На грани веков

— Как звать? Откуда?

Записал и снова вытер перо.

— Рассказывай.

Мартынь принялся рассказывать. Перво-наперво, самое главное, о женитьбе на Инте, чего барыня не хочет дозволить. Но потом загорелся и принялся выкладывать все дочиста — о припасах из господской клети, о выпоротой Мильде и пропавшей Плетюганихе, в чем баронесса обвиняет его; приплел еще службу в русской армии, положил перед господином свою грамоту — словом, нагородил невесть чего, так что самому стало стыдно. Уж лучше бы сердитый господин спрашивал, тогда Мартынь отвечал бы по порядку, но тот сидел, сердито нахмурясь и уткнувшись в свою бумагу. Наконец прервал:

— Довольно, можешь идти. Завтра не приходи, а послезавтра до обеда являйся.

Кузнец выскочил за дверь, весь вспотевший, на лестнице вытер лоб и ударил по нему кулаком. Болван! И чего он только не нагородил и не напутал, когда дело ясное, как божий день! Дома небось говорит, как пастор, а тут будто каша во рту. Несколько успокаивало его одно — ведь господин-заступник наверняка переспросил бы, ежели что показалось бы неясно или противоречиво. Может, обойдется — у него же столько книг на столе и голова, надо быть, не мякиной набита.

Два дня Мартынь проболтался по Риге и порту. Друст эти дни возвращался домой вовремя и трезвый, можно было наговориться вдоволь и выложить все свои печали. В последнюю ночь, когда свеча уже была потушена и приятели улеглись спать, Друст глубокомысленно произнес:

— Лишь бы только ты получил разрешение жениться, больше ничего не надобно, на господ ни в одном суде управы не было и не будет. Все равно тебе там не жить: уж ежели Оса взъелась, так заест. Бери Инту и мальчонку, бегите в Ригу — одно для вас спасение. И Мегиса забирайте с собой. И городу, и русским добрые мастеровые теперь нужны позарез, после мора многие кузницы на Кузнечной улице так и не открылись. А не в кузнице, так и в другом месте можно устроиться, работы теперь хватает. Мне и самому мешки таскать надоело, заработок никудышный. Пока порт открыт — еще ничего, свой грош имеешь. А вот когда Даугава замерзает и суда не заходят, тогда плохо. Дрова пили или навоз с улиц убирай, только на хлеб с селедкой и заработаешь. Я уже сговорился, жду, когда придет голландский трехмачтовик, он и зимой плавает по теплым морям, что не замерзают, — и там тебе ни шубы, ни рукавиц не надобно, в одной рубахе можешь разгуливать по палубе и одежду не дерешь. Перебирайтесь в Ригу, говорю, вот и весь сказ.

Мартынь и сам уже об этом думал, именно так он и решил. Пощады от этой чертовой немки ждать не приходится. Будет поедом есть, пока не заест. Уснуть последнюю ночь он никак не мог, завтрашний день с его страхами и надеждами кидал Мартыня то в жар, то в холод, выматывая душу, точно телега на ухабистой дороге.

Утром он уже бродил по улицам, пока не открыли городские ворота. До обеда… Поди знай, когда же это может быть? Завтрак тоже до обеда, но он так бы и сказал. Около часу Мартынь простоял перед домом адвоката, но когда лавочник напротив стал внимательно и подозрительно поглядывать на него, вошел в подъезд и стал ждать на лестнице. Как бы только не ушел один — это одна печаль, а вторая — не подняться бы слишком рано и не разгневать его. От неизвестности и сомнения лоб снова покрылся испариной; суд страшил как нечто неотвратимое и грозное. Когда, наконец, он постучал и горбатая старуха впустила его, снова пришлось ждать: рано пришел или поздно, этого ему не сказали. Прошла целая вечность, прежде чем, наконец, открылась скрипящая дверь. Даже не взглянув на него, адвокат со свитком бумаг под мышкой прошел мимо и вышел из квартиры. Кузнец поспешил следом. Барин шагал так быстро, что Мартынь в неуклюжих сапогах еле поспевал за ним, следуя на приличном расстоянии.

У здания суда по обе стороны наружных дверей, поблескивая большими алебардами, стояли стражи. И внутри двое таких же. В первой передней адвокат чуть качнул головой, видимо, это означало, чтобы мужик не шел дальше, и Мартынь остался. В проем двери видна была следующая комната с двустворчатой дверью и третьей парой стражей. Господин вошел в эти двери, пробыл там довольно долго, снова вышел и уселся на скамье под окном. Мартыню хорошо было видно его со своего места. Сидел он, слегка выставив бороду, горделиво упершись рукой в колено. Глядя на него, и кузнец воспрянул духом — если уж он не боится суда, так, может, все ладно обернется. Он даже не особенно и струсил, когда тяжелые двери распахнулись и двое стражей вывели мужика в постолах и какого-то потрепанного горожанина, а следом за ними сами по себе вышли несколько человек, верно, свидетели. Когда поблизости защитник, ждать казалось не так уж тяжело. Сердце дрогнуло лишь в тот миг, когда господин встал и еле заметно кивнул. Хорошо, что успел войти вовремя, кто-то изнутри уже закрывал дверь.

