МЖ. Роман-жизнь от первого лица
Шрифт:
– Уби-и-и-л-ии!!!
На одной пронзительной высокой ноте.
«Кого убили, как это так убили? – пронеслась в голове мысль, и я понял: – Да, убили. Меня убили».
И вот тут мне стало очень холодно. Я почувствовал, как весь покрылся холодным потом, похолодели и ноги, и кончики пальцев. Пальцы вообще почти онемели. Я понял, что умираю. Осознание того, что через несколько мгновений все в этом мире будет без меня, застлало глаза оранжевым облаком. Я почти согласился войти в это облако, что-то подсказывало мне, что дышать в этом оранжевом тумане будет легко, холод сменится на приятное тепло и меня подхватит река покоя, где я почувствую себя так же легко и спокойно, как на руках у мамы, когда-то давным-давно. И здесь я вспомнил. Вспомнил о моей дочери Еве и ее сестре, которая вот-вот
С неимоверным трудом и превозмогая запредельную боль, я через правый, менее чувствующий боль бок приподнялся и сел. Увидел, как ко мне бежали какие-то люди. Они размахивали руками и что-то выкрикивали. Я расстегнул две пуговицы на пальто, ослабил шарф, потянул на себя ворот рубашки. Пуговицы, одна за одной, отскочили, грудь обнажилась. Я наклонил голову и с ужасом увидел слева, чуть выше солнечного сплетения, круглую кровавую дыру. Я непроизвольно всхлипнул, глубоко вздохнув при этом. Дырка немедленно отозвалась хриплым свистом, и я почувствовал, как холодный уличный воздух проник прямо в легкое. Вспомнил, что нельзя воздуху попадать в легкое таким вот образом. Перед глазами встали кадры из фильма с Джорджем Клуни, там, где он играл военного и участвовал в операции по похищению какого-то золота. В том фильме его напарника, паренька, ранило примерно так же, как и меня, и, чтобы дожить до госпиталя, он зажимал рану, не давая воздуху проникнуть в легкое. А чем можно зажать рану? Я не стал долго размышлять на эту тему. Подержал во рту средний палец, таким образом дезинфицируя его, и заткнул им рану. Так я и сидел до тех пор, пока вокруг меня не собралась толпа человек в пятьдесят. Прибежали два милиционера, видимо, из ближайшего отдела вневедомственной охраны. Один из них по рации немедленно вызвал «Скорую помощь». Карета с двумя мужчинами в возрасте – врачами – подкатила очень быстро. Они не растерялись, аккуратно вернули меня в горизонтальное положение и так же аккуратно переложили на носилки. В машине мне стало худо, но один из мужчин, выразительно переглянувшись с напарником и, видимо, получив его одобрение, отломал кончик какой-то большой ампулы, втянул ее содержимое в шприц и, разрезав мне рукав ножницами, выдавил в мою вену что-то такое, отчего я полностью избавился от чувства страха, боли и, кажется, вообще от всех эмоций. Я равнодушно смотрел на врачей, один из которых, тот, что колол, все время держал меня за руку и что-то говорил, словно монах, читающий бесконечную мантру:
– Парень, держись, все будет в порядке. Мы тебя довезем.
– Дышать нечем.
– Дай-ка ему кислороду…
От кислорода становилось легче. Организм словно смирился с тем, что произошло, и как-то подстроился под это состояние. Я понял, что не умру. Это пришло ко мне сразу и прочно засело в голове. Я немного успокоился, и через несколько минут меня уже везли на никелированной каталке по коридорам операционного блока Института скорой помощи Склифосовского. Даже в этом состоянии я отметил про себя идеальную чистоту и прекрасный ремонт помещения. На лифте меня подняли на этаж выше, и я попал на операционный стол. Увидел двоих хирургов, еще нескольких человек, одинаково одетых в колпаки и фартуки, как у мясников на рынке, только не забрызганные кровью, а кипельно чистые. Подошли еще трое, которых все называли «УЗИ». Сделали мне это самое «УЗИ», которое, судя по результатам, оказалось не сильно хорошим. Все разговоры стихли, мне сделали укол, как я понял, с местной анестезией, и я увидел в отражении начищенного обода лампы, висящей надо мной, как один из хирургов уверенно сделал надрез прямо от края пулевого отверстия по направлению к плечу.
– Вы только длинный надрез-то не делайте, мужики. Мне ж жить дальше еще, как-никак, с девушками общаться, а тут буду как пугало.
– Так, я смотрю, у нас заяц подстреленный много говорит? Где у нас анестезиолог, а? Почему, когда нужно, его вечно нет на месте, черт его задери!
