На карте не значится
Шрифт:
– Дай мне посмотреть вчерашний портсигар… На нем что-то было нарисовано.
– Портсигара у меня уже нет, - отдал земляку!
– отмахнулся Шакун.
– Да он ерундовый, ничего не стоит… Нет, все это серьезно, Павел!.. Уже организуется один отряд. Понимаешь?..
Борщенко весь сжался. «Разнюхал уже и это, сволочь!.. Правда, только об одном отряде… Какая же гадина ползает там? Но как узнать?»
Он повернулся к Шакуну и безапелляционно заявил:
– Бежать отсюда некуда, разве только утопиться! И все эти твои новости - чистейшая фантазия! Выдумка
Шакун загорячился:
– Он не будет выдумывать! Это человек верный. Из нашего лагеря, власовец! Это мой земляк! Он в полном курсе и скоро подаст подробный рапорт.
– А ну тебя!-отмахнулся Борщенко, озаренный догадкой: «Тогда, на скале упоминался «земляк», сейчас - опять «земляк», и портсигар отдал «земляку», - одно и то же лицо…»
Продолжая демонстрировать пренебрежение к новостям, Борщенко сказал:
– И у меня там свои люди. Не один, а трое! Они мне тоже рассказывали о побеге. Но они забрались в дело глубже твоего земляка. Разговоры о побеге ведутся для отвода глаз. Там замышляется что-то другое. Побег отсюда - фантазия!..
Шакун озадаченно вцепился взглядом в лицо Борщенко. Тот продолжал:
– Не вздумай вдруг раззвонить об этом раньше, чем выяснишь, в чем там дело… Осрамишься… Когда будет настоящее, - можно действовать. И я тебе помогу тогда. Расскажи лучше, - где пропадал весь день?..
– А я был там.
– Где там?
– непонимающе переспросил Борщенко.
– Да там… - замялся Шакун.
– А что ты делал без меня? Наверно, отсюда ни шагу… Учись разговаривать по-ихнему.
– Да… Без тебя сидел весь день в казарме.
Шакун закурил и после продолжительного раздумья спросил:
– Так ты не советуешь пока докладывать?
– Кому? О чем?
– Начальству о заговоре.
– Ну что ты! Надо прежде выяснить все по-настоящему, что у них на самом деле. Поспешишь - людей насмешишь… И себя подрежешь!
Шакун молча докурил папиросу и встал.
– Пожалуй, ты прав. Ты помоги мне. Поручи своим ребятам разузнать все получше. И я своему скажу…
– Ладно, Федор. Раз сказал помогу, - значит, помогу!
– Ну, я пойду спать, - успокоился Шакун.
– Устал до чертиков… Так наведайся к своим поскорее.
– Обязательно… Скоро наведаюсь… Ложись, а я пройдусь перед сном. Надоело весь день в казарме…
И Борщенко «прошелся»… В этот же вечер он имел встречу со Смуровым. Когда он вернулся в казарму,- Шакун уже крепко спал.
Через три дня после этого, отделавшись от Шакуна, Борщенко с наступлением темноты снова улизнул «на прогулку». Он быстро добрался до знакомой пещеры и вошел внутрь.
Засветив электрический фонарь, Борщенко, следя за знаками, осторожно углубился в подземный лабиринт, тщательно проверяя по знакам, куда сворачивать.
Наконец он выбрался к стене седьмого барака. У крыльца его встретил Данилов и молча провел в знакомую уже кладовку.
– Садитесь, товарищ Борщенко. Сейчас все соберутся.
Не прошло и пяти минут, как члены комитета уже сидели на своих местах, вокруг бочки, заменяющей стол. Кроме уже знакомых Борщенко товарищей,
было еще двое. Тусклая коптилка освещала суровые лица комитетчиков и создавала ощущение глубокой таинственности происходящего.Смуров открыл заседание комитета и объявил:
– Докладывай, товарищ Ракитин, как обстоит дело с отрядом…
Ракитин, худощавый блондин, говорил спокойно, тихо.
– Отряд получился хороший, - заключил он.
– По отделениям мы его разбили учитывая, кто в каких частях был на фронте. Ребята подобрались подходящие. Я доволен…
Задав Ракитину несколько вопросов, Смуров обратился к его помощнику:
– Не найдется ли у тебя, Гуров, сигаретки для гостя?
Гуров охотно вытащил из кармана портсигар, открыл его и протянул Смурову. Тот, не трогая сигареты, передал портсигар Борщенко.
Борщенко впился взглядом в знакомую монограмму «ЕА», выжженную на крышке, и дату «8 мая 1941 года». Он осторожно закрыл портсигар и вернул Смурову.
– Я не курю, товарищ Смуров.
Потом встал, прошел к ящику, на котором сидел Гуров, и стал за его спиной.
Смуров внимательно посмотрел в лицо Борщенко, перевел глаза на портсигар, который продолжал держать, и, разглядывая монограмму, спросил:
– Что это за монограмма на твоем портсигаре, Гуров?
– А это инициалы моего старого друга, который преподнес мне когда-то этот скромный подарок. Он дорог мне как память…
– Интересно. Поглядите, товарищи…
Портсигар пошел по рукам. А Смуров, как бы продолжая прерванный ранее разговор, спросил:
– А что ты, Гуров, скажешь об отряде?
– Я присоединяюсь к словам товарища Ракитина.
– А как фамилия товарища, подарившего тебе портсигар?
– неожиданно, в упор спросил Смуров.
– Фамилия?
– забеспокоился вдруг Гуров.
– Фамилия Ефремов… Андрей Ефремов… Андрей Петрович Ефремов…
– Когда он подарил тебе портсигар? Отвечай быстро! Ну!
– Перед войной.
– Где?
– В Одессе. Да что ты, товарищ Смуров, так меня, словно допрашиваешь?..
– В Киеве был?
– Нет, не был.
– Врешь! Ты был там вместе с другими власовцами!
Гуров побледнел, но продолжал держаться:
– Я протестую!..
– Тебе подарил этот портсигар твой земляк Шакун, с которым ты в Киеве расстреливал наших людей!
– с ненавистью сказал Смуров и встал.
Вскочил и Гуров. Он рванулся к выходу, но был брошен на ящик обратно, придавленный рукой Борщенко.
– Выкладывай, Гуров, начистоту, кто ты и кого уже успел предать!
– предложил Смуров.
Неожиданным прыжком Гуров попытался снова вырваться к двери, но снова был придавлен к ящику с такой силой, что затрещали доски. Тогда он сунул руку в карман. С обеих сторон его схватили Глебов и Анисимов.
– Обыщите его!
– приказал Смуров.
Борщенко быстро вывернул карманы Гурова и вытащил оттуда пистолет и какие-то документы и бумаги. Все это он положил на бочку, перед Смуровым. Тот просмотрел документы, развернул большой лист бумаги и начал молча читать.