На краю одиночества
Шрифт:
Его императорское Высочество подняли руки.
– Я помню все это. И… и я знаю, что он не сам. Это болезнь. А матушка, не желает признавать ее.
Маска падает на пол.
А тьма шепчет, что все хорошо, что Анна идет.
Она близко.
Где-то здесь, среди искусственных деревьев, под которыми натужно веселятся искусственные же люди.
– И да… когда он пьет лекарство, все хорошо, но… он такой упрямый! Особенно в последнее время… я даже не знаю, что делать, – пожаловалась Ольга, поднимая маску. – Он отказывается… и ругается с мамой, и уходит… а она тоже злится. И я там будто лишняя,
Она все-таки сумела отвести взгляд.
И удивилась должно быть, поняв, сколько всего рассказала. И прикрыла ладонью рот. И закричала бы, пожалуй, только вовремя осознала: не услышат.
– Вы сами устали от этих тайн, – примиряюще заметили Его императорское Высочество. – В противном случае у меня ничего бы не получилось.
Ольга замотала головой.
И сделала шаг назад.
Остановилась.
– Вы… меня отпустите?
– Позже, – Николай потер глаза. – Пока побудьте рядом. У меня не так много друзей, и одним я уже рискнул…
…тьма насторожилась.
Что-то изменилось здесь, в зале… что-то изменилось во всем мире, и эти перемены касались Анны. Глеб развернулся. И услышал тихое:
– Иди.
А потом Анна пропала.
Анна всерьез раздумывала, не стоит ли ей вернуться домой.
Запереться.
Снять драгоценности и платье. Завернуться в старый теплый халат, сделать чаю и забыть обо всем.
…как забыли о ней.
Сколько времени уже прошло, сколько…
Она смотрела, как Его императорское Высочество отступили в тень колонны, чтобы исчезнуть, а никто этого не заметил, что тоже было странно. Все будто бы позабыли о наследнике престола, вернувшись к прежним своим занятием.
Играла музыка.
Меняло цвет пламя шелковых фонарей. Дрожали светлячки, но ощущение чудо исчезла. Анна поднялась. Она уйдет… никто не хватится.
Никто никогда…
…она умела прятаться среди людей, потом, когда поняла, что так легче, что если тебя нет, то и обижаться нечего…
Раз-два-три…
Снова вальс.
…раз и два…
Пол каменный, но звука нет, и никто не увидит жалкой ее попытки. Заныла нога, и Анна остановилась, оперлась на трость.
Спускаться?
Искать Глеба?
…спускаться.
Она кожей ощутила ласковое прикосновение. Ветер? Нет, ветру было тесно в этом зале, слишком душно, слишком ярко. Ветер запутался бы в ветвях искусственного плюща, а после, разозленный, сорвал бы и фонарики, и светляков, сбросил бы…
Тьма.
Теплое душное покрывало легло на плечи Анны. И отпустило. Показалось вдруг, что Глеб рядом. Где? Внизу. Где-то там, среди масок и людей в черных костюмах, которые из-за этих костюмов и масок кажутся удручающе одинаковыми.
Как она отыщет?
И почему он не способен вернуться?
Нельзя?
Разве кто-то способен что-то запретить темному магу?
Нельзя.
Способен, стало быть. Слушать тьму получается легко, почти так же легко, как слушать ветер. И Анна соглашается не судить. И обиду свою отдает, пускай… в конце концов, обидеться она всегда успеет. Собственная эта мысль позабавила.
С обидами она никогда не носилась.
А тут…
Тьма ложилась под ноги.
И вывела в коридор. И дальше куда? Влево или вправо? Анна обернулась. Вправо…
определенно, вправо. Вот и лестница. Она вдруг показалась бесконечной, а нога снова заныла, предупреждая, что спуск предстоит долгий. Как ни странно, но спускаться Анне всегда было тяжелее.Тьма уговаривала потерпеть.
И сделать шаг.
Потом второй. И не думать о лестнице. Не думать о боли. Нужно просто представить, что Анна плывет по туманному ковру, что…
Она ощутила прикосновение к шее.
И обернулась.
Никого.
И лестница закончилась. Если бы кто-то стоял сзади, то…
– Какая, однако, любопытная девочка… – этот тихий голос раздался над самым ухом, а шею сдавили пальцы. – И какая вдруг неосторожная…
Анна пыталась закричать.
Позвать кого-то… не важно, кого, но… должен же быть кто рядом! Ей обещали… ей клялись, что не позволят…
…а она поверила.
Тело вдруг стало тяжелым, вязким.
– Обопрись на мою руку. Умница… а теперь пойдем… нам здесь больше нечего делать.
Анна не хотела идти, но… не смогла не ослушаться.
– Знаешь, в чем твоя беда, деточка? – голос окутывал, скрадывая иные звуки, обволакивал, убеждал Анну, что в мире остался он и только он, что лишь его ей надобно слушать, что… – Тебе следовало умереть давным-давно. И всем стало бы легче.
С нее сняли маску.
И надели другую. Прижали, позволяя ей приклеиться к коже. И Анна ощутила эхо силы, окружившей ее… маска… зачем…
– Вот так… теперь улыбайся… а вот от этого придется избавиться.
Рубиновый ошейник упал.
– И это лишнее… не поддаешься? Как же с вами все-таки сложно… но ничего, юной деве простительна застенчивость… платье… вот так… красивое… у тебя на удивление неплохой вкус, с учетом той жизни, которую ты вела. Белье тоже… вот это надень.
Анна попробовала не подчиниться.
Она ведь сильная. Ей так говорили, так почему же не выходит? Почему она подобна марионетке в чужих руках? Почему натягивает на себя чужую одежду. Чистую, но… все равно чужую. И ненавидит себя за слабость, руки дрожат.
– Чудесно… – легкое прикосновение. – Она твоя…
– Думаешь, стоит… – в этом голосе звучит сомнение.
– У меня есть еще дело, если ты не забыла. Твое, между прочим, дело.
– Нет, но… здесь Его императорское Высочество…
– Именно. И нельзя, чтобы они встретились. В конце концов, дорогая, я ведь решаю общую проблему… и помогаю тебе лично.
– Да, но…
– Тебе всего-то нужно вывести ее из дому.
Вздох.
Эта, вторая женщина, сомневается. Ее сомнения окрашены в черный. И к ним примешивается изрядная толика страха. Она почти готова отступить, сдаться, прикрывшись парой слов, но не решается.
Почему?
– Послушай, – этот голос изменился. – Я понимаю, что тебе страшно. И что ты не хочешь марать руки…
– Темные…
Судорожный вздох. И тьма рядом, Анна теперь чувствует ее, такую близкую, но все же недосягаемую. Она, эта тьма, бьется, злится, переливается всеми оттенками черного, буря в стакане, да без толку. Как получилось, что она потеряла Анну?
И что Анна потеряла себя?
– Они ничего не узнают, – это прозвучало мягко, успокаивающе. – Ничего не почувствуют. Даже если пройдут рядом… поверь.