Мыслить социологически

В зависимости от того, куда я обращусь со своей проблемой, можно ожидать два совершенно разных ответа, но прежде — две различных совокупности вопросов, свидетельствующих, очевидно, о двух разных пониманиях моего права (правомочности) получить помощь. Мой брат вряд ли станет интересоваться моей платежеспособностью: для него одолжить мне деньги не является вопросом выбора между хорошим или плохим бизнесом. Для него имеет значение только то, что я — его брат; а будучи его братом и пребывая в нужде, я имею достаточное основание просить его о помощи. Удовлетворить мою просьбу — его обязанность. Банковского же служащего меньше всего беспокоит, кто я и нужны ли мне деньги. Единственное, что его интересует, это достаточно ли разумным будет заем и достаточно ли выгодной будет деловая сделка для него или для банка, который он представляет. Он никоим образом — ни морально, ни как-то иначе — не обязан одалживать мне деньги. Если бы мой брат отказал мне в просьбе, то он должен был бы объяснить мне, что он не в состоянии одолжить денег. С банковским служащим дело обстоит иначе: если я хочу получить у него заем, то именно я должен доказывать ему, что я способен оплатить свои долги.

Взаимодействия людей подчиняются двум принципам, которые слишком часто противоречат друг другу, — принципу эквивалентного обмена и принципу дарения. В случае эквивалентного обмена первичным является личный интерес. Второй партнер по взаимодействию может признаваться в качестве самостоятельной личности, правомочного субъекта права и потребностей, но эти права и потребности рассматриваются первым партнером прежде всего как ограничения и препятствия на пути полного удовлетворения им собственных интересов. Для каждого превыше всего интересы «справедливой» оплаты в обмен на услуги, которые он предлагает для удовлетворения потребностей другого. «Сколько мне заплатят?», «Что я с того буду иметь?», «Не лучше ли мне заняться чем-то другим?», «Не надувают ли меня?» — эти или подобные вопросы каждый задает себе, планируя свои действия с тем, чтобы оценить их желательность и установить порядок предпочтений среди различных вариантов выбора. Можно торговаться по поводу значения «эквивалентности». Каждый использует доступные ему способы получения наиболее выгодной доли и для того, чтобы заключить сделку с пользой для себя. Совсем иное мы видим в случае с дарением. Здесь потребности и права других — главный и, возможно, единственный мотив действия. Вознаграждения, если они и последуют, не являются тем фактором, который принимается во внимание при расчетах желательности действия. Понятие эквивалентности здесь вообще не применимо. Вещи отдаются и услуги предоставляются единственно потому, что другой человек, будучи просто человеком, имеющим права и потребности, которые должно учитывать, нуждается в них.

«Дарение» — это обобщенное название широкого круга действий, различающихся по степени своей чистоты. «Чистое дарение» является как бы «пороговым понятием», чем-то вроде планки, по которой измеряют все практические случаи. Они в разной степени исходят из идеала. В самой чистой форме дарение абсолютно бескорыстно и совершается, невзирая на личные качества получателя. Бескорыстность означает отказ от вознаграждения в какой бы то ни было форме. Если судить о нем по обычным меркам собственности и обмена, то дарение есть чистый убыток; это «прибыток» только в моральном смысле, т. е. именно в том смысле, который логика наживы не признает. Фактически его моральная ценность возрастает с увеличением убытка. Моральная ценность дарения измеряется не рыночной ценой товаров и услуг, а именно величиной личных потерь дарящего (вспомним известную притчу о гроше вдовицы). То, что не берутся во внимание личные качества берущего, означает лишь одно, а именно: единственным его качеством, учитываемым в акте дарения, является его принадлежность к числу нуждающихся людей. Поэтому великодушие по отношению к членам своего рода или близким друзьям, о чем мы говорили во второй главе, фактически не удовлетворяет требованиям «чистого дарения», поскольку выделяет получателей как особых людей для особого с ними обращения. Обладая этой особенностью, получатели вправе рассчитывать на такое великодушие со стороны тех, с кем они связаны узами особых — личных — отношений. В своем чистом виде дарение осуществляется по отношению к любому нуждающемуся просто потому (и только потому), что человек в этом нуждается. «Чистое дарение» является признанием человечности другого, который остается анонимным, не причисленным к какой-либо категории на когнитивной карте дарящего.

