На чужой палубе

–  Я прошу вас снять экипаж,- перешел к делу Ричард О'Доновен.- Дальнейшая борьба за судно бесполезна. Мы потеряли ход, а вместе с ним и управление. Смещение груза достигло критической точки и, к сожалению, все еще продолжается.

–  Как машины?
– поинтересовался Петр Андреевич.

–  Это, пожалуй,единственное,что осталось на пароходе в порядке,- ответил Ричард О'Доновен.

–  Но не маловажное,- значительно вставил Морозов, уже тяготившийся выпавшей на его долю пассивной ролью переводчика.

–  Что машины, если нет винта?
– бросил капитан.- Жить пароходу осталось немного. Крен усиливается. Стоит ветру переменить направление, и «Гертруда» перевернется, как лоханка на ручье.

–  А если переместить часть груза?- спросил Петр Андреевич и в поисках поддержки посмотрел на стоящего за капитаном старшего помощника.

–  Вы предлагаете раскрыть трюм,- Ричард О'Доновен приподнял широкие густые брови,казавшиеся на его узком морщинистом лице чужими, приклеенными, - когда накренившаяся палуба обращена на волну?

–  Есть же на пароходе лазовый люк?
– настаивал Петр Андреевич.

–  Ни один матрос не полезет в такую мышеловку,- устало возразил капитан.- Ни один. Если пароход перевернется, никто из трюма не вырвется. А в том, что он рано или поздно перевернется… нет никаких сомнений.

–  Возможно, есть все же какие-то пути к спасению парохода?- Петр Андреевич настойчиво посмотрел на капитана, затем на старшего помощника. Говоря «пароход»,он думал о беспомощных людях, лежащих в матросском салоне.- Надо осмотреть его, подумать.

–  Подумать?- Лицо капитана сморщилось в слабом подобии улыбки.-Неужели вы полагаете, что я решил оставить судно… не думая? За трое суток шторма у меня было вполне достаточно времени для размышлений.- Он глубоко вздохнул и продолжал, с трудом выжимая из себя фразу за фразой.- Этот пароход я получил семнадцать лет назад. Я сплю и слышу, что делается в машинном отделении, слышу, кто стоит у руля.- Он помолчал и продолжал, отрывисто роняя слово за словом: - На судах компании «Меркурий» я плаваю неполных двадцать пять лет. Всего три месяца с небольшим осталось мне, чтобы получить пенсию и уйти на покой. Моя пенсия! Покой!.Вы сами понимаете: компания не любит убытков. Да, да! За убытки пенсию не дают. Но на палубе почти шестьдесят человек команды. Люди боролись со штормом. Отчаянно боролись. Жизнью рисковали! Вы были в салоне. Видели. Пострадали лучшие люди экипажа. Штатные матросы! Остальные наняты в порту на рейс. Сброд.Завсегдатаи бордингхаузов. Положиться на них нельзя. Мне остается одно из двух: либо продолжать безнадежную борьбу с бурей,имея ослабленный экипаж,и в случае гибели судна ответить перед морским судом не только за «Гертруду», но и за людей, что погибнут вместе с ней…- Он запнулся и тяжело произнес: - Я не говорю уже о том, как ответить за них перед господом, собственной совестью и моими детьми.

«О своей жизни не думает,- с уважением отметил про себя Петр Андреевич.- Морская косточка!»

–  Я хотел бы знать,что думает о положении судна старший помощник?-спросил он.

Джим Олстон выслушал перевод Морозова с неподвижным лицом и четко ответил:

–  Капитан лично отвечает за пароход и груз, а потому любой мой совет неуместен.

С трудом скрывая досаду, Петр Андреевич отвернулся от старшего помощника.

–  Вы ничего не сказали о втором «либо»,- напомнил он капитану.

–  Второе либо…- Ричард О'Доновен справился с охватившим его волнением и заговорил убежденно, твердо.- Надо позаботиться о спасении экипажа… Когда «Гертруда» потеряла ход,- продолжал он, не дождавшись от Петра Андреевича ни одобрения, ни возражений,- я запросил компанию: как мне быть. Вот ответ.

Ричард О'Доновен брезгливо, как нечто нечистое, поднял двумя пальцами смятую, видимо в гневе, радиограмму и подал ее Морозову.

