Мышь, которая зарычала. Антология

17

Лес Великого Фенвика предстал перед Пирсом Баскомбом и доктором Кокнитцем во всем великолепии раннего лета. Папоротник, росший вдоль дороги, был таким высоким и могучим, что местами сквозь него приходилось продираться, ломая ветви, которые наполняли воздух сладким запахом сока. Рододендроны стояли в полном цвету, алые облачка их соцветий, казалось, плыли по небу. Сосны возвышались, как колонны собора, а солнечные лучи образовывали между ними светящиеся стены. Могучие ветви громадных дубов склонились к зеленому бархату мха.

Лес был полон голосами птиц, стрекотом насекомых, шорохом листьев, трепетом крыльев, звуками струящейся воды.

Пирс поднялся на холм, спустился со склона и привел доктора к небольшой долине, где около водопада лежало поваленное дерево. Хрустальные струи падали в небольшой пруд, окаймленный стеной невысоких скал, у подножья которых плавали водяные лилии.

Пирс предложил доктору сесть на бревно, и они стали слушать пение птиц и плеск воды в пруду.

— Это единственный водопад Великого Фенвика, наше любимое место, — сказал Пирс. — Я обследовал скалу и пришел к выводу, что пятьсот лет назад она была на фут выше. Следовательно, через пять тысяч лет скала станет всего в десять футов высотой. Но мне приятно думать, что после того как я и мои потомки уже покинем этот мир, водопад будет все так же наполнять водой это маленькое озерцо. Конечно, только в том случае, если Земля и жизнь на ней еще будут существовать.

Доктор Кокнитц не поддался на уловку Пирса.

— Здесь, должно быть, очень плодородная почва, — заметил он. — Везде такая обильная растительность.

— Здесь всегда был лес, — ответил Пирс. — Наши предки ходили под ветвями тех же деревьев, которые стоят и теперь. Прежде лес интенсивно использовали для строительства, для изготовления луков и стрел и для производства угля. Со временем количество деревьев сильно уменьшилось. Но двести лет назад было принято решение, запрещающее рубку деревьев. Мой сын — главный лесничий, а я его помощник. Иногда мы решаем срубить какое-нибудь старое дерево, которое мешает расти молодым или может упасть, повредив соседей. Но окончательное решение принимает Совет Вольных путем голосования. У нас ведь все знают каждое дерево в лесу. Но даже срубленное дерево до последней маленькой веточки служит людям. В Великом Фенвике относятся к деревьям, как к живым существам.

— Мне не свойственна подобная сентиментальность, — сказал доктор Кокнитц. — Деревья есть деревья. Они, конечно, живые, но это низшая форма существования жизни, лишенная чувств.

— Я заметил, — продолжал Пирс, уклонившись от прямого ответа, — что, когда дерево спилено, на стволе начинают расти молодые веточки. Сила дерева настаивает на продолжении жизни. И вы говорите, что дерево бесчувственно?

— Это означает только то, что в обрубке еще есть живые соки.

— Это означает, я уверен, что дерево все еще хочет жить. Все живое имеет право на жизнь, поэтому каждый должен задуматься, может ли он кого-то лишить жизни, если не он эту жизнь создал. Срубая дерево, мы с сыном понимаем, что обрубаем все его связи с прошлым, лишаем какого-то удовольствия, которое могло это дерево дать, если бы продолжало жить. Деревья бессловесны, у них нет прав, хотя порой мне кажется, что они должны были бы их иметь.

Пирс поднял щепочку и бросил ее в пруд. Щепочка, крутясь, поплыла к берегу.

— Между нами есть небольшая разница, — продолжал Пирс. — Мы распоряжаемся судьбой деревьев, а такие ученые, как вы, — судьбами людей, предоставляя право властвовать над миром группе диктаторов. Но с изобретением вашей бомбы в войну вовлекаются страны, которые вовсе не собирались воевать. Они приговорены к смерти без надежды на апелляцию к здравому смыслу. Им уготована судьба муравья в битве гигантов. Они абсолютно беспомощны. Ваша бомба разрушает все. Поэтому ученый обязан думать о том, что его изобретение принесет всему человечеству.