Дарение поистине вознаграждает самого дарящего (хотя и иллюзорным) моральным удовлетворением: опытом самоотречения, самопожертвования ради другого человека. Будучи прямой противоположностью обмену или корыстолюбию, это моральное удовлетворение растет вместе с усилением чувствительности, самопожертвования и конечных потерь. Если характеризовать идеал чистоты дальше, то большинство религиозных учений поощряют к дарению, представляя его тоже как своего рода обмен: дарение — это искупление грехов и приобретение вечного счастья в загробной жизни. Подаяние страждущему поощряется как «благое деяние», необходимое для личного спасения. И хотя такая аргументация, несомненно, усиливает склонность к состраданию и дарению, она, достигая своего эффекта, в действительности поощряет столь же сильное желание наживы и тем самым бесповоротно укрепляет власть последнего.

Исследование человеческого поведения в экстремальных, жестоких обстоятельствах войны и иностранной оккупации показало, что большинство случаев героического самопожертвования, когда люди отдавали собственную жизнь ради спасения жизни другого человека, вообще совершались людьми, чьи мотивы были очень близки к идеалу «чистого дарения»: они считали помощь другим людям просто своим моральным долгом, т. е. тем, что не требует никаких доказательств, поскольку оно самоочевидно, естественно, элементарно. Одним из замечательных открытий этого исследования было то, что наиболее самоотверженные герои никак не могли осознать беспримерный героизм своих поступков. Им было свойственно недооценивать смелость, с какой они совершали свой поступок, и его моральное значение.

Два типа поведения, которые мы рассмотрели в начале главы, представляют собой примеры обыденных проявлений выбора «дарение — обмен». В первом приближении мы можем назвать мои отношения с братом (в которых превалировало дарение) личными, а отношения с банковским служащим (где на первый план выступало отношение обмена) — безличными. Происходящее в личных взаимоотношениях почти целиком зависит от того, что мы за люди, и очень мало от того, что мы делаем, делали и будем делать, т. е. зависит от нашего качества, а не от нашего поведения. Мы братья и потому должны помогать друг другу в нужде. И не важно (или, по крайней мере, это не должно быть важным), появилась эта нужда в результате невезения, просчета или недальновидности. Еще меньше имеет значение, «надежно» ли пристроена сумма, данная, чтобы выручить меня, т. е. будет ли мое поведение гарантировать ее оплату в будущем. В безличных отношениях верно обратное. Только поведение, а не качество человека имеет в них значение. Неважно, кто я, важно только то, что я собираюсь делать. Мой партнер будет интересоваться лишь моими прошлыми поступками, чтобы судить о моем возможном будущем поведении.

Талкот Парсонс, принадлежавший к числу наиболее влиятельных социологов послевоенного периода, считал противоположность «качество — исполнение» одной из четырех основных пар противоположностей, которые направляют любой выбор в человеческих отношениях. Он назвал эти противоположности «типовыми переменными». Другой парой противоположных возможностей выбора, по Парсонсу, являются «универсализм — партикуляризм». Обдумывая мою просьбу, брат может принять во внимание многие вещи, среди которых, однако, не будет универсальных принципов, таких, например, как правовые нормы, кодексы поведения или текущие процентные ставки. Для него я не «представитель категории людей», к которым можно применить некое универсальное правило. Я для него особенный, уникальный случай, я — его брат. И что бы он ни решил делать, он это будет делать потому, что я такой единственный человек, как никто другой; и поэтому вопрос «Что бы он делал в других, сходных обстоятельствах?» просто не встает. Но все совсем иначе с банковским служащим. Для него я просто один из огромной категории прошлых, настоящих и будущих заемщиков. Имея до этого опыт работы со многими «вроде меня», он наверняка выработал какие-то универсальные правила для всех подобных случаев в будущем. Поэтому результат моей конкретной просьбы будет зависеть от того, как — по универсальным правилам — будет оценена надежность моего случая.

