На хуторе

Арсентьич рассмеялся.

– Чего я поеду? Да в такое время. Кто отпустит? – И тут совершенно случайно вспомнил он про Николая Скуридина, который по весне месяц в больнице отвалялся. У него язва желудка была, и ее уже резали, а теперь она снова начиналась. Он вспомнил о Николае и сказал свояку: – Отдай мне путевку, на отделение. Скуридину Николаю, скотнику. Хороший мужик, язвенник. Пусть подлечится. Да от жены отдохнет, от тещи.

– Скуридин? Николай? Это Лёнка его жена? – вспомнил свояк.

– Ну да…

– Такому надо… – посочувствовал свояк. – Забирай. Только чтоб втихаря. Договорись с профсоюзом.

С профсоюзом Арсентьич договорился. И вот теперь стоял на крыльце довольный произведенным впечатлением. Удивленный народ гудел.

Лишь Николай не радовался и не удивлялся. Он поглядел на Арсентьича, поглядел и проговорил с досадою:

– Так… Брехни тачают… Курорты… – и, повернувшись, пошел к арбе и коням.

И большого труда стоило Николая вернуть. И только лишь в кабинете управляющего, когда под нос Николаю сунули розовую, лощеной бумаги путевку, лишь тогда он поверил. Поверил, но не особо обрадовался:

– Чего это я… – сказал он. – Чего поеду?.. Людей смешить.

– А чего их смешить? Поедешь, подлечишься.

– Нет, – решительно отказался Николай. – Нечего там делать. Людей смешить.

– Что ты заладил? – разозлился управляющий. – Людей смешить, людей смешить… Вроде тебя черти куда посылают. Курорт, понимаешь, курорт. Юг, море, врачи там собрались. Люди за такую путевку знаешь что отдают? А тебе бесплатно. У нас их сроду и не было, таких путевок. Раз в жизни попала, хватай и поезжай.

– Один съездил, – отводя глаза в сторону, сказал Николай.

Это был тонкий намек. В прошлом году тракторист Митька Тегелешкин ездил по городам-героям. Тоже бесплатно путевку дали, в правлении. А пока он ездил, его жена Фрося управляющего принимала.

Арсентьич намек понял, но виду не подал.

– То туристическая, а здесь лечить тебя будут. Ты весной в больнице лежал?

– Ну лежал…

– Вот доктора об тебе и побеспокоились, – соврал управляющий. – Да еще бесплатно. Ты же больной человек, кожа да кости остались… Спасибо надо говорить, что об тебе заботятся. А ты еще… – в сердцах выругался Арсентьич и вытащил папиросы.

Задымили вместе. Задымили, и Николай закашлялся. Кашель его был тяжелый, и что-то клокотало там, внутри.

– Застудился, – пожаловался он.

– Застудился… – головой качая, повторил управляющий и отвернулся, не хотел глядеть.

Смотреть на Николая и вправду было несладко. Сорокалетний мужик, он гляделся престарело: черноликий, худой, почти беззубый, какой-то сгорбленный, с по-старчески усыхающим телом.

– Да я, Арсентьич, чего… – начал сдаваться Николай. – Я говорю, страшно. В отпуске-то никогда не был, а тут курорты. Да у нас никто и не ездил на эти курорты. Люди смеяться будут, скажут…

– Ну да… Сутки в райцентре сидеть – это ничего. А вот на курорт поехать, подлечиться… В общем, чего тебя уговаривать. Не хочешь – верну путевку. Сейчас вот позвоню по телефону, – потянулся он к трубке.

Николай вздохнул.

– Чего вздыхаешь? Сено накосил?

– Накосил. В копнах.

– Вот свози и собирайся. Поедешь, там профессора, сразу тебя возьмут в оборот. Поглядят, пощупают, назначат лечение. Будешь режим соблюдать, принимать лекарства. Питание усиленное, ванны, уколы, новейшие методы лечения. Не то что в наших больницах. Поселят тебя во дворце, мрамор вокруг, кипарисы, море синее.

Управляющий умел говорить. Он нарисовал такую сказочную картину, что Николай поневоле заслушался. А дослушав, снова тяжко вздохнул.

– Мне оно, конечно, и манится, – сказал он, – край надо бы подлечиться. Да как же скотина, скотину не кинешь?

– Найдем кого-нибудь на подмену.

– Кого найдешь?.. Да и теперь чего же… Снова переваживать. А потом снова здорово. И привесы сейчас пойдут, и заработок терять.

Управляющий задумался.

– Хрен с ними, с привесами. Об себе надо подумать. Хотя постой… – вдруг нашелся он. – Зятек твой, зятек преподобный. Пускай он твой гурт берет и пасет. Вот и деньги не потеряете. Он же пас скотину? Сможет?

– Смогет-то смогет… – сказал Николай.

Управляющий понял его правильно и враз построжал.

– А вот пусть попробует откажется. Никакого дома не дам, – пригрозил он. – Не получит. Скажи, пусть зайдет. Будет пасти, никуда не денется.

– Ладно, – ответил Николай. – Поглядим.

– И глядеть нечего, давай собирайся. Поезжай, лечись. Бесплатная путевка.

– А дорога?

– Ну, ты больно много хочешь. И так за путевку колхоз сто пятьдесят платит. Так что на дорогу разорись. Туда рублей пятнадцать да обратно.

– С собой немного взять, – добавил Николай.

– Ну и с собой возьмешь рублей двадцать. Больше зачем? Кормить будут, на всем готовом. Ты же не пьянствовать едешь, не гулять? Тебе ж лечиться надо?

– Неплохо бы подлечиться, – потирая впалый живот и морщась, сказал Николай.

– Болит?

– Не кажедённо, а как схватит…

– Вот пить надо меньше да курить и вылечиться по-настоящему. Ты не перебирай, а езжай и лечись, коли лафа подвалила. Много у нас на курорты посылают? Вот то-то и оно. Там тебя на ноги поставят. Приедешь во какой… – надул шеки и плечи расправил управляющий.

Николай на него поглядел, засмеялся.

И так нехороша и даже жутковата была эта улыбка, ощерившая темные, прокуренные зубы на высохшем в кулачок лице, так нехороша была, что управляющий отвел глаза и сказал твердо:

– Дурака не валяй, собирайся. А зятя пришли, если кобызиться начнет.

Николай вышел из конторы, управляющий через окно проводил его взглядом и решил твердо: «Поедет. Не я буду, поедет. Саму Лёнку заставлю стеречь, Лёнку вместе с тещей. Но Николай в санатории будет».

А скорая на помин Лёнка, жена Николая, уже спешила к конторе. И как всегда, с матерью. Лёнке было сорок лет, матери подпирало к шестидесяти, но с годами они становились похожими друг на друга, словно сестры. Обе красные, налитые, грудастые, толстоногие; и ходили-то они одинаково, по-солдатски махая руками, словно маршировали. В хуторе поговаривали, что Николай путал их по ночам, и Лёнка, угождая матери, молчала.

Мать осталась сторожить на крыльце, Лёнка вошла к Арсентьичу и затрубила: