На каком-то далёком пляже (Жизнь и эпоха Брайана Ино)
Шрифт:
В дневные часы внимание Ино возвращалось к перспективе работы с магнитофонами. Он просил родителей подарить ему магнитофон на день рождения или на Рождество, но безуспешно. Правда, в Ипсуичском гражданском колледже были два рабочих (хотя и допотопных) аппарата с внешними микрофонами. Ино начал захватывать их в своё монопольное пользование. Он быстро разобрался с техническими деталями — причём не с помощью руководств (намеренное безразличие к таковым он сохранил — и придавал этому большое значение — и в последующей своей жизни), а принимаясь за экспериментальные записи, делаемые методом проб и ошибок. Почти сразу же он начал выворачивать наизнанку основные принципы работы устройства, запуская плёнки задом наперёд и экспериментируя с регулятором скорости, изменявшим частоту вращения валов и следовательно, высоту записанного звука. Его первая записанная «пьеса» состояла из звука ударов авторучки по колпаку большой лампы, наложенных друг на друга на разных скоростях и формирующих мерцающее колоколообразное облако звука; на этом фоне один из его друзей читал стихи. Туманные реверберации этой записи, как сказал
Заразившись новым увлечением, Ино стал форменным магнитофонным маньяком. Он утолял своё пристрастие при помощи подержанных аппаратов, которые находил в ипсуичских магазинах бывших в употреблении товаров и на дешёвых распродажах (деньги на это он зарабатывал, раскрашивая палубы лодок на реке Оруэлл). К двадцати годам он владел тридцатью магнитофонами разнообразных конструкций и разных степеней неисправности. У каждого была своя характерная особенность; он собирал «любую дрянь, которая была способна крутить плёнку». Только один из этих аппаратов — Ferrograph — работал как надо.
Генетически заражённый духом своего деда по отцу Уильяма (человека, для которого не было неремонтопригодных вещей), Ино — часто в компании Тома Филлипса — ездил на велосипеде по Ипсуичу, очищая мелочные лавки и распродажи и тем самым развивая в себе благоразумное чутьё на подлежащие переделке бриллианты, скрывающиеся под горами подержанного хлама. В добавление к магнитофонам у Ино с Филлипсом собрались несколько сломанных пианино (об этом предмете Ино, благодаря деду, кое-что знал), которые, по воспоминаниям Филлипса, были приспособлены для творческих целей. «Не помню, кто это придумал — Брайан или я — но у нас была игра под названием «фортепьянный теннис»; очень весёлая. Как и многие прекрасные вещи, она была создана на основе жизни, какая она есть — пианино были дешёвые и всегда разбитые. Наверное, только нам с Брайаном нравилось звучание разбитых пианино, но это было очень просто. Не помню, сколько у нас их в конце концов набралось — где-то пять — и мы придумали эту игру, ручной теннис. Счёт в ней вёлся по звуку — очки начислялись, если ты попадал по нужной части открытого пианино. Это было жутко весело, но на часть музыкального курса, конечно, не тянуло.»
Ино не терпелось продолжить своё художественное образование. Получив в Ипсуиче летом 1966 г. базовую квалификацию, он хотел попробовать получить диплом в изящных искусствах («степени», как таковой, по изящным искусствам не существовало). Теперь он был уже достаточно взрослый, чтобы обратиться за полной стипендией от Совета Графства, которая составляла королевскую сумму в 330 фунтов в год (примерно треть от годовой зарплаты его отца). Будущее было в его руках. Его друг Джон Уэллс обратился в Уотфордский художественный колледж и был принят. Ино думал о Уотфорде, но по совету Энтони Бенджамина, который должен был преподавать в Винчестере, подал документы туда. Винчестерские курсы живописи и скульптуры лишь недавно получили статус заведения, которое может выдавать полные дипломы; это произошло под руководством скульптора Хайнца Хенгеса — ещё одного просвещённого педагога, чьей любимой максимой было «Произведение искусства — это окно, широко открытое в большой мир». Хенгес разделял фундаментальную установку Роя Аскотта о том, что художественное образование должно быть курсом подготовки к жизни; правда, на этом сходства заканчивались. Тот факт, что Винчестер был свзязан с Лондоном быстрой железнодорожной веткой с часто ходящими поездами, только добавило ему привлекательности в глазах Ино. Его заявка была принята.
