Мясо снегиря (гептамерон)

Кузнечик спрыгнул куда-то далеко, в траву…

Прошло несколько дней, солнце стало чаще закрываться в облаках, а в буйной зелени стал замечаться некоторый упадок. Так человек — вроде еще не стар, но в черной голове пророс сорняком седой волос…

Облетали листья, часто еще совсем свежие поверхностью, но ослабевшие в черенках… Шмель исчез, а кузнечик засох под боком большого коричневого камня…

Прошло еще несколько дней, может быть, больше, и наступила осень.

После бессмысленного кружения в чашку упал сухой осиновый лист и впитал что-то, в мгновение став квелым.

Прошел первый дождь, за ним другой и так без конца…

Белый бок чашки стал похож на серое небо, а совсем сгнивший осиновый лист пролился из посуды вместе с переполнившей ее дождевой водой и уплыл куда-то…

Первая снежинка слетала с небес долго и была как праздник. Другие были похожи на первую и вскоре стали обыденностью.

Сначала снежинки таяли в чашке, а потом, когда стало совсем холодно, просто ложились на ледяную корочку, образовавшуюся у самой фарфоровой кромки.

Ветки ивы превратились в плети, а самые длинные прутьями примерзли к твердой земле.

Пришла зима…

Днем с рябины склевывал ягоды красный снегирь, а по ночам ветер выл и пытался опрокинуть чашку со стола в сугроб. Было очень холодно, и чашка, хоть устояла, но треснула возле ручки…

Второй трещины не появилось, потому что стало теплее…

День-другой…

Капнуло с просветлевшего неба, а ветви ивы застегали свежую пустоту плетьми, освобожденные от мороза первым солнцем.

Склевав последнюю ягоду, умчался догонять зиму рябиновый снегирь.

И зажурчало повсюду, под каждым камнем, корешком.

Весна…

Все засеялось мелким зеленым, которое по мере солнечного восхождения разрасталось вширь и ввысь, буйствуя молодостью и расточая запахи.

По-прежнему под коричневым камнем лежал кузнечик. Он совсем ссохся…

Солнце становилось все более долгим, и в саду распустились всякие дикие цветы. Кашка, одуванчики, какие-то еще желтенькие, розовые — смешались с густой травой, поднимающейся все выше под свежими дождиками…

А потом дожди прекратились.

Погода наступила очень теплая.

Чашка стояла на столе совсем грязная, в ней застоялась гадость.

Зажужжал шмель, день ото дня все уверенней…

На третий день лета стало совсем жарко, и в саду послышались голоса.

Она остановилась возле мраморного столика и с минуту смотрела на заросший прудик. У нее по-прежнему были тонкие кисти с голубыми венками на запястьях… Затем она неловко повернулась и длинным шелковым рукавом опрокинула забытую чашку на каменные плиты.

— Как все здесь запустело! — сказала она, слегка поморщившись от звука разбившегося фарфора…

Кризис

Сколько великих идей, научных открытий, гениальных романов осталось в постели?..

Ну уж точно больше, чем реализовано. Самая великая идея — воплощена в женщине. Пытаясь понять ее, жаркими от страсти ночами, мучаясь и страдая, я уразумел, что надо выбирать: либо до конца пытаться женщину осмыслять, либо перо и бумага — аскетический образ жизни, с редким выползанием в стрипклубы.

Кто-то когда-то мне сказал, что расход любовных жидкостей пропорционален расходу мозгового вещества…

Я сижу, вперясь глазами в текстовый редактор, и понимаю, что кто-то был прав…

Я туп… Я ею вытуплен!

В моих пальцах теперь живут лишь одни банальности… Только ночами пальцы становятся музыкальными…

Она лишила меня Дара!.. Я ничего не могу написать!..

Я тих и обреченно сознаю, что пуст для других и полон только для нее… На ум мне приходит понятие — творческий кризис. Милое словосочетание, способное внести некое высокое философское в мое состояние… Вдруг в голове рождается образ в форме вопроса. А если это не кризис вовсе, если это — конец?.. В живот тотчас поступила огромная порция адреналина… Глотнул кофе, разбавляя свое экстремальное состояние, попытался взять себя в руки, мыслить трезво…

Если в тебя вложен сосуд с даром, то это сосуд — не безмерный океан гениальности. Как и всякая емкость, сосуд может быть поллитровкой, ну 0,75 на худой конец — глоток, другой и посуда может опустеть. А поскольку сосуд внутри тебя, ты никогда не знаешь, сколько осталось!.. Вот он именно — Тот Момент, когда дно сосуда пересохло, как бутыль, пролежавшая в раскаленных песках пустыни Сахары! Вот Он! Ты более не талантлив, более озарений с тобою не случится!.. Ты будешь писать что-нибудь отстойное, вроде собственной автобиографии в трех томах, затем накропаешь биографию Президента, а все закончится кулинарной книгой…

Самое интересное, что сия перспектива меня не испугала, наоборот, как-то в душе спокойнее стало: перспектива-то есть, и совсем ясная… Ну и автобиография, книга о вкусной и здоровой пище! Кому-то и это надо писать!

Теперь я безо всяких комплексов стану нырять в свою женщину, простым тружеником, а не творцом, сооружу обычное, человеческое — ребеночка…

Ведь это даже в кайф — быть обычным человеком, от которого ничего особенного не ждут! Не спрашивают, когда ваша новая книга выйдет?.. Что-то вы редко стали писать — комментируют обычно те, кто обучался русскому языку только для того, чтобы выписывать суммы прописью в платежных ведомостях. Они с удовольствием приходят в твой подписной день и высказывают мнение, что последний опус намного слабее предыдущего, высказывают предположение об охватившем автора Творческом Кризисе! А кто-то, особенно смелый, предложит попробовать себя на другом поприще!

«Не хотите снять кино?»

«Хочу кулаком тебе в зубы!..»

Я лишь мило улыбаюсь и объясняю, что на двух стульях сидеть вредно, грыжу яичка можно заработать! А этому смелому пишу на книжке: «Если стану режиссером, именно вас позову на роль мертвого арабского террориста!»

А потом родственники звонят и участливо интересуются:

— У тебя что, кризис творческий?

— Да нет, — отвечаю. — Просто я много сексом занимаюсь!..

— Да?.. А сколько?

— Раз пять в день!

— Твое предназначение в другом, — вещает родственник с лютой завистью в голосе. — Ты заметная фигура в отечественной литературе, и не стоит перекачивать свой талант в какую-то телку!

— Не слышу, — отвечаю. — Плохая связь!.. Зоны нет!.. — отключаю телефон, раздраженный.

А потом она рожала. Кричала как на средневековой казни. От ужаса я орал вместе с нею, так как по глупости участвовал в родовой деятельности.

Плакал, когда на мою ладонь положили его, моего наследника, в груди которого наверняка имелся сосуд с даром, бездонный сосуд!