Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

— Молчи, — говорит ему Инари и угрожает револьвером.

Ни к чему, чтобы этот солдат сходил вниз со своего места, ненароком разбудит других, и тогда… Но Инари не думает о том, что было бы тогда. Он требует и от этого солдата, чтобы тот отдал ключик от своего шкафчика. Тот после полусекундного раздумья вытаскивает из-под подушки ключик и называет номер своего шкафчика.

Дверцы нескольких шкафчиков не заперты. Владельцы их, значит, в заставах или ушли отыскивать повреждения проводов.

Инари достает третью винтовку и кладет ее рядом с добытыми раньше.

И дневальный видит, как незнакомец (а возможно, что он все это разыгрывает и подослан начальством!) будит осторожно одного за другим по очереди всех солдат, от каждого забирает ключ, достает винтовку из шкафчика и складывает ее в груду у двери.

Люди, у которых отняли винтовки, не могут сразу заснуть, разве за исключением Таненена, которому на все наплевать, и все же они молчат.

Правда, напасть на этого лесоруба им было бы очень трудно, даже если бы удалось как-нибудь сговориться между собой, потому что они все лежат на нарах, а незнакомец стоит.

Правда, кто-нибудь из лежащих на верхних нарах мог бы ухитриться и швырнуть подушку в лампу, но и тогда, если бы все вместе набросились на этого лесоруба в темноте, шесть человек, по числу патронов в револьвере, было бы убито.

Инари будит последних солдат на нижних нарах.

Они, видя наваленную у дверей груду винтовок, еще безропотнее отдают свои ключи.

Однако что делается там на воздухе, на улице?! Инари чувствует себя прикованным теперь к своим пленникам, выйти он не может, оторваться от оружия тоже невозможно.

Он боится даже отвернуться от нар, чтобы не набросились на него со спины, не накинули бы одеяла и не запеленали, прежде чем он успеет пошевелиться.

И даже если он закричит сейчас, кто придет на помощь?

Кто из партизан знает, где он находится?

И тогда он громко говорит, обращаясь к лежащим на нарах. Хотя все молчат или почти неприметно пытаются шепнуть на ухо словцо, ему кажется, что на нарах громко разговаривают. И вот, чтобы перебить разговоры и отвлечь их внимание, он решается сам заговорить с ними.

Надо продержаться так с ними самое большее два часа, потом обязательно должны подойти свои ребята.

Соединение рот уже, наверное, произошло.

Коскинен, перед тем как начать операцию, ждет его возращения из разведки, чтобы узнать результаты и отдать ему распоряжения. А он застрял в казарме.

Ему вспоминается детский рассказ:

«— Анти, я медведя поймал!

— Ну так тащи его сюда.

— Не могу, он не пускает!»

«Так и я сейчас, — думает Инари. — Но откуда же это стрельба?»

И он обращается к лежащим на нарах:

— Ребята, я действую по поручению красного партизанского батальона Похьяла. Наши капиталисты хотят втянуть нас в братоубийственную войну с русскими рабочими и, пользуясь вами как пушечным мясом, завоевать для себя леса и новых рабов. Мы, революционные рабочие Суоми, решили не допустить этой авантюры. Оружие мы у вас забираем, чтобы драться против внутренних врагов, наших общих врагов — офицерья, помещиков и заводчиков. Если вы будете вести себя спокойно, никакого вреда вам мы не причиним. Кто хочет, может даже идти к нам в батальон, нам военные нужны. У нас есть даже бывший ваш сослуживец, солдат Унха.

— Я знаю Унха, — сказал кто-то на верхних нарах.

— Есть и другие. Но предупреждаю, всякое выступление против нас мы будем карать смертной казнью. Теперь вы знаете, в чем дело, и можете спать до утренней побудки.

— А ты не подослан начальством? — робко спрашивает один из солдат.

— У вас все такие умные? — отвечает вопросом же Инари.

— Тогда можешь спокойно спать рядом с нами на нарах, — говорит удовлетворенный таким ответом солдат. — Мы с тобой драться не станем. Мы не добровольцы… не шюцкоровцы… Мы мобилизованные. Понимаешь? Было два шюцкоровца, да ушли. Капрала тоже нет… Ну, те дело иное…

В комнате наступило молчание.

— Товарищ или господин красный партизан, я не знаю, как называть тебя, — раздался снова голос с верхних нар. — Я думаю, что после всего этого, ну, того, что ты отнял у нас ключи, и того, что ты нам рассказал, никто скоро заснуть не сможет.

— Ну, вот Таненен уже храпит.

— Ну, так то Таненен.

— В чем дело? — грозно спросил Инари, подозревая подвох, и взвел курок.

— Я в таком случае попросил бы разрешения поиграть немного на моей скрипке.

— Он всегда такой? — спросил у лежащих на нарах солдат Инари, все еще опасаясь какого-нибудь подвоха в этой необыкновенной просьбе.

— Да уж разреши ему.

— Он у нас болен своею скрипкой.

— Его кашей не корми, была бы скрипка, — раздались голоса с верхних и нижних нар.

— Ну что ж, играй, но смотри, за шюцкоровскую музыку уничтожу скрипку.

— Он больше жалобные разные играет или танцы.

Скрипка покоилась в футляре рядом со скрипачом. Он бережно освободил ее из темницы и заиграл печальные старинные народные песни.

— Ты лучше повеселее, — посоветовал ему Инари, все еще держа в руке револьвер с взведенным курком. Инари боялся, что медленные мелодии нагонят на него сон.

Скрипач завел быстрые и веселые танцы.

Инари взглядывал искоса на груду винтовок, лежащих у двери, слушал тонкоголосую скрипку, думал и ждал смены, ждал помощи товарищей.

Что творится теперь на улице, может быть, все уже кончено?! Может быть, пришел лахтарский большой отряд и, неожиданно напав на первую и вторую роты, всех партизан перерезал или остановил в пути у Коски и там драка, а он, как наседка на яйцах, сидит здесь на этом оружии и ждет у моря погоды.

Скрипка казалась ему слишком медленной, и круглые настенные часы как будто нарочно замедляли свой ход и вызывающе тикали.

Он ждал и пуще всего боялся, что заснет в этом теплом помещении.

И все же, когда в тонкую песню скрипки ворвался резкий скрип двери, Инари вздрогнул, вскочил со стула и громко крикнул:

— Стой! Кто идет?

И сразу перестала жаловаться скрипка.

На пороге стоял солдат, он был без оружия, это сразу заметил Инари. Но за спиною солдата, по-видимому, были люди, это тоже сразу сообразил Инари, заметив, с каким умоляюще-недоумевающим видом оглянулся солдат, встретив в казарме чужого вооруженного человека.