На грани веков

Кучер с Бертом уже собрались схватить Инту под руки, но она свирепо оттолкнула их.

— Отступитесь, живодеры, я сама пойду!

Кучер впереди, Рыжий Берт следом за нею — так она и спустилась, держа за руку Пострела, стараясь не показать Осе, что как раз в эту минуту начали рушиться ее решимость и упрямство, что крик отчаяния уже готов сорваться с ее губ. Вот они вышли, потом спустились к дверям подвала; Инта растерялась и даже не сообразила, что ее вталкивают в подвал, а Пострела отрывают и оставляют на дворе. Со звоном щелкнул слаженный Мегисом замок. Кучер спрятал ключ в карман. Рыжий Берт, подхватив малыша под мышки, тащил его наверх, тот вопил, брыкался и пытался оторвать стиснувшие грудь волосатые пальцы. Наружные двери просто захлопнули, они были крепкие и тяжелые. Пострел напрасно скреб ногтями, не в силах дотянуться де ручки.

Солнце уже спускалось за сосняк, когда Мартынь по вырубке мимо посаженной отцом рощи вошел в свою усадьбу. Пожалуй, даже не скажешь, что вошел, — ноги волочились по земле, дрожа в коленях, спина точно перебитая — плечистая фигура его пошатывалась из стороны в сторону. Кафтан он снял и шапку нес, зажав в руке, пот ручьем катился по глазам и по носу, рука уже давно не подымалась, чтобы вытереть его. Рот приоткрыт, из него вырывалось судорожное свистящее дыхание, точно у загнанного зверя. Еле добрался до угла клети и повалился на брошенный кафтан и шапку. Две бессонные ночи и сумасшедший бег без минуты передышки по лесам и топям в конце концов одолели даже этого могучего человека. Перед глазами дрожала красноватая пелена, они слипались, голова клонилась на грудь. Но тут он заметил, что язык во рту пересох и отяжелел, горло саднит и все нутро горит от жгучей боли. Вскочил и поплелся к колодцу. Вода в вытащенном ведре нагрелась на солнце, он припал к ведру и пил, пил, изредка переводя дух, затем опустился, повалился на траву и вмиг заснул. Вместе с жаждой заглохло и то, что всю дорогу толкало его вперед, точно сильно скрученная пружина, только смутно промелькнуло в сознании, что наконец-то он на месте, теперь все в порядке. Из клети, мяукая, прибежал кот, понюхал колено спящего, подлез ближе, лизнул мокрую щеку и, свернувшись, лег подле него. Кузнец уже ничего не чувствовал.

Когда над двором Атаугов послышалось первое всхрапывание свалившегося от усталости человека, из кустов тальника на меже Бриедисов вынырнула лохматая голова Анны. Она огляделась, прислушалась, вылезла и тише покойного Дуксиса стала подкрадываться к клети, ни на миг не спуская глаз со спящего в низинке. Вот она нагнулась и необычайно ловкими вороватыми пальцами обшарила брошенный кафтан. Вот в ее руках мелькнуло что-то белое, — Анна поднялась, оглядываясь, двинулась прямо на пригорок, чем дальше, тем быстрее. Наверху, добравшись до опушки, подобрала юбку выше колен и помчалась в имение. Солнце уже давно зашло на востоке, на белесом небосводе тускло засветила почти полная луна. Осенняя вечерняя прохлада быстро остудила нагретый солнцем сухой косогор. Лежащий перестал храпеть, заворочался и спросонок вскинул руку, — что-то защекотало ему веко. Ладонь ухватила мягкий клубок, который вмиг превратился во что-то остро царапающееся, послышалось сердитое ворчанье и фырканье — спящий совсем проснулся и сел. Кот, отскочив в сторону, облизывался и сердито таращился на неласкового хозяина, которого он от чистого сердца пытался облизать. Мартынь обвел глазами двор и разом опомнился. Солнце зашло, а он лежит тут, будто все уже и впрямь улажено! Проклятая усталость, проклятый сон!.. Он схватил кафтан и кинулся прочь, на ходу напяливая его на себя. Ныла стертая пятка, рану в бедре точно шилом кололо, но он не замечал, что хромает, не до того ему было. Ведь его ждут Инта с Пострелом…

Баронесса, сидя в зале, нетерпеливо ерзала в кресле — кузнец заставлял себя ждать. В том, что он придет, нет ни малейших сомнений, пускай отоспится, у них ведь сон, что у медведей в зимнюю спячку. Она так твердо была убеждена в этом, что даже не послала людей скрутить спящего Мартыня. Это не так уж надежно — а вдруг проснется, заметит их издали и снова в лес убежит, лови его там. А здесь куда проще и вернее, самое надежное дело. Кучер и Берт переминались в зале, за прикрытой дверью ждали четверо верных подручных, босые, со свернутыми вожжами. Все заранее решено до последней мелочи. Не выскочит, как в вершу сунется!

Внизу хлопнула входная дверь, баронесса вздрогнула, кивнула кучеру с Бертом, глаза ее недвусмысленно угрожающе сверкнули — ну, будьте начеку! Потом развалилась в кресле и постаралась придать лицу равнодушное, приветливое выражение, только подбородок предательски дергался, показывая, что Оса сдерживает себя.