– Да здесь я, где ж мне быть-то. Курить бегал.
– Слушай,
Петр, будь другом, усыпи-ка ты парня, а то он тут комментариями своими мешает оперировать.– Парень, тебя как зовут?
– Марк.
– Привет, Марк, как дела?
– Хуево, не видно, что ли?
– Мы тебя починим, старичок, не переживай. Давай ты поспишь немного, а?
– Я не против. А больно не будет?
– Не будет. Отвечаю.
– Ну, тогда спокойной ночи, что ли?
– Спокойной ночи, Марк. И до завтра. Рад, что могу сказать тебе это.
На лицо надели маску, заставили дышать какой-то дрянью. А вроде и не дрянь… Приятно.
Улетаю куда-то. Главное, не забыть вернуться.
Больничная исповедь
Очнулся, когда меня перекладывали с каталки на кровать в палате. Совершенно голого: мои вещи увезли в камеру хранения. Я был еще под кайфом, ничего не помнил. Глаза открывать не хотелось, и я обменялся с какой-то женщиной, как я понял, медсестрой, несколькими фразами. Она рассказала, что я ужасно вел себя на операционном столе. Порывался вскочить, всех материл страшными словами, искал пистолет и грозился всех расстрелять. Я извинился, сказав, что ничего этого не помню и моя душа где-то отдыхала, дав немного порезвиться моим внутренним демонам. Думаю, что Джубадзе и его адско-шахидский отряд чертей оторвались на всю катушку, получив мое тело под полный контроль. Так прямо я и объяснил медсестре свое поведение.
– Поймите, я не наркоман, а тут надышался чего-то такого, отчего мой мозг превратился в разноцветное драже, ядрышки которого хаотично летали в пустом черепе и бились друг о друга.
– Может, ты и не наркоман, но вот только, видать, ядрышки твои еще продолжают биться. Ложись-ка ты спать. Тебе не холодно?
– Знобит ужасно. Накройте меня, а?
– У нас одеяло только одно положено, но уж ладно…
Под двумя тонкими казенными одеялами я кое-как согрелся и, несмотря на тупую боль в области раны, уснул.
Людям не чужда человечность и сострадание. Я убедился в этом на собственном примере. Двое моих сотоварищей по палате проявили по отношению ко мне всю ту заботу, на которую были способны два больных мужика. Один из них, Саша, работавший на телевидении, получил три удара ножом в темной подворотне, где-то в районе Китай-города, а у другого, Вадика, в результате дорожной аварии почти не работала вся левая половина тела. Наутро я попросил у Саши телефон, позвонил сходящим с ума женщинам: маме, Лере, Свете и Еве. Позвонил на работу.
Моей начальницей с недавних пор была гадкая, глупая стерва по фамилии Капельская. Мы ненавидели друг друга страшно, и я всерьез подумывал привязать под ее автомобилем гранату, подарок Толяна. Ей я и позвонил:
– Алло, Наталия, здравствуйте. Со мной произошел несчастный случай, и я нахожусь в Склифе. На работу прийти не смогу. Не знаю, когда меня выпишут. Ведь меня только вчера оперировали.
– Вербицкий, вы очень оригинальны.
– В каком смысле?
– Я впервые встречаю человека, который решил продлить себе отпуск столь оригинальным способом.
Несмотря на дурман от недавнего наркоза и страшную слабость, я почувствовал такую ярость, что, если бы эта сука была сейчас рядом, я спрыгнул бы с кровати и вцепился ей в ее жирное горло зубами.
– Слушай, ты, поганое, тупое быдло! Сука, которая народилась мне на горе и никак не сдохнет! Пошла ты на хер, тварь! Я тебя грохну! Гадина, блядь!
Последние слова я проорал в отключенную от связи трубку. Капельская не смогла вынести моего крика души. Я в изнеможении рухнул на худую больничную подушку и понял, что вместе со здоровьем я потерял еще и работу.
– Круто ты ее отделал, – подал голос Саша. – Может быть, зря ты так? Кто это был-то?
– Начальница.
– Ну, это ерунда. А я-то думал, что ты так с женой разговариваешь.
– Ну, что ты, Коля. Жена летит сюда. А эта сука… Ты знаешь, а я рад, что сказал ей все это. Пошла она…
– А как у тебя теперь на работе будет?
– А никак не будет, думаю. Самой работы не будет больше.
– Жаль.
– Что поделаешь… Лучше так, нежели из-за такого дерьма на нарах в тюремной камере загорать.