На афганской границе

— Возьми.

У того глаза были по пятаку. Казалось, он просто не верил происходящему.

— Слава, — позвал я, и Нарыв проморгался. — Возьми чашку.

— Щас-щас! — Поторопился он и выхватил у меня миску с грязной кашей, — давай! Выходи!

Я глянул на Булата.

— А палка?

— Палку нужно бы отобрать, — серьезно сказал Нарыв, — ни то позагонит себе заноз в десны. Пасть загноиться. Как его потом обрабатывать?

— Ну вот я и попробую. А ты иди.

— Я тебя одного не оставлю! Он точно кинется!

— Иди-иди. Разберусь.

Нарыв пару мгновений помялся в нерешительности. Потом бросил:

— Хорошо! Я быстро!

С этими словами он куда-то умчался.

Я спокойно заглянул в глаза булату. У пса был жесткий, враждебный взгляд.

— Ну чего ты злишься? — Тихо проговорил я. — Я же свой. Пограничник, как и ты.

С этими словами я потянулся к концу палки, но пес тут же оскалился и зарычал громче. Я замер.

— Тихо. Ничего я тебе не сделаю, Буля.

Когда я снова потянулся рукой, пес зарычал еще громче и злее.

— Тихо. Ты напуган, — сказал я спокойно. — Я тоже когда-то был напуган. Очень. И тоже никого к себе не подпускал. Я знаю, чего ты натерпелся.

Рука моя приближалась к палке, а рычание Булата стало почти непрерывным.

— Мне тоже приходилось терять близких людей, как и тебе, — шептал я псу тихонько.

Внезапно Булат повел ухом. А потом перестал рычать, спрятал клыки, вонзенные в палку. Вместо этого он только заурчал. Видимо, тембр и тон моего голоса как-то повлияли на пса. Дали ему понять, что меня не стоит бояться.

Тогда я решился. Вместо палки потянулся к псу. Сделал это медленно и спокойно. Булат следил за моей рукой. Наблюдал за каждым сантиметром пространства, которое она преодолевала. А потом я тронул жесткую маслянистую шкуру пса. Булат вздрогнул, но не бросился, не зарычал.

— Вот молодец, Булат. Тихо, — зашептал я, поглаживая пса по холке. — Тихо. Все нормально. Я свой.

Ладонь моя спокойно переползла с мощной спины кобеля на его большую голову, я аккуратно погладил его и там, даже почесал за ухом. Потом, набравшись смелости, взялся за палку.

К моему удивлению, Булат отступил. Он только странно пискнул, выпустил ее из пасти, а когда я вытянул корягу, Булат грустно положил голову на лапы. Уставился в пустую стену. Казалось, был я ему теперь совершенно безынтересен.

— Саша! Сашка! Ты там живой?! — Появился у вольера Нарыв с кашей, а потом остолбенел.

Я обернулся к сержанту, не прекращая поглаживать усмиренного Булата.

Сержант только рот раскрыл от изумления.

— Возьми палку, не бойся, — сказал я, — и давай чашку сюда. Я его покормлю.

Часовой раскрыл ворота, и уазик вкатился внутрь заставы. Остановился возле казарм. Из-за руля выбрался сержант в шинели. С пассажирского вышел ефрейтор. Последний обошел машину, открыл заднюю дверь и достал посылку. Потом вынул из кармана шинели пачку писем и телеграмм, принялся выкрикивать фамилии солдат.

Сержант же торопливо направился к дежурному, потом, вместе с ним в расположение. Видимо, что-то пришло и для шефа, а может быть еще кого-то из начсостава.

Наряд пограничной почти прибыл на заставу за полчаса до боевого расчета. Бойцы построились у машины, ожидая, назовут ли их фамилию.

— Глушко! — Кричал ефрейтор, размахивая письмом.

— Я!

— Горицавия!

— Гию позовите! Ему пришло что-то!

— А кому посылка?

— Да погоди ты! Щас дойдем! Кенджиев!

— В наряде! Давай сюда, я передам!

— Тришин!

«Давненько я не писал брату, — подумалось мне, — последний раз в учебке».

На то мое письмо Сашка ответил. Написал, что все хорошо. Что ему сложно, но на занятиях он усердно работает. Не хочет сплоховать перед ребятами, да и офицерами тоже. Что уже знает, что служба ему предстоит тяжелая. Но он готов и не боится.

Я рад был за Сашку. Обрадовался, что устроился он хорошо. Да только ответа так написать и не успел. Будни на учпункте закрутились так, что не было времени взяться за ручку. Признаюсь, по этому поводу было мне стыдно. Казалось мне, что должен был я найти это время, чтобы написать брату.

Глядя на почтовую машину, твердо решил я, что напишу письмо сегодня же. Пусть даже и в ущерб своему сну.

— Да говорю вам! — Услышал я вдруг за спиной и обернулся.

У входа в расположения стояли шеф, сержант-посыльный и Слава Нарыв.

Шеф отпустил сержанта и тот убежал к машине. На сходнях казарм начальника заговорил с Нарывом. Тот принялся что-то ему возбужденно рассказывать.

— Ну! Вошел в вольер! И знаете что? Не покусали его!

Только обрывки фраз доносились до моего уха, но я понял о чем речь. Шеф заметил, что я смотрю на них, и встретил меня любопытным и внимательным взглядом из-под слегка опущенных бровей. Потом он что-то тихо сказал инструктору.

— Ага! Ага! — Возбужденно закивал тот.

— Селихов! — Внезапно раздалось от машины почтового наряда. — Где тут Селихов?!

Я обернулся.

Глава 24

— Я! — отозвался я и поспешил к почтовому наряду.

— Вот, тебе письмо пришло, — ефрейтор протянул мне мятый конвертик, и тут же выкрикнул следующую фамилию: — Алейников! Где Алейников?!

— Стасик? — Отозвался кто-то, — он у нас подстреленный. Щас позовем!

Я всмотрелся в письмо. Был я почти на сто процентов уверен, что будет оно от Сашки. Когда прочитал имя отправителя, очень удивился. Это еще мягко сказать. Отправителем оказалась какая-то Малинина Нина Петровна.

Я нахмурил брови, стараясь припомнить какую-нибудь Нину.

— О-о-о-о! Это чего, Стас, тебе посылка, что ли? — Кричали за спиной, у почтовой машины. — А че там у тебя? Стасик?

— Ща, мужики!

Прихрамывающий Стас Алейников, которого временно поставили помогать Гие на кухне, проковылял к лавке, под расположением, с посылкой в руках. Присел. Нетерпеливые погранцы разместились вокруг.

— Ты ж помнишь, чего обещал? — Спросил Мишка Глушко.

Алейников не ответил. Он поставил свою большую посылку на колени, чуть-чуть покривился от боли, а потом вскрыл ее и извлек банку сгущенки.