Дверь в зал рывком отворилась, баронесса опять невольно вздрогнула, но тут же овладела собой. Мартынь ворвался, даже не поздоровавшись, не замечая обоих караульных; гулкими шагами подошел к столу, из-за которого невольно поднялась барыня — таким страшным казался кузнец. Голос его охрип, слышалось только сипенье.

— Где Инга… и парнишка?

Барыня ухмыльнулась.

— Такой бывалый парень, а не знает, где девок искать. На сеновале, в соломе, там, где потеплее.

Кузнец был так взбудоражен, что даже не понял насмешки.

— Я там уже был — нету. Куда вы их запрятали?

— Туда, куда и тебя сейчас же упрячем. Сейчас, сейчас, сейчас…

— Меня вы не посмеете тронуть, у меня грамота.

— Грамота у тебя? Что это за грамота? Ну, если грамота, так и верно, нельзя трогать. Покажи-ка.

Мартынь сунул руку в карман, испуганно пожал плечами, обшарил всю одежду и опустил руки. Барыня едва сдерживала смех.

— Ну, вот видишь — нету. Может, ты ее только во сне видел? Может, крыса утащила, пока ты спал?

Обезумев от гнева, кузнец вскинул руки и потряс кулаками.

— Ты и есть эта крыса! Ты ее у меня украла!

Хотел было оглянуться, с чего это Оса строит рожи и делает знаки кому-то за его спиной, но не успел. Два сильных удара под коленки так и швырнули его с поднятыми руками навзничь; он крепко ушиб голову и на миг потерял сознание. Шестеро верзил навалились на него; когда он пришел в себя, руки на спине уже были скручены веревкой так, что он даже застонал от резкой боли и звериной ярости. Вот они навалились на ноги, одну кузнец еще успел согнуть и двинуть ею — атрадзенец вскрикнул и упал на четвереньки, шестеро управились со своим супротивником.

Барыня корчилась от смеха, тиская руками бока, чтобы не схватили колики.

— Так его, так!.. А теперь волоките к невесте, чтобы переспали последнюю ночку, а уж завтра им порознь постелят.

Кузнеца схватили под мышки и потащили вниз по лестнице, связанные ноги его громыхали, падая со ступеньки на ступеньку. Потом втолкнули в подвал, снова замкнули дверь и гордо вышли на двор, только один из парней растирал живот и плевался кровью. Кучер потряс ключом.

— Погоди ужо, дущегуб! Завтра и за это получишь.

Под кустом сирени, свернувшись в клубок, словно зайчонок, прикорнул маленький человечек. После того как под луною блеснул ключ и страшные люди ушли, он всхлипнул, уткнувшись лицом в колени, приумолк, точно сам себя успокаивая, что-то тихо прошелестел губами и снова тихонько заплакал.

Холодкевич, скучая, сидел в большом зале лаубернского замка. Съедено было немало, да и выпито предостаточно, — хорошо, что больше никто с этим не пристает. Гость и родственник Винцента фон Шнейдера, юноша, только-только вышедший из отроческого возраста, неверной рукой наполнял стакан, не замечая, что к кислому иноземному вину примешивает отечественную водку. Карие глаза его с бессильным вожделением то и дело задерживались на шестерых девках, которые уже сплясали и спели и теперь тоже ели и пили, но без всякой радости, хотя сам барин, забыв о своем достоинстве, крутился возле них, подстрекая и показывая, как надо веселиться. Холодкевич все больше испытывал раздражение. Этот болван пытается воспроизвести его прежние пирушки, то и дело оглядываясь — так ли все это получается? — но не видит, что плясуньи отворачиваются от постылого мучителя. Грустное это было празднество, без прежнего задора и красоты. Бывший арендатор Лауберна не мог больше выдержать — не желая оставаться в дурацкой роли простого зрителя, он встал и потихоньку выбрался вон. Все время его донимали тягостные мысли о том, что сейчас творится в Танненгофе и что там произойдет утром.

В лиственской кузнице еще догорали угли. Андженов Петерис уже вымыл руки, перешагнул через порог и на ходу приветливо поздоровался с прежним добрым барином. Мегис еще громыхал молотками и клещами, засовывая их по размеру за перекладину. Холодкевич вызвал его и кратко, без всяких предисловий спросил:

— Сосновский кузнец твой друг? Я уже заметил, что вы все время вместе держитесь.

— Друг и вожак, барин. Были вместе и будем. Может, вам, барин, это не по душе?

— Да не мне, барыне, О тебе я ничего не знаю, а вот Мартыню Атауге грозит беда, большая беда. Завтра прибудет суд или отряд драгун, а может, и те и другие. Всю волость сгонят на господский двор — несдобровать кузнецу. Пока барыня жива, пока она правит, я там — ничто, И эту ночь, и весь завтрашний день я проведу здесь, не хочу я видеть, как она над вами измываться станет.

Мегис недобро усмехнулся.

— Кузнеца Мартыня она пускай лучше не трогает. Пока я еще жив…

— Отваги тебе не занимать, это верно. Да против отряда вооруженных солдат ничего не поделаешь — ни ты, ни он, ни оба вместе. Брось ты эти молотки, иди в Сосновое, забирайте Друстову Инту и мальчонку и бегите в Ригу — иного выхода для вас нет. Сегодня же в ночь, завтра поздно будет!

Кузнец запустил заскорузлые пальцы в косматую бороду.

— Так, значит, барин вот как думает… Ладно, сейчас же иду. А где теперь может быть Мартынь — в Атаугах либо в имении?