На краю пропасти

— Нет, — чуть не задохнулся от злости Митяй.

— Знаю, что не твой, — Яр отмахнулся свободной рукой и, выудив из кармана круглые очки, поднёс их к глазницам черепа. — А так? Никого не напоминает?

— Отец! — прошептал юноша, чувствуя, как засохшие губы лопаются от крика, не способного передать всю гамму эмоций: горло было иссушено и саднило. Оставалось раскрывать, как рыба, рот и наблюдать за перекошенным от смеха лицом врага. — Тварь! Ты убил всех!

— Я — тварь? — Яр расхохотался ещё сильней. Потом откинул в сторону очки, а череп поднёс к лицу и дунул. Останки отца Митяя серым пеплом сорвались с ладони, словно на ней и не было черепа. — Ты на себя-то посмотри. Уродец! — и снова дикий, безудержный хохот. И Яр пошёл прочь, удаляясь, расплываясь в жарком мареве.

Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал сквозь стянутое сухостью горло.

— Стой! Стой, скотина! Да я… тебя… Вот этими… руками… — юноша поднял руки и не узнал их. Чёрные жилки набухли и начали расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость. Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его кожа. И она изменялась, а также — он… В какой-то момент руки стали полностью чёрными, но процесс не остановился. Нечто стало тягучими каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.

Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась тьма, а тело ещё больше покрылось медленно расширяющимися чёрными прожилками. В этот миг Воевода понял, что теряет его, что вот-вот наступит мгновение, когда всё будет кончено. В его голову даже после объяснений Потёмкина не могла закрасться мысль, что это уже не его сын и что смерть этого существа, возможно, была бы лучшим выходом из всех существующих.

— Гро-о-ом! Гром! — заревел Воевода, бросаясь к двери и задевая шкаф.

Стекло разбилось вдребезги, а часть пробирок и склянок со звоном разлетелась по полу. Открыв дверь, Панов-старший вбежал прямо в руки охраны. Двое бойцов ошалело смотрели на главу города, ничего не понимая, часть людей высунула головы из дверей казармы. Озадаченные лица удивлённо смотрели на главу.

— Где Гром? Пусть он притащит мне Потёмкина! Слышите?

— Так он… отводил его в камеру и ещё не вернулся.

— Приведите обоих. Сейчас же! — но, когда бойцы бросились на выход, остановил криком: — Стойте! Следите за Митяем! Если что, удерживайте на кровати, чтоб не вставал! Надо будет — привяжите! Ясно?

— Так точно! — телохранители пожали плечами и с недоумёнными лицами вошли в лазарет, а Панов быстро бросился к выходу из здания. Его подгоняла мысль: если угрозами не получилось заставить Потёмкина помочь, то, может быть, отчаяние и слёзы отца дёрнут лекаря за душу, и тот согласится.

Воевода под недоумевающими взглядами внезапно разбуженных охранников схватил со стены большой фонарь и опрометью бросился из помещения. Выскочил во двор, трясущимися руками врубил свет и за несколько секунд пересёк пространство, разделяющее стрелецкий корпус и подземелья — так сильно он был напуган. Луч выхватил из темноты бледное лицо мальчика, что-то забывшего ночью посреди коридора. В руке — обкусанный картофельный клубень, лицо чумазое: видимо, так и ел картошку сырой. Панов, не соображая, оттолкнул с силой мальчишку, тот исчез во тьме, возможно, нырнул в ту же овощную кучу, откуда и воровал, раздался плач, но этого глава города не слышал. Свет фонаря заплясал на стенах, выискивая решётку камеры. Вот, наконец-то! Почему-то не возникло вопросов, почему ни охранника, ни Грома рядом с камерой не было. Сознание Юрия Сергеевича пропускало сейчас такие маловажные детали, как отсутствие стражи, сосредоточившись на главной задаче: нужно уговорить и привести Потёмкина любыми способами.

Вот и клетка, кто-то стонет. Быстрей, где выключатель? Когда камеру залил тусклый свет единственной лампочки, Воевода ахнул. На полу сидел Гром, держась за башку и тихо раскачиваясь. Свет вызвал новую головную боль, из-за чего он заорал:

— М-мать! Убью! Потёмкин… ты труп уже!

