На двух берегах

– И бог!
– возразил Андрей.
– Потому что твоя забубенная башка вмещает все это и еще больше. Но если ты хочешь найти ответ на те вопросы, которые касаются земли, тех же фрицев, наверное, надо подолбить историю. И философию. Не так, чтоб проскочить сессию, а для себя. Как думаешь?

Стас повернулся в сторону немцев, осторожно высунулся над бруствером, положил на него локти и стал выбирать себе путь и точку, где он должен был встречать рассвет, чтобы стрелять по запоздавшим немцам.

– Дадут они тебе долбить историю и философию, - процедил он, - как же! Библиотеки, милый, они считают не для нас. И астрономия не для нас.

– Все-таки полезешь?
– спросил Андрей, тоже осторожно высовываясь над бруствером.

Ничья земля была пустынной пахотой, обмытой многими дождями, отчего бугры отваленной земли округлились, потеряли резкость. Мокрые, они тускло поблескивали, казались гладкими, и лишь воронки от мин и снарядов смотрелись на этой пахоте как черные оспины.

– Может, не надо? Может, сегодня не надо?
– продолжал Андрей, так как Стас не ответил.
– У тебя сегодня какое-то дурацкое настроение. Может, не надо?

– Надо!
– жестко сказал Стас.
– При чем тут настроение? Надо, потому что это хоть на секунду, но приблизит и историю, и астрономию, и вообще… И вообще человеческую жизнь.

Под утро в траншее раздались незнакомые голоса, но различался и голос ротного. Еще не рассвело, и увидеть, кто шел с ротным, было нельзя.

– Триста метров!
– объяснял ротный.
– А до их секретов еще ближе. На правом фланге - он выдвинут - метров двести восемьдесят.

– Очень хорошо!
– сказал кто-то баском.
– Идем туда.

– Что-то будет. Что-то, Андрюша, будет, - решил Стас.
– Вчера артразведчики, сегодня новые гости…

Они со Стасом стояли лицом к немцам, привалившись грудью к брустверам, и слушали. Ночь была темной, без луны, звезды прятались за облаками, и ни черта не различалось даже в нескольких шагах. Им оставалось, подняв наушники шапок, только слушать да держать руки на шейках автоматов, которые лежали перед ними. Они стояли близко, в полуметре, и слышали дыхание друг друга. Так стояла вся рота, потому что между ними и немцами было всего эти три сотни метров ничьей земли.

Ротный вел кого-то за собой.

– Когда они корректируют огонь, слышно, как фриц кричит по телефону.

Это было верно: слышно было не только, как фриц кричит по телефону, корректируя огонь артиллерии, когда эта артиллерия била не по их траншее, а куда-то по тылам, и снаряды летели над ними, лишь шелестя воздухом - «шух-шух-шух». Вечером было слышно, как фрицы играют на губной гармошке, а ночью даже, как звякает лопата о камень, когда они углубляли свою первую траншею или рыли еще что-нибудь: квадратную глубокую яму для блиндажа, минометные или пулеметные окопы, или еще что-то, что было им необходимо.

Ротный провел мимо них несколько человек. Один из этих прошедших вместо оружия нес предмет, похожий на граммофонную трубу.

– Ну, Андрюха, держись! Сейчас с фрицами будет разговор, всякий там цирлих-манирлих, а потом они нам врежут. Фрицы не любят таких разговоров.
– Стас хмыкнул: - Оч-ч-чень не любят.

Прошел, наверное, час, наступило то время, когда и они, и немцы должны были получать завтрак. И тут в полусотне метров от него и от Стаса вдруг кто-то громко заговорил по-немецки. Рупор очень усиливал слова.

– Ахтунг! Ахтунг! Дойчише золдатен!..

Рота замерла от неожиданности, но немцы сразу же навесили над ничьей землей ракеты, и все в траншее пригнулись, потому что тут же дежурные пулеметчики немцев ударили по пристрелянным днем секторам, и пули засвистели над траншеей. Сдернув с брустверов автоматы, Андрей и Стас опустились на дно.

Но немец-антифашист, лишь чуть повысив голос, спокойно в четко говорил в микрофон.

– О чем он говорит?
– спросил Андрей. Стас учил в школе и университете немецкий и сносно понимал его.

– Погоди… Погоди… - Стас напряженно слушал.

– Это уполномоченный Национального Комитета «Свободная Германия». Ага! Кажется, до них дошло…

Наверное, до немцев и правда дошло - они вдруг прекратили стрелять, и стало тихо так, что, конечно же, они слышали, что говорил уполномоченный.

– …Поражение под Курском… Битва за Днепр вермахтом проиграна… Вынужденный отход и в Белоруссии. Выход Италии из войны… В целом война проиграна… Идет зима… - переводил Стас.
– Бессмысленное сопротивление… Не понял… Сейчас… Ага… Ненужная кровь… Ждут семьи… Единственный выход: освободить без боев оккупированные земли, отходить к Германии… Несмотря на Гитлера… Товарищ! Думай сам! Не будь пассивен! Кончай выполнять приказы Гитлера! Он ведет к гибели… От тебя тоже зависит, что будет с немецким народом… Лозунг Гитлера «Победа или гибель» - против народа… Родились немцами, а не фашистами… Пусть гибнет Гитлер!.. Пусть живет Германия!..

Уполномоченный сделал паузу то ли для того, чтобы немцы лучше вдумались, то ли, чтобы перевести дыхание.

– А ведь слушают!
– сказал Стас и засмеялся.
– Пронимает. До кишок, наверное, пронимает. Представляешь их положение: самый тупой фриц понимает, хоть уголком мозга, а понимает, что победы им не видать. И что тогда? Тогда, в конце концов, отвечай за все, что делал. Рано или поздно, но отвечай! Видишь - никто и не стреляет…

– Погоди. Сейчас начнут.

Слышали голос антифашиста не дальше первой немецкой траншеи. И выдвинутые секреты. Но в секретах и в первой траншее кто был? Рядовые, унтер-офицеры, командиры взводов и рот. Те, кто каждый день подставлял себя под пули. КП их батальона был значительно дальше, голос из рупора туда не долетал, и их комбат некоторое время, пока ему не сообщили об этом, не знал о передаче. И эти рядовые, унтер-офицеры, командиры взводов и рот, отступая изо дня в день, отступая вот уже больше года, хотели знать ответ на вопрос: что им делать дальше? Немец же из комитета «Свободная Германия» и давал этот ответ: «Отходить без боев к границе рейха!» Такой вариант, конечно, устраивал: и жив останешься, и Германия цела. А что потом - там будет видно. Тем более, что теперь им победа «не светила».

Командиры рот, хотя и были обязаны доложить командиру батальона об этой передаче, могли позвонить ему минутой раньше, минутой позже, и за это время услышать то, что хотели знать, а потом уж выполнять команду командира батальона. Но что командир батальона прикажет открыть огонь по передающему, в этом не было никакого сомнения.

Стас высунулся над бруствером по грудь.

– Оттуда ему кричат! Ага…

Голос с той стороны ничьей земли едва долетел, но стояла такая тишина, что различить его все-таки было можно.

– Вот он весь фокус где, вот он! Личный контакт!
– сказал Стас и щелкнул пальцами. Щелчок был таким сильным, что Андрей вздрогнул.

– Брось!

Что ж, это было верно. Те, кто был на переднем крае, знали, видели, как велись передачи на противника. Куда-нибудь в неглубокий овраг, за высотку, еще в какое-нибудь укрытие заезжала машина с радиоустановкой, и из нее в микрофон говорили агитаторы, а усилитель посылал их голос через передний край. Этот голос был слышен в тылу немцев на сотни метров, а может, и на километры. После передачи агитаторы крутили пластинки с музыкой и всякими песнями, потом опять передавали какой-то текст. Все это делалось до тех пор, пока немцы не начинали, сумев засечь по звуку место, стрелять по агитмашине, и тогда она укатывала. Но, разговаривая с дальнего расстояния, пропагандисты оставались как бы какими-то неконкретными людьми. А тут было иное: тут был прямой человеческий разговор.