Полный очарования кибернетикой, передавшимся от Роя Аскотта, Ино был готов расширять и углублять свою веру в различные системы. Для Тома Филлипса Рой Аскотт был «величественный и авторитарный деятель», а многие из его методов Филлипс находил устрашающими: «Кибернетика как нельзя лучше подходила к его авторитаризму, и он был её воплощением; и я, и студенты испытывали страх перед ним. Он говорил тебе, что делать, и ты это делал.» Однако Ино в учении Аскотта нашёл что-то ещё, кроме дидактики. То, к чему Филлипс мог относиться без особого уважения («был всего лишь преподаватель на полставки, я был рад получить свои сорок фунтов и вернуться на поезде в Лондон»), внушаемый Ино принял как священное писание и носил с собой, как святые скрижали закона. Поэтому свои три года в Винчестере он посвятил (причём не без конфликтов) разбору всяческих текстовых процессов, которые могли бы быть использованы — в самом широком смысле — для создания музыки; он был настолько увлечён этим, что его занятия скульптурой, живописью и музыкой фактически слились в одно целое.
Приверженность Ино к «процессу, а не продукту» в конце концов вызвало недовольство начальства. В характеристике Хайнца Хенгеса за 1967 г. Ино был описан как «подающий надежды студент. В работе неусидчив. Обременён интеллектуальными соображениями, но безусловно оправдывает затраченные на него усилия.»
В Винчестере царило более формальное отношение к делу, чем в Ипсуиче, но в любой британской художественной школе того периода обязательно находилось место возбуждению и свободе, что было неизбежно созвучно начинающейся эре Водолея. Ино был единогласно избран главой Развлекательного отделения Студенческого Союза, что дало ему полную свободу приглашать в колледж гостей-лекторов и музыкантов. Он нисколько себя и не ограничивал, вызывая туда множество выдающихся (хоть и не всем понятных) исполнителей и ораторов — в том числе Тома Филлипса, Кристиана Вольфа (который в то время был отпущен из Гарварда в Англию в научный отпуск) и друга Вольфа, композитора Фредерика Ржевски; некоторые из них выступали перед аудиторией, состоящей из одного человека: некого мистера Б. Ино.
Ино хотел
учиться, но деятельность Кристиана Вольфа увлекала его больше, чем уроки почтенного Хенгеса или главного преподавателя по рисованию Тревора Белла; кроме того, большинство наставников казались ему «слишком легковесными», как он говорил Майклу Брейсуэллу в 2007 г.: «Учителя в Винчестере были для меня недостаточно доктринёры. они увлекались такими вещами, как цветовая теория — а это в то время казалось мне совершенно неважным.»Внеклассное общение имело для Ино гораздо большее значение. Том Филлипс вспоминает свою лекцию-перформанс в Винчестере, которая произвела на Ино заметное впечатление: «Она называлась «Эфремид» — что-то вроде беспорядочного разговора, основанного на картах и слайдах. На картах был написан текст — какие-то разные замечания — и я тасовал их, так что сопутствующие чтению слайды не имели ничего общего с текстом. Вполне кейджевская задумка. Но всё вообще-то вышло совсем не плохо. Брайана особенно захватила одна фраза, которую он стал использовать в качестве девиза: «По-настоящему использовать случайность можно только тогда, если ты используешь случайность случайно.» Помню, что он записал её себе в блокнот.»
К концу 1966 г. перед Брайаном Ино соблазнительно открылось множество разных творческих возможностей. Правда, гораздо более прямые последствия для него имело совсем другое соблазнение. Перед самым Рождеством он узнал, что его подружка Сара беременна от него.
