На исходе лета

Вот в этой-то тишине кроты увидели, что Мэллис еще жива. Она вцепилась в Скалу, с кощунственными проклятиями борясь за жизнь. Ее не затянуло в бездну, ее когти ухватились за какой-то выступ или трещину у самой пещеры, а темный, злобный поток бурлил вокруг ее тела. Мэллис больше не кричала, и в наступившей тишине кроты услышали ответ на свое гортанное смертное пение.

— Нет! — прошептала Мэллис, и это слово прозвучало как обвинение им.

Все дрожали, все чувствовали злобу и растерянность. Та, что должна была умереть, не умерла. Скале бросили вызов. Скалу унизили. И все же это был величественный момент, момент откровения, а выжившая, но еще не спасшаяся Мэллис посмела рассмеяться!

И тогда Люцерн двинулся вперед. Словно мрачные тени ожили и двинулись на свет. Будто сами очертания грота начали меняться.

— Хранитель-Наставник, — сказал Люцерн, демонстративно не обращая внимания на мать. — Я произнесу Клятву Согласия. Сейчас же!

— Нет! — крикнула Хенбейн.

Клаудер обернулся к ней, готовый напасть, но Терц прошептал:

— Послушник Клаудер, ты еще не сидим. Обряд не завершен. Но нарушает Закон Слова сама Госпожа. Этот крот хочет произнести Клятву Согласия, и ему нельзя отказать.

Хенбейн беспомощно смотрела, как Клаудер снова повернулся к Люцерну, наклонился к нему, словно защищая, и не было там никого, кто мог бы остановить или перебить последнего послушника, когда он вошел в воду.

— Я верю… Да, я верю в это… С помощью Слова… — громкой скороговоркой произносил он ответы.

Терц выполнял одновременно свою роль и роль Госпожи. Шок от столь явного кощунства был почти осязаем, и некоторые из Хранителей в замешательстве переминались, готовые запротестовать. Но вокруг Люцерна словно сконцентрировался свет и величие момента, и так уверенна, так быстра и ошеломительна была его речь, так сочеталась она со светом и тьмой, царящими в пещере, так отвечала вызову борющейся из последних сил у самой Скалы Мэллис, что никто не посмел помешать Люцерну и тем самым нарушить обряд. А если бы кто-то и попытался, то с большой долей уверенности можно сказать, что Клаудер поднял бы на него когти и вышиб из него жизнь.

Терц дал знак Клаудеру подойти, и они вдвоем — самый главный из Хранителей и послушник, последним прошедший посвящение, — подошли к Люцерну, чтобы погрузить его в очищающие воды озера.

Но даже здесь ритуал был нарушен.

Нетерпеливо махнув лапой, Люцерн сам повернулся к Скале за озером. Он опустил лапы в воду и обдал себя каскадом сверкающих брызг.

— Слово, служению тебе я отдаю всего себя, — сказал он. — Твоей милости я вверяю свое тело, твоей воле отдаю свою душу, твоим целям посвящаю свою жизнь!

С этими словами он бросился в воду и поплыл к Скале, но не_левее и не правее, а прямо к ее темному сердцу, в самую середину, где ждала помощи Мэллис.

Никто из свидетелей судьбоносного в вернской истории момента, кроме Хенбейн, не отрицал зловещего великолепия этого чудесного и ужасного зрелища. Ей же он показался моментом возвращения зла.

Все дальше плыл Люцерн, быстро и уверенно, казалось, само озеро и Скала обеспечивают ему успех.

Воды несли его вперед, луч света, падая на Скалу и играя в отражениях, освещал ему путь.

Это было становление Господина Слова. Это было возрождение сцирпасской власти. В этом было нечто от силы, которая заставит всех увидевших ее следовать за ним всегда. Всех, кроме Хенбейн.

Люцерн подплывал к Мэллис справа, бросая вызов течению, которое должно было снести его. Он отвернулся от Скалы и не касался ее, будто не нуждаясь в поддержке.

— Вернись к новой жизни! Я приказываю тебе! — крикнул он Мэллис.

Темный звук зашептал, возвращая ей силы, и Мэллис поплыла против течения, преодолевая поток. Назад, к потрясенным кротам, по мерцающей воде, а Люцерн смотрел ей вслед. Его могущество не вызывало сомнений.

Он повернулся, взглянул вверх на Скалу, а потом, когда поток приподнял его, дотянулся когтями и смело и властно начертал свою метку.

И такой темный звук раздался тогда, что кроты в страхе заткнули уши, в ужасе закрыли глаза и тщетно попытались спрятать рыльца в неподатливом грунте.

Потом, когда звук начал затихать, они посмотрели через озеро и увидели приближающуюся Мэллис, а чуть позади оберегающего ее Люцерна. И Клаудер у воды уже встречал крота, который, коснувшись берега, будет, несомненно, признан Господином Слова; что касается спасенной им кротихи, она станет его парой, его супругой.

Так они смотрели и продолжали бы смотреть, если бы внезапный шорох не напомнил им о том, что Госпожа Слова наблюдает за собственным смещением. Как один, кроты повернулись и увидели, что Хенбейн скрылась в пещере, где лежали покрытые известковой корой мертвые правители.

— Взять ее! — крикнул Терц. — Своей властью Двенадцатого Хранителя я приказываю вам следовать за ней туда, где лежат Господа Слова прошлого. Схватить ее!

И триумфальное возвращение Люцерна с Мэллис было смазано. Кроты лезли на возвышение, где раньше находилась Хенбейн, и мчались дальше — туда, где она скрылась среди покрытых известняковой коркой фигур.

Преследователи сразу заметили Хенбейн у входа в тоннель, куда вытекал один из питающих озеро ручейков, рядом со сталагмитом, под которым покоился Рун.

— Взять ее! — проревел снизу ее сын Люцерн — еще не вступивший в должность, но общепризнанный Господин. Он только что вылез на берег и старался вскарабкаться наверх. — Все милости тому, кто первый вонзит в нее когти!

Случившееся затем было зловеще и противоестественно. О таком еще никто не слышал. Это было отвратительно. И предвещало нечто худшее.

Хенбейн колебалась, так как, чтобы убежать, нужно было повернуться к неизвестному, а это даже теперь казалось страшнее зла, от которого она бежала. Но кроты окружали ее в жажде вонзить свои когти.

Хенбейн быстро повернулась, но вдруг споткнулась и левой лапой ударила в бок своего мертвого отца Руна. То, что произошло дальше, было столь же неожиданно, сколь омерзительно.

Бок Руна треснул. Его мертвая плоть развалилась. Известковая корка сломалась и обнажила мертвое тело в слизи и темных пупырчатых вздутиях, зловонных пузырях, которые, с брызгами лопаясь, заскользили и потекли навстречу бросившимся к Хенбейн кротам. Смрад превосходил все изведанное ими до сих пор; казалось, все зло собралось в том извергающем брызги, расползающемся месиве, которое было когда-то телом Руна.

На несколько долгих мгновений Хенбейн завязла в разложившейся плоти своего отца и закричала от ужаса. Но она нашла в себе силы справиться с оцепенением, рванулась и оставила растекающуюся слизистую лужу позади. Из потревоженной жижи поднялось еще большее зловоние. Преследователи остановились как вкопанные.

Одни отступили назад, другие — слишком поздно! — обнаружили, что их ноздри и рты забиты отвратительной массой, и не смогли удержать выворачивающую внутренности рвоту. Остальных, отставших, охватил ужас; под оглушительные крики и приказы Люцерна они развернулись и убежали, со слезящимися невидящими глазами, борясь с позывами тошноты.