На краю пропасти

В этот момент юношу грубо затолкнули в камеру, стражники развернулись и ушли, скорчив рожи, будто привели какую-то тварь, а не человека. Ярос без сил прошёл, опустив голову, и упал ничком в свою кровать. Его плечи затряслись, а руки в ярости сжали бесцветное драное одеяло. Не только с ней окружающий мир обходился жестоко…

Этого странного юношу с необычной головой то и дело обижают. Ольга только открыла глаза тогда, в лазарете, а Яр уже схватился с каким-то пацаном, потом его побили охранники Воеводы, а теперь вот: ушёл с утра на испытание, а вечером привели, как преступника. Девушка встала, поправила плащ и тихонечко присела на койку Ярослава. От лёгкого прикосновения парень вздрогнул, но не повернулся, а постарался лицом зарыться глубже в одеяло.

— Что случилось? — тихо спросила она, поглаживая по руке. Яр молчал, тогда Ольга заговорила, полагая, что звук её голоса успокоит юношу, не даст погрузиться в одиночество, в котором его хотели утопить люди. Заставить поверить, что он не из их числа, он не человек, а кто-то отличный.

— Ты кто? — Простой поэт, а ты?

— Я смерть, хожу, гуляю,

И мысли старые, мечты

По миру собираю.

— Как странно, а вот у меня

Давно не появлялись, —

Сказал поэт, на смерть смотря,

Потом пожал плечами.

— Как рухнул мой любимый мир,

Муза ушла куда-то,

И нет писать уж больше сил,

Ни строченьки без мата.

— Тебе легко, поэт, ещё, —

Вздохнула смерть, согнувшись.

— Я ж потеряла вовсе всё, —

И хмуро улыбнулась.

— Людей ведь нет уже давно.

Остались только кости.

Я, как в плохом теперь кино…

Сама всего лишь гостья…

Тихий голос завораживал, струился вокруг Яра, обволакивал, и юноша сам не заметил, как начал прислушиваться, внимать его звуку. Повернул лицо, вгляделся в правильные, красивые черты, большие глаза, отмеченные грустью и тревогой, и продолжал слушать.

За кем мне приходить теперь?

Кого здесь караулить?

Вот и брожу, и, верь — не верь,

Скучаю я по людям.

Пойдём, давай уже, поэт —

Последний ты на свете,

Стих сочинишь ты обо мне,

Вновь вдохновлённый смертью…

Ольга закончила, не осознавая, что взгляд унёсся куда-то вдаль, в воспоминания о матери и её стихах, а Яр, приподнявшись на локте, всматривается в ничего не видящие глаза: сколько в них боли…

— Прям я, — прошептал юноша, боясь спугнуть девушку. Она вздрогнула и долго смотрела на него, словно только что увидела.

— Не думаю, — Ольга помотала головой. — Это мама… Она сочиняла. Не думаю, что её мысли были о тебе. Она уже почувствовала, что отец меняется… Но считаю, стих обо всех. Ведь каждый в жизни испытывал одиночество, сильное, словно он вообще один-одинешенек в этом мире. Вот и ко мне подходит когда… Да и к тебе тоже.

Если не замечать необычных наростов на голове, то Яр — вполне симпатичный юноша с голубыми глазами, бледной кожей и каким-то напряжённым лицом-маской, на котором отпечатались отчаяние и усталость, недоверие к людям. А глаза… в глазах тоска по чужому участию, доброте и пониманию, которых ожидал от людей, но ожидания не оправдывались.

Взгляды соприкоснулись, каждый увидел знакомое, родное, то, что понятно, то, что случилось с обоими… Яр потянулся к Ольге, её рука непроизвольно переместилась на плечо юноши, дотронулась до шеи, одним касанием потянула за собой… Зрачки расширились, губы полуоткрылись в предчувствии, в предвкушении зарождающейся искры…

Но она так и не зажглась. Потерялась, спуталась, испугалась сотен голосов шествующих мимо людей, возвращающихся из церкви. Многие гневно кричали обидные слова, обвиняя Яра, некоторые стучали по решётке, чем попало, другие плевались. Жора пытался отогнать толпу, но продержался недолго: его опрокинули, несколько раз пнули, автомат отлетел куда-то в гущу ног, а сам он, прикрыв голову, еле успел отползти к стене. Яр вновь уткнулся в одеяло, а Ольга возвратилась на своё место, закуталась в плащ и постаралась зажать уши. Она не понимала, что сейчас произошло, поэтому ей стало так страшно. Потом вернулась ощущениями к парню.

