Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Я тоже прислушиваюсь и слышу непонятные частые звуки — цок, цок, цок, — словно цоканье копыт кавалерийской части. Эти звуки слышат и другие ребята. Они все насторожились, за исключением Молодого, который заснул все-таки, лежа на своих лыжах.

Отдаленное это цоканье становится все ближе и ближе.

Откуда бы здесь взяться кавалерии?

Легионер, прислушиваясь, приложил неуклюжую ладонь к уху.

И вдруг Анти бросает на снег свою винтовку, быстро надевает лыжи и хватается за палки.

— Это кавалерия, это карательная экспедиция против нас, надо бежать!

— Погоди, — пробует отшутиться Каллио, — у тебя ведь совсем не было силы, чтобы пройти несколько лишних шагов.

— От кавалерии не удерешь, — спокойно говорит Легионер, — а пуля в спину самое гнусное дело. — И помолчав: — Десять храбрых человек, если они хорошо подготовлены, могут дать отпор конной сотне.

Эти странные звуки все продолжают и продолжают приближаться.

Легионер разбрасывает лыжными палками костер. Горящие сучья шипят и чадят на снегу.

Легионер приказывает нам окопаться, и мы быстро роем себе лыжами небольшие ямки в снегу. Легионер говорит:

— Надо подпустить на двести метров и потом бить в упор с возможнейшей быстротой. В кавалерию бить легко, лошади упадут и помнут всадников. Проверьте, заряжены ли винтовки.

Мы проверяем.

— Почему же ты, Анти, не уходишь от нас? — спрашивает Каллио.

Анти окопался рядом с нами и молчит.

А это странное цоканье все нарастает и нарастает.

Оно совсем близко, и вот я вижу темные силуэты передвигающихся животных.

И какие-то легкие, странные, полупрозрачные всадники скачут на них. Я нажимаю спусковой крючок, но выстрела нет.

Неужели осечка? Я быстро отворяю и снова досылаю патрон, закрывая затвор. Снова нажимаю крючок.

Опять выстрела нет.

Я оглядываюсь и вижу, что у Сунила и у Легионера то же самое.

— Проклятие! — ругается Легионер. — Ударник примерз к пружине, так бывало и в девятнадцатом.

Огромный эскадрон приближается, он мчится, цокая по льду озера, прямо на нас.

Тогда Анти, снова оставляя на снегу винтовку, вскакивает и бежит к лесу.

Каллио встает во весь рост из своего снежного окопчика и, держа в руках винтовку, озирается, не зная, что предпринять.

— Что делать нам? — быстрым шепотом спрашивает он меня.

— Я и сам не знаю, — говорю я.

И тут раздается громкий смех Легионера.

Что он, спятил, что ли?

Нет, он совсем не спятил, и смех его по-настоящему весел.

— Черти! — кричит он нам. — Черти! — кричит он нам во весь голос. — Да ведь это ж не кавалерия, да ведь это же олени!

И я вижу, глядя на приближающиеся темные тени, что это действительно оленье стадо, олений табун. Да откуда здесь и взяться-то кавалерийскому отряду? Кавалерия только на юге, а здесь кони провалились бы в снег.

Господи, до чего мы были глупы!

Да, это, бесспорно, приближаются, идут на нас олени, и как мог я принять большие и ветвистые их рога за наездников! Мне и самому делается смешно.

Я встаю во весь рост и машу над головою винтовкой.

Должен же кто-нибудь гнать их, сами они не пойдут сюда.

Каллио тоже понял, в чем дело, и снова собирает еще не остывшие сучья в костер. Снова разгорается пламя.

И вот перед самыми нашими окопчиками стадо останавливается как вкопанное.

При свете луны колеблются на снегу ветвистые тени больших рогов.

К самому костру подкатываются нарты, и с них спрыгивает, протягивая Легионеру руки, человек.

— Здравствуй, товарищ!

— Здравствуй, здравствуй!

Он заулыбался, пожимая руку Каллио.

— Это ты, товарищ, сказал мне: «Гони теперь оленей, куда хочешь, хоть к чертям», а я решил, — не к чертям же в самом деле гнать их! — я решил присоединиться к батальону вместе со своим стадом, а когда в Куолаярви узнал, что вы пошли в Советскую Карелию, погнал оленей своих изо всех сил. И вот догнал. — Он огляделся. — А где остальные?

— Остальные впереди, мы идем арьергардом, — на правах старинного знакомства фамильярно похлопывая по плечу пастуха, объяснял Каллио.

— Тебе придется догонять их, — сказал Легионер.

И мы все снова уселись у костра.

Около нас шевелится ветвистый лес оленьих рогов.

Да, здесь были и быки, и важенки, и молодняк с первыми рогами, и пыжики. Они стояли совсем спокойно, опустив морды, но не копали своими копытами снег, чтобы достать из-под него ягель, как это они всегда делают на стоянках.

Они ровно дышали, и маленькие дымки подымались к черному небу.

Это ночное оленье стадо казалось сказочным, пришедшим к нашей стоянке из рун «Калевалы».

— Здорово же ты нас напугал, — сказал пастуху Каллио.

— Нельзя ли на твои нарты пристроить одного партизана? — спросил Легионер и кивком головы указал на спящего у костра Молодого.

— Нет, мои нарты больше одного не подымут. Вот если бы он умел сидеть, держась за рога!

Но паренек наш, если когда-нибудь и умел ездить верхом, сейчас явно был не способен на это.

— Я думаю, что мои олени вам пригодятся, — с гордостью сказал пастух.

Анти успел уже спуститься с берега и осторожно, видимо стыдясь, подошел к костру.

Он вытащил из своего мешка хлебную корку и, подойдя к поодаль стоявшей важенке, поднес хлеб к ее замшевым нежным губам.

Важенка не пошевелилась и хлеба не приняла. Не взял хлеба и другой олень.

— Брось тыкать своей коркой им в нос, — рассмеялся пастух. — Разве ты не знаешь, что если б олень даже подыхал с голоду, все равно из рук не возьмет ничего. Честное слово!

Да, пастух говорил правду. Олень разрывает своим копытом снег и достает из-под него себе мох — ягель. Неприхотливая еда. Из рук человека он пищи не возьмет.

И бывают у нас в Похьяла такие случаи. С осени выпадет снег, потом оттепель-гололедица и снова снега. Олень не может разрыть своим неподкованным копытом обледеневший снег, не может достать себе ягель, и огромные стада гибнут от голода.

Вот они спокойно раскинули около нас свой неожиданный табор, и ни один не берет из рук хлеба, и ни один не роет копытами снег.