На другом берегу любви

— Обернулся?! В кого?! Я же спал все это время.

Мой странный сон с раскопкой земли когтистыми лапами и всякими собачьими делами с обнюхиванием деревьев тут же всплывает в памяти. Да не может такого быть! Никогда я не был лунатиком, а тем более лунатиком-оборотнем. Этот мелкий гад бессовестно меня разводит.

— Что, снова ничего не помнишь? — посмеивается надо мной Добруш, и я поваливаю его на кровать, принимаясь щекотать.

— А ну, говори правду!

— Милош, ты чего? Хватит, — сопротивляется тот, а сам начинает заливисто хохотать в голос, даже похрюкивать. — Какую правду? Я и говорю, как есть. Уже все сказал. Не веришь, вон на ноги свои посмотри. До сих пор все в земле. Я звал тебя обмыться, а ты меня словно не слышал, даже не оглянулся. Вернулся в кровать и отрубился. Мать увидит, сколько ты грязи в дом притащил, самого стирать на речку отправит.

* * *

Чтобы помыться, брат ведет меня к бочкам с водой, которые сам утром уже успел наполнить, натаскав воды из колодца. Выливаю на себя ушат прохладной воды и намыливаюсь каким-то корнем, который вручает мне Добруш. Сам бы в жизни не догадался, для чего он здесь валяется. Не бессульфатный шампунь, конечно, но тоже сойдет.

Осматриваю свое плечо, где еще совсем недавно была рваная рана, и поражаюсь скорости регенерации. Это все, должно быть, волчья кровь. И правда, затянулось, как на собаке.

Время обеда. Переодевшись в чистое, я отправляюсь к остальным на кухню. Отец сидит во главе стола, Добруш по левую руку от него, мать суетится у печи, расставляет немногочисленную посуду, подает наготовленное.

— Я помогу, — не выдерживаю, когда бедная женщина едва справляется с увесистым чугунным горшком.

— Милош, сынок, не стоит, — будто бы извиняется мать, украдкой поглядывая на мужа. — Я и сама еще в силах вас накормить. А ты садись за стол.

— Помогу и сяду, тяжело ведь. Не женское это дело, тяжести таскать, когда в доме три взрослых мужчины, — настаиваю я, и она сдается, смиренно отойдя в сторону.

Милош с отцом недоуменно переглядываются, будто впервые о таком услышали. Да уж, насколько помню из детства свою мать, та ничего тяжелее крохотных женских сумочек и в руки-то не брала.

— Смотрю, тебе уже лучше? Как сам, силы вернулись, рука зажила? Готов выйти на мельницу? — заговаривает со мной отец, и мать с сожалением закусывает губу. Так вот от чего она меня ограждала, отказываясь от помощи. Боялась, что я еще не готов к работе.

Знать бы еще к чему там стоит быть готовым. По большому счету, все мои знания о мельницах заканчиваются где-то на сказке про кота в сапогах, и самому от этого нелепого открытия становится смешно.

— Думаю, да, — стараюсь сохранить серьезную физиономию, и отца мой ответ более чем устраивает.

— Вот и молодцом. Не все же нам с Добрушем за тебя отдуваться, — любя треплет мальчишку по голове, и тот улыбается, правда, взгляд опускает в тарелку, ведя себя при отце довольно сдержанно.

Смотрю на все это, и не знаю, что думать. Сколько раз в своей прежней благоустроенной жизни я мечтал о такой семье? Где мать с отцом были бы вместе, и родителям хоть немного было бы до меня дело. Где отец интересовался бы не только моими успехами, но и самочувствием, где в семье я был бы не единственным ребенком, и мне не было бы так одиноко на этом свете. А теперь, в чужом теле и в этом жутком месте у меня есть возможность прожить такую жизнь. Странно как-то. Видно, не зря говорят быть осторожными в своих желаниях, потому что они имеют свойство сбываться в такой вот изощренной форме.

Мне бы разузнать о том, где я оказался и какие отсюда ведут пути, но все как-то не подворачивается подходящей возможности. Тогда я решаю, что сперва стоит осмотреться, познакомиться с местными, заслужить их доверие. Вести себя так, как вел бы настоящий Милош, пропади у того память.

— Делать-то что? — теряюсь я, подойдя к ветряной мельнице. Вблизи это строение с огромными вращающимися лопастями впечатляет еще больше, чем издалека.

— Что, совсем ничего не помнишь? Вот это тебя приложило, — усмехается Добруш.

— Почти ничего. Все как в тумане.

— Да тут большого ума и не надо, мельница сама работает. Только следи, да мешки туда-сюда таскай. Я покажу.

Вместе с Добрушем мы подходим к телеге, доверху наполненной мешками.

— Вот, здесь зерно, только сегодня привезли.

— Свежее, — опускаю руку в открытый мешок, пропуская зерна между пальцев.

— Э-э-э, брат. Сам же меня учил, нельзя муку молоть только из свежего, — с дельным видом поправляет меня младший. — Перед тем, как попасть к нам, оно отлеживается минимум три месяца. Сама мука тоже должна отлежаться недели две. Только тогда из нее можно хлеб печь.

— А кто его привозит? Откуда?

— А про это нам знать не велено, — переходит он на шепот, щуря свои зеленоватые глаза на солнце. — Только отец в курсе, но сколько не спрашивал, он не отвечает, — резко замолкает, потому что отец направляется прямиком к нам.

С этого момента и начинается мой рабочий день.

— Смотри, показываю, как мешок надо брать, — учит братишка. — Берем его за края, поднимаем, ты разворачиваешься и подныриваешь под него. На спину взвалил и несешь.

Первый мешок дается мне легко. Я отнес его и уложил куда следует. Но с каждым отнесенным мешком взваливать себе на плечи эту нелегкую ношу становится все труднее.

Стоит разгрузить телегу, как тут же находится новая работенка. Из трубы постоянным потоком идет мука, у нее мы и стоим. Отец изредка пинает мешок ногой, чтобы мука ложилась плотнее.

— Короче, смотри, — ловкими движениями Добруш отцепляет наполненный мешок с мукой от трубы. — Снял, и сразу ставишь другой, а этот плотно завязываешь.

В умелых руках мешок завязывается буквально одним движением, но это точно не мой случай. Мой первый мешок никак не дается. И второй, и третий тоже.

— Ничего, руки сами все вспомнят, — подбадривает меня отец, похлопывая по плечу. — Не каждое дело сразу спорится.

После мешки с готовой мукой нужно снова погрузить в телегу. Я уже с ног до головы покрылся ровным белым слоем, по вискам и шее течет пот, а чертово зерно все никак не заканчивается.

— Да, мы тут не лаптем щи хлебаем, — ухмыляется отец. — Ничего, скоро перерыв устроим, отдышишься.

Работа действительно не из легких. В назначенный перерыв мы с братом выходим на улицу, умываем свои белые от муки рожи, садимся на пригорок, поросший травой, и Добруш достает из заготовленной корзины мамкины пироги.

— Эх, Милош, ты такое представление пропустил, пока отсыпался, — не замолкает он, освещая немногочисленные местные новости.

— Рассказывай уже, — тоже тянусь за пирогом. После таких физнагрузок жрать охота все время.

— Да, это все вздорная Янкина бабка, Кабачковна, — усмехается брат. — Так визжала на всю округу, чуть не лопнула! Мол, Агнешка утопленница с того света по ее душу явилась. И что сжечь надо ведьму. Люди поверили, вилами вооружились, в лес с факелами пошли, только Агнешки и след простыл.