–  «Ричард О'Доновен!- читал Морозов.- Вы отвечаете за пароход, груз и экипаж…»

–  Прошу прощения!- остановил Морозова капитан.- Сперва пароход,потом груз и в последнюю очередь экипаж. Это не случайно.

–  «…Предоставляем вам право решать самому, как спасти доверенные вам компанией ценности и людей,- продолжал читать Морозов.- Действуйте в соответствии с обстоятельствами. О вашей пенсии мы помним, так же как и о пенсии Тони Мерча».

Капитан жестко усмехнулся и бросил радиограмму в ящик стола.

–  Не может же компания радировать прямо: плевать нам на людей и на вас, почтенный Ричард О'Доновен.Сделайте все, чтобы спасти ценности. А чтобы я не колебался… напомнили о пенсии.- Он гневно сощурился, отчего синие мешочки под глазами набухли, стали тверже.- И я принял решение. Один раз sa двадцать пять лет беспорочной службы моим хозяевам. Я отодвинул интересы компании «Меркурий» на второй план. На первом у меня жизни моих людей: хороших и беспутных, умных и идиотов. Все же это люди, черт возьми! Они хотят жить и имеют на это право. Тогда-то я и решил: бросить к дьяволу все и снять с этой развалины экипаж.

Слушая измученного бессонными ночами капитана, Петр Андреевич испытывал все более крепнущее желание сохранить пароход, а вместе с ним и пенсию этому мужественному старику с усталым морщинистым лицом и широкими мохнатыми бровями.

Петр Андреевич привычно, по-военному четко бросил руки по швам.

–  Разрешите познакомиться с положением парохода?

–  Это ваше право,- поклонился капитан.- Вы дали нам буксирный конец. Осматривайте «Гертруду». Принимайте любые меры, чтобы спасти судно. Быть может, вам повезет больше, чем мне. Желаю удачи.

Ричард О'Доновен показал на стоящего в стороне моряка.

–  Вам поможет Тони Мерч. Боцман. Старый моряк! Знает каждый закоулок парохода.Тони начал службу на судах компании на два года раньше меня.Его имя также упоминается в радиограмме.Это единственный человек в экипаже,не считая меня, кто кровно заинтересован в спасении «Гертруды».

Петр Андреевич обернулся к Тони Мерчу и приветливо произнес одну из немногих знакомых ему английских фраз:

–  О'кей, Тони!

Боцман «Гертруды» был полной противоположностью подтянутому холодноватому капитану. Невысокий, с могучим телом на коротких кривоватых ногах и приподнятыми широкими плечами, он походил на старого добродушного пирата из романов Стивенсона. Усиливала ©то сходство большая голова, черная, с густой проседью курчавая шевелюра и плотные, словно приклеенные бакенбарды.

Петр Андреевич пожал крепкую руку боцмана и сказал:

–  Ничего, боцман! Поднимем народ…

Он взглянул на замешкавшегося с переводом Морозова и запнулся, понял, насколько неуместны эти привычные слова на чужой палубе, где властвуют иные, чем у нас, законы и нравы. Поднимем народ! Не те слова. Петр Андреевич быстро поправился и деловито сказал:

–  Приступим к осмотру, боцман.

На этот раз Морозов перевел сказанное им уверенно.

–  Вы пройдете с нами?
– спросил Петр Андреевич у капитана.

–  Мое место здесь,- с достоинством поклонился Ричард О'Доновен.

Петр Андреевич заметил туго накрахмаленную свежую рубашку капитана и с растущим уважением подумал: «Морская косточка! Перед тем как пойти на дно, он галстук поправит».

7

Море бесновалось по-прежнему. Особенно ощущалась его ярость в закрытых помещениях; в салонах, в машинном отделении, в кочегарке. Каждый стремительный размах парохода влево казался последним. А когда он медленно, словно напрягая остаток сил, выравнивался, трудно было избавиться от мысли, что следующий вал ударит сильнее,а тогда… «Молитесь, женщины, за нас!» - как поется в старинной матросской песне. И все же пар в котлах держали. Каждый из машинной команды- от старшего механика и до кочегара- понимал, что теплые грелки напоминали экипажу: пароход еще жив.