Хотя эра вседозволенности неотвратимо приближалась, в 1966 г. билль об абортах от члена либеральной партии Дэвида Стила был только что внесён в парламент. Акт об Абортах стал законом только в следующем году. Нелегальные подпольные прерывания беременности, которые должны были быть искоренены этим Актом, в 1966-м были обычным делом, но Брайан с Сарой не рассматривали этот вариант. Ребёнок должен был появиться на свет в следующем июле. Несмотря на несомненное замешательство, семьи Брайана и Сары не отказались поддержать предполагаемых родителей-тинейджеров. Правда, сама идея ребёнка, рождённого не в законном браке, не нашла моральной подержки у католической семьи Ино. Свадьба должна была состояться в винчестерском загсе в марте следующего года.
Мать Сары Джоан Харви не ждала от этого брака ничего хорошего. Будучи активной прогрессивной социалисткой, она состояла в «Комитете Ста» — британской антивоенной группе, учреждённой в 1960 г. философом-пацифистом Бертраном Расселлом. Это было что-то вроде более подрывного варианта движения за ядерное разоружение. Харви обратилась к Брайану — она распознала в нём интуитивный интеллект — и спросила, зачем такой способный парень «попусту тратит время» в художественной школе. Такой вопрос привёл Ино в замешательство, вызвав то, что он впоследствии назвал «кризисом среднего возраста» — для 18 лет что-то слишком рано. Раздражительное «прощупывание» со стороны Харви имело и положительный эффект — как он впоследствии признался, «это поставило передо мной вопрос, который всегда был со мной и служил мотивацией для многих моих поступков: что даёт людям искусство, почему люди им занимаются, почему мы не делаем только рациональные вещи — ну, например, не разрабатываем лучшие двигатели? А поскольку он исходил от человека, которого я очень уважал, он стал основой моей интеллектуальной жизни.» [14]
14
В последующей жизни Ино стал относиться к своей тёще как к одному из ближайших и самых надёжных друзей. Когда в 1978 г. он уехал жить в Нью-Йорк, он оставил Джоан свою квартиру в лондонском районе Мэйда Вэйл и много лет поддерживал с ней серьёзную переписку.
Несмотря на грядущие перемены в своей личной жизни, Ино не допускал и мысли о том, чтобы прервать своё обучение. Даже неминуемая угроза семейной жизни не могла заставить его подумать о выгодном трудоустройстве. Свадьба состоялась в марте. Это было крайне скромное событие. Получившая новую фамилию Сара Ино вспоминает: «Мы поженились в винчестерском загсе, в качестве свидетелей взяв двоих случайных людей с улицы. Моя мать не одобряла наш брак, а мой отец подписал документ об «освобождении от обязательств», потому что мне ещё не было двадцати одного года! Мы не приглашали родителей Брайана — наверное, потому, что его мать захотела бы, чтобы всё было «как следует». Мы были довольно-таки бедны, на горизонте был ребёнок, и мы смотрели на брак как на способ увеличить студенческое пособие Брайана и облегчить жизнь, поселившись в месте, которое я считала провинциальным городком Хай-Чёрч!»
Новобрачные некоторое время жили в «довольно оригинальной, но очаровательной съёмной квартире, которую мы называли Сассекс-коттедж и где мы варили яйца в чайнике», но за два месяца до рождения ребёнка были вынуждены оттуда уехать и поселились в доме одного из сотрудников школы.
Наверное, это следует приписать юношеской «упругости», или даже неведению, присущему молодости, но этот сейсмический переворот в домашних делах, похоже, никак не отразился на быстро развивающейся творческой активности Брайана Ино. Он продолжал руководить развлекательным отделением студенческого союза как своей собственной авангардной вотчиной, а его музыкальные и художественные связи расширялись просто по экспоненте. Именно в свой первый год в Винчестере Ино встретил ещё одного глубоко влиятельного художника, с чьей жизнью и творчеством в последующие годы суждено было переплестись его собственным жизни и искусству — Петера Шмидта. Одарённый живописец, скульптор и звуковой художник, Шмидт преподавал в Уотфордской художественной школе, где подружился со старшим товарищем Ино Джоном Уэллсом. Шмидта попросили прочитать лекцию в Винчестере, и ему нужно было где-нибудь остановиться. Уэллс порекомендовал ему Ино.