На грани веков. Части I и II

Он влез в шалаш и стал заворачивать женщину в какую-то рвань, может быть, в остатки рядна.

— Позавчера вечером померла. В жизни не болела, а вот напал кашель да жар, за шесть дней только кожа да кости остались. Глядеть страшно… Гремят, как притронешься. Я думаю, все от болотной воды. Ручей с Троицы пересох, в бочаге одна жижа, ржавая да густая, нечисти полным-полно, черпать и то с души воротит. Я без конца наказывал: кипятить надо, кипятить, да разве меня слушают… Ладно, что ты пришел. Поможешь отнести — а то мне одному за ноги пришлось бы тащить. От этой убогой помощи не жди, сидит и воет, как волчонок.

Он подбросил в костер охапку сухих веток. Покойницу из шалаша вытащил один, двоим там не повернуться. Потом взял ее под мышки, Мартынь — под колени. И верно, нести там было нечего — кожа да кости. Так они осторожно влезли на пригорок, девчонка, подвывая, тащилась следом. На самом верху под березой Друст вырыл яму, отблеск от костра не падал в нее, могила была черная и казалась очень глубокой. Тень от держака лопаты, воткнутой в кучу земли, изгибаясь, металась по стене молодых елочек. Друст приподнял руку над головой.

— Шесть локтей — мельче нельзя, а то лисы выроют.

Он прыгнул в яму, земля с краю осыпалась с глухим шумом.

— Подай заступ — надо повыбрасывать. Чертова земля, такая рыхлая, совсем не держится.

Он выбросил осыпавшуюся землю, выкинул лопату на край могилы, а за ней и шапку — видимо, мешала.

— Ну, теперь подавай мне ее сюда! Ногами вперед, этак лучше принимать.

Подтянувшись, он взял жену на руки, легко, как ребенка, долго и заботливо укладывал на дне, словно ей и впрямь нужны были еще какие-то удобства.

— Наломать еловых веток — в изголовье положить, чтоб легче лежалось…

Мартынь подал руку и помог Друсту вылезти. Затем они по очереди одной и той же лопатой засыпали могилу, накидали и пригладили холмик. Девчонка с воем увила ее плетеницей из брусничника. Тяжело дыша, Друст поглядел исподлобья.

— И не мог он заодно прибрать и ее, хоть руки развязал бы…

Костер у основания пригорка наполовину прогорел. Они подбросили дров и уселись рядышком, девчонка забралась в свою норку во мху, У Мартыня внутри так и жгло — жена у Друста померла, тут уж никто не поможет. Но Майю надо спасти, иначе на что жизнь и весь белый свет без нее? Он говорил захлебываясь, стараясь сразу высказать все, что накопилось за эти дни и ночи, путаясь и повторяясь, — но Друст понимал и так.

— Десять человек, говоришь ты? Десять я не могу набрать. Четверо у меня верных. Со мной — пять. Ты да Клав — это было бы семь. Криша-то я и не считаю, ежели пареной черемухой отхлестали, так на третий либо на четвертый день он еще не вояка. Семерых хватит, как ты думаешь?

— Думаю, хватит. В дороге отбить все равно не можем. Мы с Клавом считали: из имения будет шестеро, Лауковой родни будет одиннадцать. В телегах колья, у Рыжего Берта и писаря пистолеты. Одни останутся в корчме, это ясно, а другие оружие в церковь с собой не возьмут, там нас не ждут, они меня только в лесу боятся! Двери ризницы при церкви постоянно открыты, мы туда вихрем. Я ее сам своими руками вынесу, вы только держитесь за мной. Головой ручаюсь, они так растеряются, что и без драки обойдется.

— Да пусть и драка, мне теперь все равно. Самому попу по башке, ежели встанет на дороге! А уж всего краше, ежели бы я там эстонца застал. Так или этак, оставаться здесь больше нельзя, и тяжко будет подумать, что он-то останется и по-старому будет измываться над теми, кто в Ригу убежать не может, а в лесу жить не хочет.

