На берегу незамерзающего Понта

Он смотрел в толпу, а ей почему-то казалось, что он точно знает, давно определил то место, куда они пробрались. Она не понимала, откуда это знание — в то время как он играл и жил в собственном голосе и тексте.

Будто тайком

Давясь теплом,

Кай забыл и думать о Герде.

Скоро поймет —

В сердце не лед.

Лед растаял вместе с бессмертьем.

Девочку с дыханьем январской луны

И не позабыть, и не спутать.

Девочка со взглядом прошлой зимы,

Мне б тебя рассветом укутать.

Девочка, твой Кай триста лет как труп.

А любовь все корчится в келье.

Девочка с улыбкой замерзших губ —

Снежной королевы похмелье.

В Полькиной голове бушевал такой ураган мыслей, что она даже боялась их додумывать до конца. Обрывочно, спорно, настойчиво — она лишь убеждалась, что эта песня про нее… для нее?.. чепуха… Песня не новая, он сам сказал. И тут же в ответ в голове кто-то разочарованно вздыхал.

Она снова спряталась в кокон одежды, тщетно пытаясь не думать глупости, и только глаза сверкали над шарфом в ожидании окончания песни.

Пока не прозвучал возле самого уха кричащий Лёлькин голос, деструктурирующий все надстройки в ее голове единственной репликой:

— Они за каким-то хреном текст поменяли, балбесы! Теперь и не погорланишь хором.

Будто тайком,

Давясь теплом,

Он забыл и думать о Герде.

Скоро поймет —

В сердце не лёд.

Лёд растаял вместе с бессмертьем.

Полина сочла за лучшее пропустить замечание подружки мимо ушей, и едва раздался последний аккорд, а толпа радостно заулюлюкала, сказала Лёле:

— Пошли?

— Он просил остаться! — сейчас он купался в аплодисментах и приветственных окриках. За все время концерта еще ни один исполнитель не вызывал такой реакции.

— Но я же не обещала, — Полина отвела, наконец, глаза от сцены и повернулась к Лёльке. — Идем. Холодно, да и времени уже много. Тебя мать точно потеряет.

— А он тебе понравился, — вдруг будто бы в никуда, в воздух, в серые нависшие над Дюком облака проговорила Лёля.

— И что?

— И ничего.

— Вот и поехали домой, — Полина ухватила ее за руку и уверенно поволокла из толпы в сторону ближайшей остановки.

И без глубокомысленного Лёлькиного вывода она понимала, что Мирош ей понравился. Но понимала и другое. Она точно никуда с ним не поедет. От одной мысли о такой возможности ей становилось жарко, хотя на улице по-прежнему свирепствовал ветер, пробираясь под одежду. Потому и убегала сейчас от него и от себя.

* * *

Они должны были играть другую песню. Все должно было происходить по-другому. С январского вечера несколько месяцев назад, когда в его зиму вторглась «Девочка со взглядом».

Обдолбаный почти до невменяемости Гапон, кажется, так и не въехал, что они вообще играли не то, что изначально заявляли. Сырое по сути, с недописанным текстом, который уже второй раз переписывался. В его голове перемыкало, и он включался в музыку, прилаживаясь под остальных, чистых. Фурса ворчал, что могли бы и прогнать заранее, хоть вчера вечером, но свое дело он знал. Кормилин с удовольствием присоединился бы к этому ворчанию, но в группе он, без малого, два месяца — пока помалкивал. Держал нейтралитет.

Ребята привыкли — если Мироша прет, то лучше не вмешиваться. И если он сказал, что будет петь «Девочку…», значит, будет, даже без инструментов и в одиночестве. В «Мете» никто не ступил бы без него и шагу. А на этой чертовой акции по сбору средств у него и вовсе в наличии имелся карт-бланш. Мог позволить себе все что угодно. И ни один из организаторов не сказал бы ни слова.

За этим было занятно наблюдать со стороны. Еще более занятно — изнутри, со сцены, когда вместо Мироша-автора включался Мирош-исполнитель. Больше, чем вокалист. Неизвестно с какой луны свалившийся. Но рок-музыка приемлет даже самые странные тексты. Такие как:

Девочка, твой Кай триста лет как труп.

А любовь все корчится в келье.

Девочка с улыбкой замерзших губ —

Снежной королевы похмелье.

В конце концов, бывало и хуже. Не стадион. Не главная сцена в Костшине-над-Одрон. Продрогшая толпа у Потемкинской лестницы. И где-то там, в толпе, девочка. Он физически ощущал ее присутствие. На нее был настроен его внутренний датчик, а своим датчикам Мирош доверял. Точно так же на последнем аккорде он почувствовал и то, что она исчезла. Что ее нет среди этих людей с поднятыми воротниками.

Просто отпустило — и все. И только сейчас он ощутил, какое напряжение владело им все это время. Как во время секса. Хлопки и улюлюканье вместо оргазма. Тупо симулирование. Он растянул губы в улыбку и махнул рукой, прощаясь.

В очередной раз музыканты сменились неутомимым ведущим, а группа «Мета» ретировалась в сторону. Мирошу не было ни до кого дела. Бросил гитару Фурсе с быстрым распоряжением: «Зачехли!» — и рванул туда, где ее оставил, к ступенькам, к краю, где они примостились с той ненормальной в красной куртке и с розовыми волосами.

Не было. Ушла.

В ушах закладывало от грохота аппаратуры, а она ушла. Второй раз упустил.

— Бред, — пробормотал Мирош, коснулся ладонью каменного парапета, на секунду прикрывая веки и отгораживаясь от пустоты. Что такое секунда? Волна набежит и схлынет. Потом в его глаза снова вернется свет, и мир окажется неожиданно окрашенным в серый, совсем не апрельский цвет. Скорее ноябрьский. Не желая мириться и совсем не думая, что делает, он легко запрыгнул на тот самый парапет и стал оглядываться по сторонам, надеясь заметить если не Девочку, то хоть вот то… розововолосое. Ни-хре-на.