Кроме начальника охраны, в камере никого не оказалось.

— Где они?! — заревел вне себя Панов, стуча рукой по прутьям клетки. — Где?

— Свалили! — в тон ему прорычал Гром.

— Когда? Давно?

— Не ведаю. Может, сейчас или час назад! Этот военный доктор знает толк в приёмах, урод грёбаный! Убью! Ухлопаю суку!

— Но как? — Воевода был в панике. Он не мог уверовать, что начальника его охраны, служившего ему верой и правдой двадцать лет, побил какой-то залётный лекарь.

— Да шайка у них тут целая, Юра! Прям ОПГ! И как проморгали?

— Это ты мне скажи, Олег! Ты — глава моей охраны, ты, чёрт тебя дери, тут военный! А тебя какой-то…

— А чья идея была, Юра? Нет бы шёл этот Потёмкин своей дорогой… Нет же. Сам придумал! Всё, успокойся! Дверь открой! — махнул рукой Гром, поднимаясь. — Не должны были ещё далеко уйти. Разыщем сейчас. Не так просто за стены выйти.

— Да какой! Какое — спокойно? Там сын… он… он…

— Да дверь открой, Юра! Сейчас всё будет! Ключи они утащили.

— Что?

— Да, мать твою! Стреляй в замок!

Их крики разбудили половину подземелья. Дальше по коридору люди просыпались в своих нишах, высовывались, всматривались во тьму кирпичного тоннеля, испуганно жмурясь в тусклом свете. Они не понимали происходящего и неуверенно оглядывались в своих жилищах. Особенно, когда силуэт в дальнем конце достал пистолет и несколько раз выстрелил. Тогда люди вновь попрятались, а в некоторых нишах выключили свет и с замиранием сердца попадали в свои койки, лишь бы не коснулось и бы обошло стороной.

Всё ещё держась за голову, Гром отпихнул решётку и бросился вслед за Воеводой. Кромешная тьма внутреннего двора Юрьева теперь пронзалась светом прожекторов, которые стрельцы на стенах направили внутрь крепости после выстрелов. Панов с Громом обежали храм и застыли напротив ворот. Они ещё были закрыты. Чтобы их отворить, пришлось бы привести в действие блочный механизм в надвратной церкви, а там двое вооружённых стрельцов несли ночной дозор.

— Где они? — срываясь на визг, крикнул Воевода. Они с Громом метались между Михайло-Архангельским собором и корпусом стрельцов.

— Я знаю, — наконец Гром остановился и быстро пошёл к сараю, укрывающему «Тигры». Сквозь щели в досках пробивался свет, а тихий гул свидетельствовал, что одна из машин завелась. — Они угоняют наши тачки!

— Что?! — договорить Панов не успел. Из сарая с треском ломаемых досок, расшвыривая оные в стороны, вырвался металлический зверь, покрытый шипами из арматуры и заострённых железных уголков, приваренных к корпусу. Рыча мощным двигателем, он пару раз подскочил на рессорах и затормозил в метре от Воеводы с Громом. В отблеске прожектора, наведённого с башни, в водительском окне появилось лицо Игоря. Он презрительно глянул на врагов и переключил передачу. Глава города не выдержал и разрядил обойму пистолета в стекло автомобиля. С надвратной церкви затрещали автоматы. Но всё было тщетно. «Тигр» медленно тронулся на первой, затем переключился на вторую, а на третьей врезался в обитые бронзой деревянные ворота. Стальные листы погнулись, запирающие дубовые брусья треснули, а одна створка слетела с петель, почти рассыпавшись. Автомобиль повернул направо и скрылся за стеной, оставив город ночью без защиты.

— Бесполезно, — громко сказал Олег. — Броня пятого класса. Своей пукалкой ничего не добьёшься.

— Догнать! — заорал Воевода, но потом умолк, увидев выбирающуюся из катакомб и церкви толпу сонных и напуганных жителей, и после паузы тихо, чтобы слышал один Гром, добавил: — Олег, догони! Приволоки Потёмкина сюда.

— Его голову? — уточнил глава охраны.

— Живым, только живым. У меня сын умирает, и я чувствую, что он может помочь. А потом… после делай с ним всё, что захочешь!