Следующая типовая переменная также противопоставляет два случая. Отношения между мною и моим братом диффузные; отношения между мною и банковским служащим специфические. Великодушие моего брата — это не единовременная причуда; не отношение, вызванное огорчением непосредственно от данного конкретного сообщения. Его братская предрасположенность ко мне простирается на все, что касается меня, и поэтому все, что касается меня, является предметом его заинтересованности. Нет ничего в жизни каждого из нас, что не касалось бы другого. И если мой брат расположен помочь мне в этом случае, то именно потому, что он вообще хорошо расположен ко мне и заинтересован во всем, что я делаю и могу сделать. Его понимание и забота не ограничиваются финансовыми делами. Совсем иначе обстоит дело в случае с банковским служащим: его поведение специфически связано только с происходящим здесь и сейчас, его реакция на мою просьбу и окончательное решение основываются всецело на фактах данного дела и не имеют ни малейшего отношения к другим сторонам моей жизни или личности. Многое, важное для меня, он справедливо посчитает не относящимся к делу и оставит без внимания.

Четвертая противоположность венчает, так сказать, три предыдущие (хотя можно сказать, что она и лежит в их основании, делая их возможными) — противоположность, по словам Парсонса, между аффективностью и аффективной нейтральностью. Это значит, что одни взаимодействия наполнены эмоциями — сочувствием, симпатией, любовью, а другие — неэмоциональны, «холодны», отстраненны. Безличные взаимодействия не вызывают у партнеров никаких чувств, кроме нетерпеливого стремления заключить успешную сделку. Действующие сами по себе не являются объектами эмоций — они не вызывают ни любви, ни ненависти. Если они настойчиво торгуются, пытаются обманывать, изворачиваются и всячески тормозят дело, то своей задержкой в делах могут вызвать некоторое раздражение и бросить тень на отношение к ним; какая-то симпатия может зародиться лишь в том случае, если они усердно и охотно сотрудничают, если это люди, «с которыми приятно иметь дело». Вообще же эмоции не являются неотъемлемой частью безличных отношений, тогда как в межличностных отношениях они являются тем фактором, который только и делает их возможными.

Я и мой брат, мы оба, глубоко переживаем наши взаимоотношения. По всей вероятности, мы любим друг друга. Более того, мы, очевидно, симпатизируем друг другу и испытываем дружеские чувства; стремимся понять, поставить себя на место друг друга, каждый из нас старается не только представить себе радость или несчастье друг друга, но и радоваться удачам и сопереживать несчастья. Вряд ли такие отношения могут сложиться у меня с банковским служащим. Мы встречаемся крайне редко и знаем друг друга слишком мало, чтобы «читать» настроения друг друга. Если бы мы могли это делать, то все равно не делали бы, за исключением случаев, когда чувства, которые мы хотели бы обнаружить у другого или выказать сами, могут непосредственно повлиять на успех данной сделки (я постараюсь не разозлить банковского служащего, наоборот, я предпочту вызвать у него хорошее расположение духа шутками и комплиментами, надеясь нейтрализовать его придирчивость и рассчитывая на его человеческие слабости). В других случаях чувства здесь неуместны. Более того, они могут навредить, если им будет позволено влиять на оценки; если, например, мой банковский служащий решит предоставить мне заем из чувства жалости, сочувствия моему плачевному положению и по этой причине не примет в расчет мою неплатежеспособность, то его сочувствие запросто может обернуться убытком для банка, который он представляет.

Эмоции, являясь необходимым дополнением личностных отношений, совершенно неуместны в безличных. Главную роль в последних играет бесстрастный, холодный расчет, которым можно пренебречь только на свой страх и риск. Бесстрастная позиция, занятая моими партнерами по безличной сделке, может задеть мои чувства, особенно если я обращаюсь к ним в крайне затруднительной для себя ситуации. С моей стороны будет неразумно обвинять их в бесчувствии, возмущаться по поводу «бессердечия и бездушия бюрократов». Это явно не то, что может способствовать успеху безличных отношений. Теперь время от времени приходится слышать о так называемых «внимательных банках» и «банках, которые любят говорить “да”»; эти банки считают выгодным скрывать свое безразличие к клиентам (т. е. свой интерес к их деньгам, а не к их личным проблемам и чувствам) и даже обещать то, чего не могут и не собираются предложить — заключить безличную сделку на основе личностных отношений.