На исходе дня. История ночи

На таких сборищах люди не только делились слухами и сплетнями, там звучали и шутки в адрес местных властей, особенно религиозных лидеров. Один критик Spinnstuben, побывавший в немецких деревнях, возмущался: «Там ничего не происходит, кроме осмеяния людей и разрушения их репутации». Пользовались популярностью и волшебные сказки. В швейцарском городке Хитнау писатель Якоб Штуц, тогда еще молодой человек, слушал у очага сказки и истории «прядильщицы» по имени Барбара Отт, которая утверждала, что когда-то умела летать. Голоса становились все мягче, люди обращались к излюбленному ночному развлечению — рассказыванию историй: в ход шли легенды, сказки и былички о злых духах, вечные сюжеты, передаваемые вновь и вновь бывалыми рассказчиками с отличной памятью. «Так по ночам проникали в мою душу легенды прошлого», — заявлял шотландский поэт Джеймс Макферсон. В Дангивене (Ирландия) слушатели внимали старинной поэме столь часто, что ошибки в рассказе замечались сразу же. «Спор в таких случаях, — говорит наблюдатель, — разрешается голосованием собравшихся»⁵⁸.

Человеку доиндустриальной эпохи темнота представлялась идеальным фоном для повествований. Как в западной, так и в других культурах пересказывание мифов и сказок издавна было окружено аурой священного ритуала и традиционно приберегалось для глубокой ночи. Тьма защищала сердца и умы от грубых примет повседневной жизни. Любая «сакральная функция», утверждал Даниэлло Бартоли в труде «Досуги мудреца» (La Ricreazione del Savio), «требует темноты и тишины». Плохо освещенные комнаты в домах раннего Нового времени словно были созданы для того, чтобы в них резонировал талант рассказчика. Такие сказители в большей части Ирландии носили название sean-chaidhthe, а в Уэльсе — cyfarwydd. В отсутствие отвлекающих факторов слово, произнесенное вслух, приобретало ночью необычайную ясность. Да и на слушание темнота вдохновляла не меньше, чем на полет фантазии. Слова, а не жесты формировали доминирующие в сознании образы. Кроме того, звук имеет тенденцию объединять «разношерстную» аудиторию. И дело не только в том, что его трудно проигнорировать, но и в том, что он способствует сплоченности, заставляя людей сближаться — в буквальном и переносном смысле. Вкупе с тусклым светом от масляной лампы или очага сам акт рассказывания историй создавал необыкновенно интимную обстановку⁵⁹. К тому же ночь разворачивала драматические декорации для местных сказок. Учитывался также страх слушателей перед сверхъестественными явлениями. О сказках, слышанных в детстве в Ланкашире, Мозес Хип вспоминал: «Неудивительно, что жуткие истории, рассказываемые у широко открытой каминной решетки холодными зимними вечерами, когда ветер с болот завывал на улице, немало устрашали детвору». Там, равно как и в других местах, традиционными персонажами были ведьмы, духи и привидения, описывались также опасные встречи с грабителями и ворами. «Ничто так не распространено в сельской местности, — замечал Генри Бурн в 1725 году, — как традиция зимним вечером (курсив мой. — А. Р.Э.) сидеть всей семьей вокруг огня и рассказывать сказки о призраках и духах»⁶⁰.

В историях постоянно присутствовали мотивы насилия, нищеты и стихийных бедствий. В ход также шли пословицы, моральные наставления и хитроумные загадки: полезные уроки в деле противостояния опасностям жизни наряду с колдовскими поверьями и обрядами. В книге «Жизнь отца моего» Ретиф де ла Бретон описывал, как долгими зимними вечерами слушал поучительные истории, которые содержали «самые возвышенные истины древних». Пожалуй, наиболее типичной была рассказанная неким работником история о встрече «ночного путника» с блуждающим огоньком. Завороженный светом, странник чуть было не утонул, его спасло только «прекрасное знание ручья, текущего через долину». По замечанию одного шотландского пастора, вдохновенные истории существовали «для украшения ужасов зимней ночи», поскольку повседневные события могли лишь в лучшем случае отличаться непостоянством. В некоторых легендах богатые и влиятельные люди утрачивали славу, в других — бедняки торжествовали победу в борьбе с невзгодами. Во время вечерних посиделок у себя в доме французский работник Робен Шеве, настоящий кладезь историй, вел как поучительные, так и забавные повествования. Ноэль дю Фэй так описывал это в произведении «Речи о простоте мастера Леона Ладулфи» (Propos Rustiques de Maistre Leon Ladulfi; 1548): «Славный Робен после воцарения тишины начинает дивный рассказ о временах, когда звери могли говорить (прошло уже два часа); или как лис по имени Ренар стащил рыбину у торговцев; или как тот же лис заставил прачек отбиться от волка, когда учился удить рыбу; или как кот и пес отправились в странствия; или о тайнике Аснетт; о феях и о том, что он часто разговаривал с ними запросто, даже во время вечерни, когда он проходит через подлесок и видит их танцующими возле фонтана Кормье под звуки волынки из красной кожи»⁶¹.