— Я снова оказываюсь в том же беличьем колесе, в котором бежал последние десять лет, — с горечью сказал Кокнитц. — Если мы не сделаем бомбу, ее сделают и употребят русские. Мы делаем бомбу, надеясь никогда ею не воспользоваться. Это сумасшествие. Но как вернуться к здравомыслию? Все друг друга подозревают. Коммунисты боятся капиталистов. Капиталисты видят в коммунистах разрушителей привычного образа жизни. Азиаты, которых веками эксплуатировали, не доверяют европейцам. Европейцы, напуганные невероятным увеличением народонаселения в Азии и усилением национализма в этом регионе, боятся азиатов. Никто никому не доверяет, и единственное спасение для людей состоит в создании оружия такой ужасающей силы, чтобы никто не решился напасть на обладателей такого оружия.

— А что же при этом будет с малыми странами? — спросил Пирс.

— Я не знаю.

— Вы не задумывались об этом, вам безразлична судьба этих народов. Вы забыли, что там живут точно такие же люди, как и вы.

— Мировые законы устроены так, что к большим странам и внимания больше. Признайте, что для всех было бы гораздо более ужасным, если бы погибли Соединенные Штаты, чем если бы были уничтожены Бельгия, Голландия или герцогство Великий Фенвик.

— Не уверен, что бельгийцы, голландцы или жители нашей страны с вами согласятся. Другими словами, цивилизация теперь — лишь название, а не реальная сила. Но, в таком случае, всему нашему миру угрожает катастрофа.

Доктор Кокнитц не отвечал. Он наблюдал за кружением воды в водоеме. Каждая следующая волна вздымалась выше предыдущей и накрывала ее.

— Скажите, если бы было достигнуто соглашение о запрещении оружия массового уничтожения, — спросил Пирс, — возможна ли международная инспекция, чтобы мир был уверен, что никто не нарушает договора?

— Да, если члены комиссии будут допущены в лаборатории, где работают физики-ядерщики.

— Если бы приняли решение о такой инспекции, могли бы вы возглавить работу комиссии?

— Да, это я мог бы сделать. Это не было бы предательством по отношению к моей стране, — ответил доктор Кокнитц. — Но ваш вопрос — всего лишь предположение. Подобных соглашений не существует. А мы с вами, сидя здесь в лесу, вряд ли можем их принять.

— Вы ошибаетесь. Очень скоро подобное соглашение будет достигнуто. Большие страны не могут инициировать такое решение, потому что между ними очень сильны соперничество и недоверие. Это должны сделать малые страны. Они потребуют подписания такого договора и будут следить за его выполнением.

Кокнитц захихикал.

— Ну и как эта мышка будет дрессировать львов?

— Самый большой лев — Соединенные Штаты — уже попался в мышеловку, несмотря на всю свою силу, — ответил Пирс. — Мы, Великий Фенвик, владеем единственной в мире квадиум-бомбой. Мы неожиданно стали могущественной страной. Теперь мы можем диктовать миру свои требования. Мы без труда сможем образовать Лигу малых стран, таких как Финляндия, Бельгия, Уругвай, Сальвадор, Ирландия, Лихтенштейн, Сан-Марино, Португалия, Норвегия, Швеция, Дания, Парагвай, Перу, Чили, Мексика, Либерия, Египет, Панама, Швейцария, — всех не перечесть. Эта Лига потребует от больших стран немедленно запретить производство оружия массового уничтожения и допустить международную комиссию в секретные лаборатории. Если большие страны не согласятся с этим требованием, мы прибегнем к крайней мере — мы взорвем квадиум-бомбу.

— Я не верю ни в то, ни в другое, — сказал доктор Кокнитц. — Вы никогда не решитесь взорвать бомбу, потому что ваша страна при этом будет стерта с лица Земли.

— А что, если дерево, которое решили спилить, упадет чуть раньше и убьет дровосека, а? — спокойно спросил Пирс.

— Да вы просто не найдете в Великом Фенвике или в какой-нибудь другой стране человека, который взорвет бомбу!

— Мне показалось, что вы уже неплохо узнали моего сына. Он не поколеблется, если ему прикажут это сделать.