Но в судебном зале у Мартыня снова зарябило в глазах, хотя помещение было не очень светлое. Откуда-то, не то сбоку, не то сверху, проникал красно-сине-зелено-желтый свет; Мартынь не осмелился повернуть голову и поглядеть. Трое судей сидели на возвышении за покрытым столом, поодаль, у обоих концов стола, — остальные, сколько их всего — этого он сосчитать был не в состоянии. Да и некогда было, средний судья сразу же стал допрашивать — хотя и сурово, но без гнева и не ругаясь. Это он такой-то и такой-то? Жалуется на владелицу имения Танненгоф такую-то и такую-то? Жалоба ему зачитана? Жалобу поддерживает? Уполномочивает господина такого-то и такого-то вести его дело?

На все вопросы кузнец отвечал «да», вначале даже сам не узнавая своего голоса, а потом уже довольно смело. При этом он одним глазом косился на бородача, который, усевшись за столик слева, как и прежде, вовсе не замечал его, а только, насторожив одно ухо, внимательно слушал вопросы судьи. Не то он был тугой на это ухо, не то хотел показать, что ни одно неверное слово не пролетит мимо его ушей. Казалось, все идет хорошо, но вдруг кто-то встал из-за маленького столика, подошел неслышными шагами и, пригнувшись вплотную, ткнув длинным пальцем вниз, точно уж, прошипел в ухо:

— Ты же вывозился, как скотина! Сейчас же ступай вон, почисти сапоги и вернись!

Один из господ судей тоже кивнул головой. Побагровев, Мартынь вышел вон и забрался в угол передней. И впрямь сапоги такие, что глядеть страшно, как же это он до сих пор не заметил? Да разве же, пока жил у Друста, не было времени привести себя в порядок, а уж потом представать перед судьями? Да чем же тут почистишь? А! А шапка на что? Он принялся орудовать ею с таким усердием, что в мгновение ока сапоги преобразились. Хоть бы только господа судьи не разгневались на подобное невежество и из-за одного этого не запретили жениться на Друстовой Инте. Приуныв, кузнец вернулся в зал.

Там уже не царила давешняя торжественная тишина. Адвокат встал и, упершись обеими руками в столик, сотрясал помещение громовыми раскатами. Вот он уперся только одной рукой, а другой погладил бороду, вот вытянул обе, растопырил пальцы, точно отталкивая и отметая что-то, взмахнул ими в одну сторону, в другую, вот снова наклонился. Душа радуется глядеть на него, слышать, как раскаты его голоса гулко отдаются где-то под сводами. Господа судьи слушали внимательно, — время от времени лоб одного из них покрывался морщинами, другой презрительно усмехался. Мартынь считал, что в доме Альтхофов он выучился немецкому языку, но из этой речи он не уразумел ни единого слова — слишком умной была она и по содержанию, и по выражению.

Речь закончилась, и господа заспорили. Трое что-то возражали, адвокат не отступался. Мартыня вновь охватили сомнения — ведь их как-никак трое против одного. Но вскоре сомнения эти рассеялись: они ему слово, а он им десять. Временами адвокат волновался, становился на цыпочки, стучал своим свитком по столу и вообще боролся, как за свое кровное дело, а не за этого мужика в грязных сапогах, которому барыня не разрешает жениться.

Но вот и споры закончились, Мартыня с его защитником выслали вон, видимо, господа судьи хотели вынести решение. Кузнец стоял так же, и защитник сидел так же, как давеча, только, достав платок, утирал лоб — не такой уж легкой была для него борьба. Ждать пришлось долго, бесконечно долго, и, когда адвоката вновь позвали в зал, у кузнеца от волнения дух перехватило — да или нет? Адвокат вышел с двумя бумагами; одна была грамота, подписанная князем Репниным, эту он равнодушно кинул в руки Мартыню, а вторую еще подержал у себя, водя по ней, точно пером, уродливым ногтем.

— Это тебе разрешение жениться, — суд так постановил. О бревнах и припасах должен полюбовно с барыней поладить, суду до этого дела нет.

Сказал и вышел в дверь. Мартынь старался выйти следом, но так и не успел. Довольно долго он громыхал дверью, пока страж не открыл и не выпустил его.

Мартынь так долго ждал, столько времени пребывал в тревоге, что радость оказалась меньше, чем он ожидал. Только за валами Риги и за мельничным взгорьем кузнец кое-как сообразил, чего он добился. Что теперь ему Оса, коли у него Инта и Пострел! А все остальное пустяки. Но тут же он снова почувствовал сомнение: а пустяки ли? Поладить с барыней… Да разве они знают эту барыню, думают, так просто с ней поладить? Знали бы они, что она в прошлый раз говорила о припасах из господской клети, о самовольной порубке и обо всем прочем!.. Может, у нее и впрямь есть свой суд, который вынесет совсем иное решение… Нет, в Ригу, в Ригу надо бежать, в этом единственное спасение. Прав Друст, прав Холодкевич…