Яр и она. Немыслимо. Пытаясь понять себя и вполне ясную тягу к Игорю, а с другой стороны — необычное и новое влечение к Яру, Оля перебирала образы и ощущения по отношению к ним обоим. Мысли, одна необычней другой, гудели в голове, будто маленький рассерженный улей: разлетаясь, сближаясь, но не принося в душу покой. Часто возникал перед глазами образ мужчины, яркий и живой, затем юноши, столь же реальный. Но сейчас она не понимала, что с ней происходит. Она только запуталась ещё больше, и мелкая дрожь начала трясти её. Образ отца вносил полное смятение в её неокрепшее ещё сознание, скользил призраком вокруг, не желая окончательно раствориться в небытие. Не понимая своих чувств, она беззвучно заплакала. Слёзы тоненькими струйками стекали по лицу и впитывались в тёплый войлочный плащ Потёмкина.

***

Сказать, что Игорь был взбешён — лишь покривить душой. В нём всё кипело, словно в паровом котле. Но показывать чувства сейчас означало скинуть весь поезд дальнейших событий под откос. Самолично.

— Ну, что Потёмкин, прижали? — сегодня Гром сопровождал его один. Видимо, Игорь своим спокойным поведением ввёл в заблуждение и главу охраны и Воеводу. Они расслабились и не считали Потёмкина опасным человеком, способным нанести вред или сбежать из стен Города, находящихся под неусыпной охраной стрельцов. Оно и понятно: профессия доктора или лекаря, кем представлялся Игорь, сама по себе успокаивала, заставляла терять бдительность. Правда, Воеводу насторожило брошенное лекарем: «военный доктор», но и этому он, судя по всему, не придал значения.

— Не то слово, Гром, — пробубнил Потёмкин, не желая показывать свою ярость. — Не то слово.

— Ну а я что говорил? — усмехнулся тот, правда, это было незаметно: опустившаяся на город тьма растворила лица в полумраке, царившем внутри стен, размазала их, впиталась в такие же почерневшие, почти исчезнувшие строения. Лишь свет фонарей периметра кое-где очертил контуры монастыря. Ночь всегда правила миром. Помогала грабить, убивать, скрыть убийцу или страх, застывший на лице у жертвы, пряча совесть под своим плотным, непроницаемым покрывалом. Вот и лицо Игоря она сейчас как нельзя кстати скрывала. — Ближе к власти жизнь правильнее, удобнее, и… вообще, она есть. Дальше от власти — жизнь деградирует, как и общество, ведь нормальные люди всегда сплачиваются вокруг вожака, а остальные превращаются в стадо. В обычное тупое стадо…

Потёмкину хотелось развернуться и сказать этому довольному ублюдку что-нибудь резкое, харкнуть в лицо и растереть плевок сапогом, но сейчас этого делать не следовало. Поэтому лекарь промолчал, сжав кулаки. Скрипнула дверь, впуская их в подземелье. Освещение коридора отключили, но в их камере горел свет. И дальше кое-где, в тесных, забитых людьми ответвлениях: не всё ещё уснули. Жизнь продолжалась, как ни крути. И у всех были свои проблемы, волнения.

Увидев Грома, Джордж вытянулся по струнке возле стены, затем вспомнил своё предназначение и принялся греметь ключами, пытаясь поскорее открыть дверь. Игорь быстро вошёл в камеру и окинул её взглядом, не обращая внимания на пустые и глупые слова шавки Воеводы, вытесанные в его голове, очевидно, самим Воеводой:

— Ну, до утра, смертничек! Ой, извини, оговорился… Надеюсь, всё же одумаешься, коллега! — он растворился во тьме коридора, а лекарь, выждав, когда скрипнет наружная дверь, подошёл к стене и пнул её. Поцарапанные и местами истерзанные временем армейские «берцы» с достоинством выдержали удар.

— Что случилось? — подскочила на кровати почему-то зарёванная Ольга, вопросительно уставившись на Игоря. Да и Яр встрепенулся на своей койке. Он был очень удивлён подобным поведением всегда спокойного мужчины.