Многие сказки, корни которых уходили в историю войн прошлых поколений, повествовали об известных деяниях воинов-героев. Наверное, эпические сказания (от исландских саг до русских былин) слушатели принимали близко к сердцу повсюду. Уильям Хауитт замечал относительно вязальных вечеров в Йоркшире: «Здесь рождаются все старинные предания и традиция долины». Во мраке искусные рассказчики уводили податливые умы в царство чудес, столь далекое от повседневных трудностей. В Бретани, по свидетельству Пьера-Жака Эльяса, его дедушка, мастер по изготовлению деревянных башмаков, был хорошо известен своей способностью «превратить сборище крестьян в фермерском домике в собрание рыцарей и дам». Только тогда, размышлял Эльяс, сельские жители могли перестать беспокоиться о «цене на молочных поросят, о хлебе насущном или о воскресной мясной похлебке». В комедии Джорджа Пиля «Истории старых женушек» (The Old Wife's Tale; 1595) описана такая ситуация. Однажды зимним вечером Мадж, жена кузнеца, подначиваемая рассказать сказку у очага, начинает: «Давным-давно жил-был король, или лорд, или герцог, у которого была прекрасная дочь, самая прекрасная из когда-либо живших: белая как снег и румяная как кровь; как-то раз его дочь похитили, и он отправил всех своих подданных на ее поиски… Был там волшебник, и этот волшебник мог сделать все, что угодно, и он превратился в огромного дракона и унес королевскую дочь в своей пасти в замок, построенный им из камня…»⁶²

Во многих регионах вполне привычным делом для женщин было собираться у соседей, взяв с собой прялки и веретена. В некоторых частях Франции специально для этих целей каждую зиму строили времянки, называемые «маленькие укрытия» (ecrignes). По описанию, сделанному в XVI веке Этьеном Табуро, некоторые из них, как, например, в Бургундии, по размерам едва превосходили палатку. Слишком бедные, чтобы обеспечить своим дочерям очаг, у которого можно прясть, виноделы использовали колья и возводили на улице небольшие «хижины», обложенные навозом и глиной, «так хорошо перемешанными, что стены становились непроницаемыми». Согласно более позднему свидетельству, в Шампани ecrignes, напротив, представляли собой «дома, вырытые под землей», и они тоже покрывались навозом. Лампа, принесенная одной из женщин, висела посредине. «Каждая приходит, неся свою прялку и веретено, скрестив обе руки на фартуке, в котором сложен набор необходимых принадлежностей, входит торопливо и усаживается на свое место»⁶³.

Такие посиделки позволяли женщинам работать и общаться без мужчин. В течение дня подобные встречи были ограничены — пути женщин могли пересекаться на рынке, возле колодца или на общинных мероприятиях вроде крестин и поминок. Прядильные вечера способствовали возникновению долгих, часто очень бурных разговоров. Среди оживленного подшучивания, болтовни и пения женщины обменивались новостями. «Зимняя ночь — для чаши сплетен», — считал Николас Бретон. По свидетельству другого современника, там «делились сокровенным о детях, родне, соседях, о льне и пряже; о гусях, утках, курах и яйцах; о сбивании сыра и масла и, вероятно, знали, что сказать и о скисшем молоке, и о больной корове, поскольку причины всех несчастий крылись в деяниях злобной соседки». Слухи и сплетни формировали местные представления о людях и событиях. Рядовые женщины посредством одних лишь разговоров оказывали на жизнь общины большое влияние, которое не зависело от установленной официально власти мужчин. «Слова — удел женщин, дела же — мужчин» — утверждала итальянская пословица⁶⁴.

