Чтение онлайн

ЖАНРЫ

На неведомых тропинках. Сквозь чащу
Шрифт:

– Что мне говорить?
– далекая мелодия приблизилась, и я даже попыталась разглядеть что-то на дороге впереди, но ливень был слишком сильным, он не давал не только видеть, но и слышать, не давал чувствовать запахи и эмоции.

– Без разницы, анекдоты рассказывай. Или убирайся вытирать сопли в другое место.

По его лицу катились крупные капли, словно он плакал каждой порой, каждой клеточкой тела. Пальцы сжимались и разжимались, он снова посмотрел на небо, и то подмигнуло нам молнией.

– Один раз я ходила в кино... вернее, я ходила туда не раз, но последний был, когда мир уже изменился, на стежке

прошли года, а там десятилетия.

Ветер молчал, он все еще смотрел во тьму, и только ушедшие знают, что там видел, лишь его рука чуть подрагивала, касаясь моей кожи. Стежка дрожала,а я продолжала говорить.

– Не помню названия фильма, да и смысла тоже, помню пластмассовые очки, мягкие кресла, масляный запах попкорна. А из фильма один эпизод. Там кто-то сражался, кто-то брал штурмом замок или форт, а люди с длинными белыми волосами в шкурах и плащах оборонялись. Викинги? Не помню.

– Кровь текла?
– неожиданно четко спросил Ветер.

– Кровь текла, рубили головы, руки и ноги...

– Хорошие воспоминания.

– Защитников становилось все меньше и меньше, пока...

– Их убили?

– Не помню. Их осталось четверо или пятеро, они вышли на врагов, решились на последнюю атаку...

– Умереть с честью? Большей глупости вы люди еще не придумали, хотя нет, придумали, вы плачете над покойниками и закапываете их в землю.

Громыхнуло, идущий от земли холод, словно живое существо, коснулся щиколоток. Холод и голод, эта земля сейчас ждала очередного тела. И пела.

– Выходя на бой, они читали... не знаю, как это называется молитва? Считалка? Боевой гимн?

– Зря я попросил тебя открыть рот.

– Я смерть оставлю за чертой. Предстану чистым пред богами, оставив всякий стыд земной...

Он закричал захлебываясь водой и болью, вторая рука судорожно цеплялась за землю. Вода текла по коже, небо снова расцвело резким штрихом молнии. А в земле, в глубине вторя моим словам, пела стежка.

– Ты слышишь?
– тихо спросил он, поднимая голову, - Кто-то идет по переходу?

Да, - я нахмурилась, всего ничего в роли Великой, но уже почитала свою особенность слышать стежку, чем-то особенным.

Он облизнул бледные губы, грудь затряслась, рука сжались сильнее. Будь я человеком, он сломал бы мне кости. А так просто... умирал.

– Оставлю горесть, суету. Отброшу груз забот. Уйду спокойно налегке, уйду за поворот. Бок о бок с другом...

Стежка вдруг прервала свое пение, и я замолкла вместе с ней, а потом почувствовала, как где-то рядом рвется нить. Не упругая струна перехода, а тонкая едва осязаемая нить жизни.

– Видела бы ты, как она тащила ту икону, - прохрипел Ветер, и я поняла, чья жизнь только что закончилась.

– Следом за врагом, с мечом в руках...
– глаза защипало, но ни одна слезинка так и не смешалась с дождем, - Оставив страх.

Ветер вдруг задрожал, забился головой о землю, разбивая затихшее, но тут же снова возобновившее пение стежки фальшивыми нотами.

– Ахр...
– боль скручивала его тело раз за разом, не давая ни секунды передышки.

Его агония походила на битое стекло, она оказалась не сладкой, а шершавой, царапающей горло. Не придающей сил, а словно пьющей их, превращая мою силу в слабость, расширяя и без того обширные владения холода. И в день, когда он захлестнет меня с головой,

мне станут безразличны все смерти, все люди и наверняка все стежки вместе взятые. В этот день я вполне могу уйти в... да куда угодно и забрать все с собой. И силы, и жизни, и миры. Если в Великих жило такое же равнодушие, они вполне могли попытаться уйти, обрекая своих созданий на гибель без магии.

– Не хочу, - прошептала я, - Не могу.

Ветер захрипел, выгибаясь, его пальцы вдруг стали горячими, такими как при жизни, а мои наоборот заледенели. Струна натянулась и рванулась вверх.

– Нет, - я вырвала руку.

Струна порвалась с громким "танг", которое никто не слышал. Мелодия перехода замерла на самой высокой ноте. Я вдохнула, ожидая, что вот сейчас почувствую тепло чужой смерти... смогу вернуть его, ощутить, что снова живу.

Охотник дернулся и, неловко ударившись виском, о землю замер. Подергивающиеся пальцы загребли землю и медленно разжались.

Молния осветила неподвижное, как в жизни, так и в смерти лицо Охотника. Его сердце, бившееся так медленно, и так тихо, почти остановилось, почти замерло.

Куда исчезла сладость? Почему смерть была горька настолько, что не прибавила сил, а забрала их. Я отшатнулась от тела не понимая, что не так, ноги запутались в ломкой траве. И тут меня позвали... тихо:

– Дочка?

Знакомый голос, выговорил знакомое слово. И я развернулась, вскакивая с мокрой земли, силясь разглядеть ту, что стояла на ступенях крыльца. Гром прозвучал где-то в отдалении.

– Ма... Марья Николаевна?

Бабка спустилась с крыльца так быстро и непринужденно, как не смогла бы при жизни. За ней вышел Семеныч и, кажется кто-то мертвый... Веник.

– Ты вернулась, - она бросилась ко мне и обняла. Влажная одежда тут же прилипла к ее шерстяному платью.

Я стояла не в силах пошевелиться. Сердце старухи, остановившееся несколько минут назад в доме черного целителя, не билось.

– Так за тебя волновалась, - она отстранилась, и погрозила узловатым пальцем, а стежка вдруг грянула громким маршем, торжествующим и приветствующим...

На ее запястьях, на месте зеленого рисунка переливалась алым старинная инопись. На обеих руках.

Приветствующим...

– Хранительница, - гулким басом проговорил Михар, появившийся справа и впервые мне было наплевать на его природу.

Приветствующим... своего нового хранителя, человека умиравшего на стежке, но не умершего, ответившего "да" на предложение мира.

Никто не знает, почему и как это происходит, но когда появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, перед ним склоняется нечисть.

– Это значит, что Ефим мертв?
– спросил падальщик.

– Не зна...
– начавший было отвечать староста, замолк, потому что тело лежавшее на земле у моих ног шевельнулось, замолкшее было сердце, вдруг забилось так сильно и так громко.

– Мальчик, не лежи на земле, простудишься, - всплеснула руками моя мертвая бабка. И "мальчик" послушался, встал единым слитным движением, словно перетекая из одного положения в другое.

Гром, на этот раз мягкий и почти ласкающий слух ответил ей низким рокотом. Дождь все еще отбивал рваную дробь по шиферу и железным подоконникам, но в нем уже не было прежней силы и ярости. Ни в ком из нас не было.

Поделиться с друзьями: