На двух берегах

Вернулся, запыхавшись, Степанчик.

– Связи нет, тааш старший лейтенант. Связисты к обрыву, а там - фрицы…

Что ж, это было как дважды два: когда рота отрезала какую-то группу немцев, то сразу же рубила все телефонные провода, которые шли от этой группы куда бы то ни было. Так же делали и немцы.

«Плохо!
– подумал Андрей.
– Просочились, сволочи».

– Воды!
– громко сказал он.
– У кого есть вода?

Степанчик дал ему флягу, он сжал щеки пропагандиста, тот открыл рот, он всунул в него горло фляги, и, запрокинув голову, стал лить пропагандисту в рот воду. Пропагандист пил вяло, кашлял, вода стекала у него по щекам и подбородку.

Разрывы немецких мин ушли в глубину, в тыл, примерно на линию КП батальона.

К Андрею, вырвавшись из рук ротного, перебежал офицер с баском.

– Ну как?

– У вас есть водка? Он в шоке.

Офицер отстегнул свою фляжку.

Немец, закашлявшись, отворачиваясь от фляги, начал говорить:

– Данке. Спасибо. Надо медицину. В госпиталь. Надо скоро…

После немца Андрей тоже хлебнул из фляги и, толкнув Стаса в ногу, передал ее ему: во фляге был коньяк, и грех было не хлебнуть.

– Можно тащить.

– Дайте людей!
– приказал было тот, с баском, но Степанчик вдруг начал садить из автомата, крича:

– Фрицы! Ребята, фрицы! Огонь! Бей их! Бей их, гадов!

Стас, Андрей, ротный, тот, с баском, и все остальные вскочили, метнулись к брустверам, ротный успел выстрелить вверх из ракетницы, и в ее красном мерцающем свете все увидели, как к траншее бегут немцы. Было видно даже, что пулеметчики со своими ручными МГ отстали.

– Огонь!
– запоздало крикнул ротный, хотя все в траншее и так стреляли.

Немцы, ведя огонь с ходу, били неприцельно, потому что на бегу не очень-то попадешь, а рота вела плотный, прицельный огонь: на фоне неба снизу, да еще подсвеченные ракетами, немцы виднелись довольно четко, и с бруствера, упершись в него локтями, можно было хорошо попадать, и рота отбила эту атаку. Но правее их немцам удалось прорваться до второй траншеи, взять ее, они побежали по ней в обе стороны, и Андрей слышал, что стрельба идет почти у него за спиной.

«Отрезали!
– похолодев, подумал он.
– Вот черт! Плохо дело! Очень плохо дело!»

– Бери Черданцева и влево!
– приказал ротный, - Их надо вывести. Быстро! Быстро! Вам понятна обстановка?
– спросил он у того, с баском.

Сзади них все стреляли, наверное, немцы вскочили во вторую траншею, и поэтому обстановка тому, с баском, видимо, была понятна, но они не слышали, что он ответил, потому что побежали, как сказал ротный, влево, ударяясь в темноте об углы траншеи, падая там, где мелкое дно вдруг обрывалось перед более глубокой частью.

Они пробежали всего ничего, сотни две метров, когда им крикнули:

– Стой! Куда! Стой! В лощине фрицы!

Это был командир второго взвода. Вместе с ним фланг прикрывали писарь и трое солдат. Они стояли в траншее наготове, потому что здесь она обрывалась, у ее конца начиналась лощина, которая шла от немцев в тыл роты. Эту лощину немцы тоже хорошо пристреляли из пулеметов, по ней то и дело летели очереди трассирующих пуль, и ее было рискованно перебегать даже спокойной ночью, а сейчас она вообще была непроходимой.

Понаблюдав, убедившись, что немцы почти непрерывно бьют по этой лощине из пулеметов, Андрей и Стас вернулись, и Андрей доложил все ротному. Тот, с баском, тоже слушал все это.

– Так! Ясно, - подвел итог ротный.
– Эвакуация невозможна.

– Будем прорываться!
– решил тот, с баском.
– Обеспечьте прорыв. Выделите максимум людей. Пока не рассвело:…

– Но, товарищ подполковник…

– Никаких «но»!
– басок зазвучал с металлическим оттенком.
– Готовьте прорыв. Группа прорыва не меньше взвода. С ручными пулеметами. Обязательно. Прикрытие - человек пятнадцать. И четверых покрепче, чтобы несли раненого. Носилок нет? Обеспечьте плащ-палатку. Прорывом буду командовать я. Вы остаетесь здесь.

– Если я дам вам эти пятьдесят человек, в траншее останется двадцать, - глухо ответил ротный.
– В случае новой атаки противника траншею не удержать. А у меня приказ удерживать ее до последнего солдата…

– Выполняйте последний приказ!
– это звучало железно.

– За эту траншею мы заплатили кровью. Семеро убитых. Восемнадцать раненых. И сдавать ее…

– А вы не сдавайте!
– подполковник еще добавил в голос металла.
– Кто вам приказывает сдать траншею? Кто, я вас спрашиваю?

– Но вы требуете практически всю роту. Ручные пулеметы…

– Дайте не все, дайте половину.

– Не могу.

– Вы… вы отказываетесь? Да вы понимаете, что говорите? Вы отдаете отчет в своих словах?
– от растерянности, а подполковник явно растерялся, услышав, что его приказ собираются не выполнить, от растерянности из голоса подполковника металл вдруг пропал, вместо него в нем появился какой-то хрип, как если бы у подполковника вдруг запершило в горле.

– Отдаю. Я выполняю боевую задачу, поставленную мне командиром батальона.

А вот голос ротного звучал твердо, и это сработало:

– Да вы… Да вы… - совсем задохнулся подполковник, не находя слов… - Не выполнить приказа старшего!.. На переднем крае!.. Да за это под трибунал!..

– В трибунале тоже люди, - успел сказать ротный.

– Кру-гом!
– вдруг выкрикнул подполковник.
– Шагом марш! Все, кроме командира роты, шагом марш! На двадцать метров! Иначе загремите в штрафную!

И в десяти метрах ни черта не было видно, и они сели в десяти метрах и закурили.

Ротный все-таки уговорил подполковника. Он сказал - почти все слова, отражаясь от стенок траншеи, были слышны хорошо - он сказал:

– …И что даст этот прорыв? Кроме потерь? Каковы шансы на успех? Минимальные. Я не говорю о своих солдатах - я их могу потерять завтра, да даже сегодня - после несколько таких артминналетов да двух-трех атак противника, вы знаете, от роты в лучшем случае останется половина. Но речь не о них. Где гарантия, что вы вынесете вашего подопечного живым и выведете живым второго? И сами вырветесь благополучно? С раненым и вчетвером особенно не побежишь! А цель какая - четверка с грузом посредине! Одна ракета, хорошая очередь, и нет ни носильщиков, ни выносимого. Вы же этого не хотите! Вы…