Не менее важной для женщин была эмоциональная поддержка, оказываемая своим подругам по вечернему труду, ведь женское сочувствие представляло собой желанный противовес патриархальным устоям. Известно, что «многие камни, долго и тяжко лежавшие на сердце, были сброшены» с помощью «истолкований, объяснений, знаний и опыта присутствующих на посиделках женщин». Вдохновленные рассказами о деяниях библейских героинь, таких как Юдифь и Эсфирь, женщины обменивались практическими советами, в том числе делились магическими заклинаниями, приносящими семейное счастье. Среди откровений, изложенных в книге XV века «Евангелия от веретен» (Les Evangiles des Quenouille»), было заклинание для смягчения жестокого нрава мужей. С другой стороны, жены, склонные к мести, могли прибегнуть к такой формуле из сборника:

«Случись так, что женщина ночью до третьих петухов встанет, чтобы помочиться, и перешагнет через мужа, да будет вам известно, что, если какие-то из его членов одеревенели, они никогда не расслабятся, если она не вернется на свое место тем же путем». Женщины также узнавали, как отгонять демонов и способствовать зачатию: ночью, если хотелось родить девочку, утром — если мальчика⁶⁵.

Такие «рассадники непослушания» доставляли мужчинам беспокойство. В XVI веке итальянский моралист бранил женщин за то, что они «весь вечер пересказывали грязные истории», а один немецкий писатель подметил «ревность мужчин, когда их верные половины покидали родные стены». Кроме того, прядильные вечера в силу самой своей природы разжигали страх перед шабашами ведьм. Некоторые общины пытались — впрочем, тщетно — запретить подобные «скандальные» сборища. И при этом явившиеся незваными мужчины рисковали, что их строго отчитают и даже побьют. В1759 году подмастерье Конрад Хюгель, явившись на Spinnstuben, был жестоко побит женщинами, вооруженными прялками. Три недели подряд он пролежал, будучи на краю смерти. Утверждая, что такое наказание было их «святым правом», поскольку Хюгель позволил себе неприличные заигрывания, женщины позже заявили, что «им следовало побить его еще больше»⁶⁶.

* * *

Ночь хранила день. Соседские вечеринки и рабочие посиделки освобождали от самых срочных дневных занятий. Новости и слухи надо было переварить и обсудить до того, как они становились достоянием улицы. В значительной степени veillees и подобные сборища не только отражали общинное сознание, они также формировали и усовершенствовали его, оставляя в стороне мнения и вкусы социальной элиты. В более широком смысле такие мероприятия, сохраняя и защищая устное наследие общин доиндустриальной эпохи, были жизненно важными для передачи следующим поколениям древних традиций. «Вечерним развлечением вокруг любого очага был пересказ историй давних времен», — отмечал некий шотландский священник. Очевидно, вечерние посиделки помогали смягчить суровые будни, позволяя соседям разделить друг с другом и нужды настоящего, и память о славных деяниях прошлых лет. «Работа переставала быть тягостной», — писал посетивший Ирландию путешественник. Пока в очаге горел огонь, искусство мудрого рассказчика уносило счастливых слушателей в далекие страны и эпохи. На несколько бесценных часов в тусклой, продуваемой ветрами хижине крестьяне могли стать богачами или знатными господами и дамами. Современник писал о простом люде: «Народные сказки и истории, которые они слышат во время veillees, производят на них большее впечатление, чем проповеди священников»⁶⁷.

Глава седьмая Всеобщая благодетельница Социализация, секс и уединение

I

Ночь — благодетельница всего, что дышит: большая часть счастья на земле приходится на время ее правления.

Луи-Себастъян Мерсье (1788)¹

Разумеется, даже трудовой люд не всякий вечер посвящал работе. Как и более состоятельные семейства, бедняки использовали свободные часы в свое удовольствие. В балладе XVI века говорилось: «Наградой станут работяге по завершении трудов утехи радостные ночи и наслаждения покров». Значительная часть вечеров отводилась, прежде всего мужчинами, отдыху и развлечениям. «Бог установил отдохновение от тяжких забот», — утверждал голландский писатель².

Если современные представления об отдыхе только начинали формироваться в доиндустриальный период, то традиционные понятия «праздности», «удовольствия» и «забавы» уже и тогда были общими для всех сословий. Саффолкский фермер Уильям Коу регулярно заносил в дневник записи о ночах, проведенных в «забавах». «До полуночи развлекался», — отметил он четыре разных случая в январе 1694 года. Городские и сельские работники днем на время прерывали свои занятия, чтобы перекусить и передохнуть, но эти передышки были, как правило, короткими, особенно для тех, кто зависел от хозяина или нанимателя. Подобно воскресным и праздничным дням, ночь представляла собой достаточно длительный период для того, чтобы расслабиться и получать удовольствия. Отсюда и ликующий рефрен, звучащий на маскараде XVII века, устроенном Компанией бакалейщиков Лондона: «Трудиться мы готовы целый день, / А ночь веселье дарит нам взамен. / Приносит шутки, табака дымок / И бурный наслаждения поток» [40] ³.

40

Перев. М. Буланаковой.