На грани веков. Части I и II

— Добейте!.. Добейте!..

В сумерках из-за угла кузня к дороге подтащился старый кузнец. Нагнулся еще ниже, почти припал к обломку, ощупал его. Камень был еще теплым, местами ладонь еле выдерживала. У старика вспыхнули глаза: нет, не остынет его камень! Выпрямился насколько мог и прислушался: где-то вдали, видимо уже за Бриедисами, скрипели пересохшие ступицы и выл староста.

И тут старик рассмеялся так, как может рассмеяться человек впервые за двадцать лет, В этом смехе звучали скрежет ржавого железа, треск лопающегося камня, стон падающей березы и все-все, что двадцать лет теплилось в его искалеченном теле.

7

Стражу вокруг имения усилили. За дорогой к лиственской стороне выставили три пары: первую там, где ельник начинается такой густой молодью, что караульщики могли просматривать дорогу далеко до самых Бриедисов, а сами оставались невидимыми. Вторую — прямо напротив замка в кустах орешника, откуда даже двор имения как на ладони. Третью — поодаль, в стороне Даугавы, на опушке рябинника и в гуще папоротника, откуда ни имение, ни дорогу даже и не увидишь. Эти двое были — старый Лукст и ключников Марч, оба страшно недовольные тем, что им отведено самое дальнее и никудышное место. Рядом, за кустами, слышались удары и лязганье — там на дороге утрамбовывали кирпичную крошку и затвердевшие остатки извести. Время от времени кто-нибудь по нужде залезал в заросли папоротника и таволги.

Лукст, надувшись, сидел на моховой кочке, зажав между коленями кол. Точно так же надулся и Марч — до смерти надоело торчать тут, да и неуемная болтовня старика осточертела. Лукст только что опять заметил, как кто-то полез в папоротник.

— Тьфу ты, наказанье! Ну и люди! Наедятся в обед конопли с хлебом, нахлебаются сыворотки, а потом знай торчат в папоротнике до самого вечера. Ежели ты на работу прислан, так не лопай, как скотина, чтоб потом штаны из рук не выпускать.

Марч не откликался, а, сжав губы, глядел в сторону.

— В придурков нас каких-то здесь определили. А какой от этого прок? По дороге он все равно не заявится, не такой уж шальной. Ну, а ежели и заявится, — разве отсюда видать? А покамест добежим, он уж невесть где будет.

Помолчав немного, старик опять завел:

— А с чего ему по лесу идти сюда прямо к нам? Можно ведь с той стороны, по краю топи. Или же там, ельником, — и сухо, и убегать лучше.

На этот раз Марч не выдержал.

— Ты думаешь, он от тебя побежит?

— Как? Не побежит? А что же он станет делать?

— Молотом по лбу огреет, вот что. Прямо по лбу — трах! и каюк!

Лукст и вовсе перепугался.

— Ну-ну! С чего уж так: трах — и каюк? Что я ему худого сделал?

— Да ведь ты же его ловить будешь. На что ж у тебя этот кол?

Старик с минуту подумал.

— Кол, говоришь? Да просто так, попугать.

— Ну вот, и он тоже — попугать. Каюк, говорю тебе! Только ногами дрыгнешь.

На этот раз Лукст задумался еще дольше и еще больше скривился.

— Прямо беда с этой ловлей… Я-то уж куда ни шло, да вот как бы он только у меня Гача не пришиб — кто знает, куда его Рыжий Берт засунул. Как моя старуха одна управится с хозяйством?.. Ну, а ты что станешь делать, коли он придет?

— Что сделаю? А ничего не стану делать. Скажу ему: «Не блажи, не суйся прямо в вершу. В имении полно сторожей, у писаря пистолет, у Рыжего Берта пистолет, сам эстонец ружье на плечо повесил — сцапают, как кутенка, будь ты хоть вдвое сильней. Против всей волости не устоишь».

— Так и скажешь?

— Так и скажу. Кузнец мне приятель, не хочу я, чтоб его схватили и в клеть засунули.

— Дурень ты и есть… чего с мальчишки спрашивать. Да ведь эстонец тебе батогом глаза выткнет. Шкуру с тебя спустить велит.

— А как же он об этом узнает? Ты проболтаешься?

— Я-то нет, да ведь найдется кому донести. Эка вон по имению шныряет, только и знай подслушивает.

— Эки здесь нет, один ты. Ты и сам норовишь рассказать.

— Да ведь когда станут пороть, поневоле расскажешь. — Он сердито хлопнул себя ладонью по ляжке. — Проклятые! Штаны прокусывают. Ох, уж этот Рыжий Берт! Ежели ты командир, так чего суешь людей туда, где комары живьем едят!

Но в этот момент показался сам Рыжий Берт. Голова перевязана жениным пестро-красным платком, но сразу видать, что командир: кафтан подпоясан пеньковой веревкой, в руке большой пистолет управляющего. Грудь колесом, прямо-таки огонь, а не Берт!

— Залезли, как хорьки в нору! Да разве так стоят в карауле? Сказано было: одному стоять, пока другой сидит. Ведь этак кузнец вас раздавит, дохлых этаких.

Марч уже успел вскочить.

— Он сидит — я все время стою и караулю.

— Ты мне не рассказывай, знаю я твой караул!

Командир еще пуще выпятил грудь, вскинул руку, прицелился в заросли черной ольхи. Марч невольно попятился, Лукст живо зажал ладонями уши. Но Берт уже опустил руку, повернулся и прицелился в сторону дороги. У старика рот раскрылся, а глаза зажмурились: вот-вот сейчас бахнет. Но командир не выстрелил, только похвалиться хотел да показать, что умеет обращаться с оружием.

— Как дашь из этого на пятнадцать шагов — только мокрое место от кузнеца или от того же Сусурова Клава. От обоих пшик останется!.. Ну, а теперь — марш в имение!

Караульщики удивленно и с опаской переглянулись.

— Разве кузнеца больше не будут ловить?

— Будут, да только в имении, там лучше можно поймать.

— Остальные тоже пойдут?

— Все уже там, только вас двоих, сонные тетери, нельзя было сыскать.

— И он придет в имение?

— Придет, за Бриедисовой Майей, и уж тут-то мы его, как куренка, сцапаем.

Не очень-то веря, медля и оглядываясь, охотники направились следом за командиром. В имении ни души не видать, только старая Лавиза топчется перед замком. Лошади запасного отряда поставлены в коровник, телеги — под навес, а сами хозяева загнаны в каретник — сквозь приоткрытую дверь видны мелькающие головы. Хорошенько насторожившись, можно расслышать, что и на сеновале бормочут и шепчутся. За хлевом из высокой крапивы показались несколько голов и снова скрылись. Лукста и Марча привели к погребу. Глубина его всего в два локтя, крыша до самой земли, приоткрытый люк прямо напротив окошка кладовой управляющего. Здесь был самый важный караульный пост, поэтому на полатях поместились шесть человек и Эка за командира. Кто сидел, кто лежал, командир приткнул голову к самой щели, животом налег на оружие, остро заточенный конец которого угрожающе нацелил на кладовую управляющего. Вновь прибывшие, карабкаясь наверх, прервали рассказ Эки. Лукст влез первым. Эка грозно заворчал на Марча, который, уцепившись за перекладину, раскачался и тоже забрался.

— Чего прыгаешь, как козел! Проткнешь брюхо острием, я еще окажусь виноват… Вглубь, вглубь — не лезь вперед других.

Два мужика перешептывались:

— Ты своему дал?

— Дюжую охапку, до вечера хватит. Как только слезть позволят, ведро воды принести да напоить.

— Я своему две кинул, сам-то уж ладно, как-нибудь, зато хоть лошадь господского сенца поест. Знал бы, что на весь день, накосил бы травы. Все равно сено у нас в этом году на лугу погниет. Ночью дождь будет.

— Это уж как пить дать!