Лундстрему, нужно уходить отсюда со всеми вместе, и совсем неизвестно, скоро ли он вернется к своим ребятам в Хельсинки, да и вернется ли когда-нибудь!), — что белокарелы и финские активисты на территории Советской Карелии уже разбиты и в беспорядке отступают. Это самые верные известия. Чтоб
передать их нам, товарищ пробежал на лыжах сто восемнадцать километров по цепи связи.И Коскинен указал на присевшего сейчас на постели незнакомца. Тот подтверждающе кивнул головой.
— Все дороги, по которым мы можем идти на юг, уже заполняются, а завтра-послезавтра будут совершенно забиты отступающими лахтарями, которые не дадут нам продвигаться и потопят всякую местную вспышку в крови — раз. Отрезанные от юга, мы, шестьсот лесорубов, даже если бы к нам присоединились и все остальные рабочие Похьяла, мы не могли бы долго продержаться.
— На что же мы рассчитывали, подымая восстание? — спросил Лундстрем, не потому, что ему хотелось во что бы то ни стало драться, а потому, что страшно было покидать пределы Суоми.
— Вспомним наши лозунги и цели! — сурово проговорил Коскинен. — Мы восстали, чтобы не допустить войны между Советской Россией и Суоми. В результате создавшегося на фронте положения правительство войны не объявило и теперь, с оглядкой на нас, уже не объявит. Основная цель выполнена. Если бы была война, тогда мы никуда отсюда не ушли бы. Теперь же мы должны помочь восстанавливать разрушенную лахтарями Советскую Карелию. И что ты в конце концов, Лундстрем, боишься идти в Советскую Россию?!
— Не в том дело, Коскинен, — печалясь, отвечал Лундстрем. — Советская Россия всегда за мной.
— Иди, иди, — ласково и даже как-то неожиданно нежно потрепал Коскинен Инари по плечу. — Возьми себя в руки. Иди и разъясняй лесорубам положение. И ты, Лундстрем, тоже.
Лундстрем и Инари вышли из штаба.
Сунила тоже поднялся вслед за ними; он ликовал, он хотел сейчас же идти к кострам, идти по избам и радовать всех: «Мы идем, мы идем, мы идем в Советскую республику!»
Он готов был пуститься в пляс.
— Подожди, Сунила, мне надо с тобой серьезно поговорить, — остановил его Коскинен. — Садись.
Сунила остался в комнате.
— Видишь ли, Сунила, мы уходим отсюда не навсегда. Мы еще вернемся в Суоми. Потом, я думаю, что не все лесорубы уйдут вместе с нами в Карелию. А если останется здесь хоть несколько рабочих, должен остаться с ними коммунист. Понимаешь?
— Понимаю. Всюду, где есть хоть группа лесорубов, должен быть наш товарищ.
Но Сунила все же не совсем понимал, почему Коскинен говорит об этом с ним. А Коскинен продолжал:
— Я не знаю из наших ребят сейчас никого, кто так хорошо знал бы обстановку, людей и работу в Похьяла, как ты и Инари. Но Инари сейчас очень нервничает. И потом он комроты, и слишком много народу его уже знает в лицо. Ты же все время был в разгоне. Тебе надо будет остаться здесь. Мы спрячем немного оружия для будущих боев. Ты организуешь линию связи, явок и снова возьмешься за всю нужную работу. Я дам тебе сейчас три адреса и три фамилии. Запоминай.
— Значит, я не пойду в Советскую Карелию? — спросил Сунила, и в голосе его зазвенело недовольство.
— Тебе, может быть, придется с полгода или год посидеть в одиночке, если кто-нибудь донесет. Но ты для всех оставался рядовым участником, и то, что остался, а не пошел с нами, будет служить тебе оправдательным аргументом в случае необходимости.
— Значит, я не иду со всеми в Советскую Россию? — повторил Сунила.
— Кто-нибудь должен быть оставлен здесь, и ты больше всех подходишь для этой работы.