Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Только присев на оленью шкуру, он почувствовал, как устал. Тогда он растянулся в санях, во всю длину своего рослого тела, задел головой спящую Нанни и заснул крепким, но тревожным сном.

По временам он открывал глаза и чувствовал колыхание саней. И видел покачивающуюся спину дремавшей Эльвиры. Все в порядке. Тогда он снова смежал веки. Эльвира покрыла его одеялом.

Обозы продвигались вперед.

По-прежнему шел снег.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Инари повернулся на правый бок — и проснулся. Лежать было неудобно, жестко. Мешала ручная граната.

Не было ни шума разговоров, ни выстрелов, холод не пробрался еще под одежду, и никто не тряс за плечо.

Он проснулся сам по себе — значит, спал он немало. Было совсем светло.

Утро?

Инари протер глаза, и сразу две мысли пришли в голову: первая — арьергард должен был выйти утром, на рассвете, в путь и вторая — Хильда!

Она ушла за спиртом и сейчас же должна была вернуться. И вот, поди ж ты, до сих пор не пришла.

Инари вскочил.

Сено под ногами. Над головою сходились острым углом доски крыши. Он был на сеновале. Теперь он ясно припомнил все и, взяв в руки русскую винтовку, начал спускаться вниз.

«Здорово заспались ребята, — подумал он, — а как раз сейчас самое лучшее время для дороги».

Инари распахнул дверь в комнату.

Никого из партизан в избе не было.

Прибирая горницу после неожиданной ночевки отряда, возились хозяин и хозяйка. Увидев Инари, старуха спросила:

— Разве вы возвращаетесь?

Он не ответил ей, но ему стало ясно, что отряд уже ушел, а проспал-то он сам. «Надо догонять».

Часы хозяйские говорили о том, что сейчас ровно два.

«Если вышли по расписанию, я отстал самое меньшее на шесть часов!»

И он подошел к стене прихожей, чтобы взять свои лыжи, но их на месте не было. Он обшарил взором всю стену — лыж не было. Их кто-то забрал себе. Он вышел на улицу, у наружной бревенчатой стены лыж также не было. Тогда он, уже покрытый хлопьями мокрого снега, вошел обратно в горницу и спросил хозяина:

— Не знаешь, старина, как бы мне раздобыть здесь лыжи?

— Не достанешь, все лыжи партизаны забрали. Хоть шаром покати! Придется тебе вдогонку на своих на двоих топать! — ответил старик и понимающе подмигнул.

Он и в самом деле начинал соображать, в чем дело.

— Поройся в своих чуланах, может быть, раскопаешь какую-нибудь заваль?

Инари потрогал гранату, висевшую на поясе.

— Что ж, посмотрю, — сказал старик. — А ты, старуха, сбегай к соседям и спроси, может быть, у них оставили.

— Плачу, как за новые, — вдогонку уходящей хозяйке крикнул Инари.

— Ладно уж!

Однако у соседей лыж тоже не оказалось. Партизаны все забрали с собой, и все же некоторым из них пришлось отправиться без лыж.

В чулане среди всякой запыленной и заиндевевшей от холода рухляди хозяин все же разыскал две лыжины. Это были совсем непарные лыжи. Одна хорошая — тонкая, длинная, с ровно отполированным желобком, беговая, другая короче, широкая, плохо отделанная сверху, крестьянская. На таких ходят в этих местах, перетаскивая на себе кладь. Но выбора не было. Все же даже на такой паре идти лучше, чем пешком, проваливаясь в снег по пояс на каждом шагу.

За такие лыжи хозяин не хотел брать ни пенни.

— Да брось, какой же это товар!

Инари, поблагодарив хозяина, вышел на двор.

В прихожей он выщипнул из паза меж бревен клок пакли и, осторожно свернув пальцами паклевой шарик, закрыл им дуло винтовки. Он знал, что это противоречило всем уставным параграфам, но за стенами избы сразу же начинался снегопад, и если не закрывать дула, то, чтобы винтовка не заржавела, нужно было бы ее чистить на каждом привале.

Бесшумный снег залеплял глаза, и трудно было смотреть прямо перед собой. Вниз же смотреть не хотелось, слишком уж нелепо выглядели непарные лыжи.

Идти на них было неловко. На каждую ногу ложилась неравномерная нагрузка. Правой, которая стояла на крестьянской лыже, приходилось работать гораздо больше, левая же легко скользила по снегу. Поэтому приходилось все время делать некоторое усилие, чтобы не сворачивать вправо, а идти прямо по намеченной колее.

«Хорошо еще, что ребята шли прямо по дороге, а не по полю, там бы даже и следы занесло, — подумал Инари и прибавил ходу. — Правда, никто из них и не знал, где я сплю, так что никто из парней и не виноват, что меня не разбудили, — старался унять подступающую к сердцу злость Инари. — Но почему же Хильда ушла за спиртом и не вернулась? Почему же она не разбудила меня?»

Этого Инари не понимал.

И, стискивая зубы, опустив голову, он шел вперед.

Скаты казались не такими уж скользкими, и подъемы тоже потеряли свое обычное коварство.

Спускаться по склону было труднее, чем всегда, брать подъем легче. Вообще-то на грузовых лыжах не больно разбежишься.

Он шел вперед не быстрее, чем идет пешеход по ровной дороге — пять километров в час.

Следы проходившего перед ним отряда он различал все смутнее и смутнее. Здесь ему никогда не приходилось бывать, но он шел так уверенно, как будто приближался к родным местам, каждую тропинку которых он знал наизусть.

Пар с шумом вырывался из его рта, а пот, крупными каплями скатываясь со лба, подступал к глазам.

И хлопья снега и капли пота мешали смотреть прямо перед собой. Тогда он начал думать о том, сделали ли они в Суоми все, что могли сделать.

Потом он снова думал о Хильде и под конец пришел к выводу: «Напрасно я осенью отослал ее. Шла бы с нами на карбасе, ничем бы не помешала, а было бы отлично».

Потом ему захотелось есть, он вытащил из кармана недоеденную вчера корку хлеба, — сразу же ее облепил мохнатый и влажный снег. Он стал на ходу жевать хлеб пополам со снегом.

Он шел вперед, раздирая густую сетку снега.

Наступали плотные зимние сумерки.

«Этот проклятый буран замел все колеи, все следы», — с неудовольствием подумал Инари, совсем потеряв дорогу. Но для него было несомненно, что он сам продолжал идти по дороге; ее обступили с обеих сторон шеренгами вольного строя хвойные деревья, закутанные в горностаевые снега; они протягивали свои мохнатые лапы.

Да, он шел вперед по дороге, правда, менее укатанной и совсем почти занесенной снегом.