— Не верю я, что эстонец сам поедет, барсук только в своей норе смелый. А разве ты поспеешь разыскать и оповестить своих четверых?

Кривые пальцы Друста погрузились в лохматые космы.

— Двое-то у меня верняком — полтора часа ходу. Вот только те двое… Да ведь раз надо, так надо. К полудню будем там.

Он вскинул глаза поверх костра на девчонку и развел руками.

— Тьфу, нечистый, — про нее-то я и забыл! Возвращаться сюда не придется, я ее к сестре в Вайвары хотел отвести, в лесу одну не оставишь. Этакую даль через всю Лиственскую волость! Когда же я своих людей сыщу?

Мартынь ухватился за его плечо, словно железными клещами.

— Делай как знаешь, брат, а разыщи!

Друст долго сидел, сморщившись, точно от зубной боли.

— Ничего, братец, сам видишь, ничего у нас с тобой не выйдет. Много ли до рассвета осталось?

У Мартыня от растерянности мысль билась птицей в клетке.

— Да ведь, уж коли на то пошло, разве я твою девчонку не могу отвести в Вайвары? Все равно эту ночь не придумаю, куда деваться… Твоя сестра меня, кажется, знает.

Они обсудили это дело основательно и, наконец, так и порешили. Друст заторопился. Времени оставалось мало. Редкие звезды в вышине потускнели, небо стало белесоватым.

— Девчонка дорогу знает, ты только иди за ней. Сестра примет, мы уж договорились.

Девчонка, как белка, пролезла сквозь густые елочки, по пням перевела через трясину, через Липовый лог ухитрилась провести по тропинке, только им с отцом ведомой. Мартынь шел за ней следом, замечая, где трещали мелкие ветки и шелестела трава, примятая шустрой ногой.

Уже заметно рассвело, когда они вышли из лесу. И не у большого ясеня, а по другую сторону пролеска. Справа на пригорке вздымалась ветряная мельница, вскинув кверху два крыла. Нигде еще ни души не видать — воскресное утро, лиственским барщинникам два дня в неделю для своих работ дают. Только аист проснулся на верхушке высокой березы; вытягивая ноги и закинув голову, трещал клювом, поучая жену и пару птенцов, которые свешивали желтые клювы через край старого колеса. Девчонка просияла, глядя на них, указала рукой и принялась что-то рассказывать на своем языке, гортанно воркуя, точно лесной голубь. Мартынь сделал вид, что понимает.

— Да, малышка, чем плохо этакой птице. Сидит, как барон в своем имении, никто его не гонит и жену не отнимает. Холода подойдут — со всем семейством подастся в теплые края. Есть такие края, где лягушки по лугам скачут, когда у нас здесь сугроб вот по сих пор… Да, да, дочка, хорошо, когда есть крылья.

Девчонка снова что-то проворковала. Трава от дождя совсем сырая, но смуглые заскорузлые ноги с исцарапанными лодыжками даже и не чувствовали этой сырости. Рожь в этакую засуху совсем не желтела, колосья полегли, скрутившись в жгут, намокшие стебли плохо пахли. Уже зажинки, вон там стоят парами десять копен. За ними вздымаются пышные вершины господского парка, а дальше ровная полоса леса. Замелькали красные черепичные крыши. Начало рассветать, последние тучи тянулись к западу, на лужках в излуках зарослей курился легкий туман — день будет жаркий.

Над кустами и кучками лип постепенно вылезла белая колокольня с зеленой жестяной крышей и петухом на верхушке. Мартынь с девчонкой держались правее, между корчмой и мызой пастора. Русло ручья бесконечно петляло, дорога выходила много длиннее, чем напрямик через поле. Но холм был совсем открытый, там их увидели бы так же хорошо из имения, как и с сосновской стороны. Здесь же заросли ивы и черемухи непрерывно изгибались, образуя перелески, в которых стояли копенки сена с прижиминами на верхушках и дернинами, надетыми на стожары.